Тлеющие мечты

      Закат полыхал буйством красок. Лиловый, оранжевый, розовый — все оттенки смешались, создав поистине завораживающий пейзаж. С пятидесятиметровой высоты Жан наблюдал, как солнечные лучи заливают громадную равнину за пределами стены Мария, обрамлённую с одной стороны тёмной лесополосой, а с другой — цепью поросших низкорослой травой холмов, увенчанных островками деревьев. Лёгкий летний ветерок касался щёк да трепал волосы, унося усталость и нервное напряжение. Жан с упоением вдыхал прохладный свежий воздух, с иронией думая, насколько прост и прекрасен может быть мир, отрешённый от нескончаемых людских проблем.       Ощущение покоя и умиротворения — его воспалённый и измотанный разум, казалось, требовал так мало, однако реальность твердила, что это непозволительная роскошь, доступная разве что мёртвым.       — Я говорил тебе, что утратил веру в человечество?       Жан сидел на краю стены и неторопливо опустошал бутылку с вином, время от времени делая по нескольку небольших глотков прямо из горла, тогда как его собеседник устроился чуть поодаль, скрестив ноги перед собой.       — Да, было дело, — отозвался тот с улыбкой.       Всякий раз от вида этой обманчиво беспечной, но добродушной улыбки, не сходящей с округлого веснушчатого лица, у Жана подступал ком к горлу.       — Так вот, кажется, Эрен отныне полностью со мной солидарен.       — Почему ты так решил?       Отпив ещё немного слабоалкогольного напитка, Жан поставил бутылку, чуть откинулся спиной назад и для поддержки опёрся ладонями о гладкую каменную поверхность, после чего спокойным тоном пояснил:       — Наша поездка на материк обернулась полным провалом. Люди не намерены заключать с нами, элдийцами, мир. По их мнению, мы — демоны, абсолютное зло, не имеющее право на существование. И это, по-видимому, сподвигло Эрена действовать по своему усмотрению.       — Думаешь, он потерял надежду?       — Иначе бы он не покинул нас. Пока не ясно, что он задумал, но… — Кирштейн замялся, задумчиво сведя брови к переносице. — В любом случае я сомневаюсь, что стану его осуждать. За свою недолгую жизнь я понял, что людское невежество неискоренимо. Когда человеком движет страх, он попросту отказывается руководствоваться здравым смыслом, и это удручает, пожалуй.       — Всё же хотелось бы верить, что Эрен не станет прибегать к радикальным мерам.       Прозвучало сие донельзя наивно. Абсурдно и оттого смешно. Жан хмыкнул и, прищурившись, посмотрел на алеющий солнечный диск, неумолимо поглощаемый горизонтом.       — Никто из нас не питает иллюзий насчёт будущего, Марко. Парадиз не оставят в покое, а это значит, крови прольётся ещё немало. — Жан снова осёкся; на пару мгновений он сжал губы и закрыл глаза, затем тяжело вздохнул и сухо продолжил: — Подумать только, а ведь на протяжении многих десятилетий мы считали врагами титанов и даже не допускали мысли, что уничтожали себе подобных.       Повисла тишина. Кирштейн повернул голову в сторону друга. Плечи Марко поникли, карие глаза потускнели, а уголки губ опустились, — всем своим видом он выражал что-то среднее между разочарованием, досадой и унынием.       — Правда оказалась куда страшнее домыслов, — сказал он, — поэтому её так трудно принять.       — Да, это так, — протянул Жан и иронично усмехнулся: — Особенно паршиво становилось тогда, когда выяснялось, что твои товарищи, с которыми ты прошёл через огонь и воду, чёртовы предатели, жаждущие твоей смерти.       После этих слов Марко помрачнел ещё сильнее. Жан заметил, как его сцепленные замком руки слегка задрожали.       — Мне жаль их, ведь они совершали ужасные поступки просто потому, что заблуждались.       — Мы все в той или иной мере заблуждаемся, — парировал Кирштейн, — поэтому будем без конца убивать друг друга.       Он взял бутылку в руки, несильно потряс её и проверил на свету, сколько вина осталось. Затем протянул бутылку Марко, предлагая выпить, но тот отказался.       Тем временем более чем наполовину скрывшееся за горизонтом солнце приобрело насыщенный багровый оттенок. Жан одним залпом допил вино, после чего опустил голову и прижал ладонь ко лбу, взъерошив пальцами чёлку.       — Я так устал, Марко, — надломлено произнёс он. — Я устал смотреть на то, как погибают мои друзья. Сколько это ещё будет продолжаться? Сколько мне самому суждено протянуть? Когда я думаю об этом, мне хочется всё бросить и прямо заявить, что я не намерен участвовать в назревающей бессмысленной войне, но в итоге молчу, понимая, что не имею право отступать.       Почувствовав, как его плеча коснулась чужая ладонь, Жан взглянул на друга, лицо которого вновь озарила тёплая и ободряющая улыбка.       Вот только рука Марко была пугающе ледяной.       — Ты нужен им, своим товарищам, тем, кто продолжает бороться.       — Да, я знаю, — выдохнул Кирштейн, с трудом поборов дрожь в теле; его губы изогнулись в слабой саркастической усмешке: — Я не силён, поэтому понимаю, что чувствует слабый. К тому же я прекрасно анализирую критическую обстановку.       — Всё именно так.       Солнце почти опустилось за горизонт. В набирающем черноту небе начали загораться звёзды, и лишь край его оставался багрово-красным.       — Знаешь, я хотел бы дать тебе один совет на будущее, — вдруг сказал Марко, поднявшись на ноги. Жан вопросительно взглянул на него снизу вверх, а тот, слегка задрав голову, принялся рассматривать созвездия. — Жизнь солдата коротка, поэтому не трать отпущенное тебе судьбой время попусту.       Жан недоумённо нахмурился.       — Что ты имеешь в виду?       — Пусть тебе не суждено служить в Военной полиции, жить в безопасности и достатке, но это вовсе не значит, что ты должен отказаться от своих чувств. — Марко обратил взор на друга и заговорщически подмигнул. — Не позволяй своим мечтам истлеть, Жан. Будь смелее.       — Что? Да о чём ты…       — Ой, кажется, ты бутылку вниз уронил.       — А?..       В следующее мгновение Жан повернулся в сторону, где должен был стоять пустующий прозрачный сосуд, и услышал пронзительный звук разбивающегося стекла.       Окружающее пространство погрузилось во мрак…       …и Жан широко распахнул глаза, но тут же зажмурился, ослеплённый яркими солнечными лучами.       Он проснулся в холодном поту и долго не мог отдышаться. Сердце в груди лихорадочно колотилось, а голова раскалывалась, не говоря уже о том, что всё тело нестерпимо ныло.       Приняв сидячее положение, Жан осмотрелся. Возле кровати, на залитом водой деревянном полу, слабо поблёскивали осколки стекла — видимо, во сне он умудрился смахнуть рукой стакан с прикроватной тумбочки, отчего и проснулся. Он вспомнил, что его поместили в лазарет, так как на тренировке его контузило ударной волной громового копья. Вроде бы ему сказали, что беспокоиться не о чём, тем не менее, провести минимум неделю под наблюдением врачей сочли необходимым.       — И с каких пор ты, Марко, стал голосом моего разума? — проведя ладонями по лицу, шёпотом произнёс Кирштейн.       Из-за давящей головной боли Жан туго соображал: этот странный сон, тренировка — если первое отчётливо запечатлелось в памяти, то второе представляло собой мутную и расплывчатую картинку. Постепенно восстановив цепочку вчерашних событий, парень испытал довольно-таки неоднозначные эмоции. Поначалу тренировка проходила гладко, без каких бы то ни было казусов. Разведкорпус продолжал испытывать модернизированные УПМ, управление которыми не могло осуществляться без особой дополнительной подготовки, поскольку теперь они были оснащены не только привычными клинками и приводом, но и огнестрельным оружием с громовыми копьями. Отлично справляясь с управлением в лесной местности, Жан чувствовал себя спокойно и уверенно. Он то и дело помогал Конни и Саше, иногда давал советы Армину. И, конечно же, не упускал возможности понаблюдать за Микасой, мастерство которой не поддавалось никакой критике, — бесподобная Аккерман, что тут говорить.       Однако в последнее время она приковывала его взгляд отнюдь не из-за своих несравненных навыков. Микасе и раньше были присущи чрезмерная сдержанность и безэмоциональность, но с исчезновением Эрена она стала выглядеть так, будто бы вообще потеряла способность чувствовать. И Жан был убеждён — или почти убеждён, — что всё её показное равнодушие не более чем маска, скрывающая диаметрально противоположные эмоции.       Незадолго до того как произошло непредвиденное, Жан практически не сводил с Микасы глаз и мысленно клялся себе, что при первой же возможности съездит Эрену по лицу, ибо плевать он хотел на его оправдания. «Этот олух обязан хоть как-то заплатить за причинённые ей страдания», — разгневанно думал он, в то время как девушка по приказу командора Ханджи поднялась в воздух, намереваясь с прицельной точностью запустить громовое копьё в дерево. Однако что-то пошло не так. Жан не был уверен наверняка, но, кажется, у гарпунно-пускового механизма возникла неисправность. Следующие несколько секунд прошли как в тумане. Кирштейн отчётливо помнил лишь то, как Микаса сорвалась вниз, выронив при этом копьё. Действуя исключительно на автомате, он совершил резкий прыжок и буквально врезался в девушку, тем самым изменив траекторию и скорость её падения, что позволило смягчить соприкосновение с твёрдой почвой. К тому же, прежде чем рухнуть на землю, Жан успел обхватить Микасу обеими руками и развернуться так, чтобы большинство ушибов и синяков досталось ему. И всё бы закончилось вполне благополучно, если бы воткнувшееся в землю менее чем в десяти метрах копьё не взорвалось. Разумеется, Жан принял весь удар на себя. Он был ближе к эпицентру взрыва, поэтому повернулся к нему спиной и обнял девушку, таким образом защитив её от ударной волны. Его изрядно оглушило, так что вплоть до самого утра он находился в полубессознательном состоянии.       Неудивительно, что Марко решил «навестить» его этой ночью.       — Ну, как ты, дружище? — поинтересовался Конни, пришедший в лазарет ближе к полудню.       Жан полулежал, подложив под спину и голову подушки. Увидев Спрингера, он обрадованно, но слегка вымученно улыбнулся.       — Жить буду, наверное, — отозвался он немного охрипшим голосом. — По крайней мере, пока не торопитесь списывать меня со счетов.       — Звучит обнадёживающе, — улыбнулся собеседник, бросив другу красное наливное яблоко, которое тот поймал одной рукой. — Реакция вроде бы в норме.       — Ага.       Конни присел на стул неподалёку от койки раненного соратника.       — Все сейчас только и обсуждают этот инцидент, — начал он. — Никто не ожидал, что Микаса может так нелепо упасть, да ещё и на обычной тренировке, ведь она никогда раньше не допускала подобных промахов.       — Я и сам удивился не меньше остальных, — задумчиво протянул Жан. — Однако, мне тогда показалось, что её УПМ заклинило.       — Если верить её словам, то так оно и было, но речь идёт о Микасе, а не о Саше, — развёл руками собеседник. — И я что-то не припомню, чтобы она впадала в растерянность, а с ней именно это и произошло.       Кирштейн напряг память. Микаса и вправду повела себя странно. Обычно она за долю секунды находила выход из сложных ситуаций, а тут прямо-таки запаниковала: мало того, что замешкалась, так ещё и громовое копьё умудрилась выронить. Неужели уход Эрена так сильно на неё повлиял, что она попросту стала… рассеянной?       Жан во всех красках представил изувеченное лицо Эрена: отёкшее и окровавленное, с выбитыми передними зубами — воистину приятная картина.       — Главное, что всё обошлось, — ровно сказал он и надкусил яблоко.       — Ну, это как посмотреть: тебя ведь нехило контузило.       — Мне не привыкать, переживу как-нибудь.       Конни хмыкнул и хитро прищурился.       — Надеюсь, Микаса по достоинству оценит твой героический поступок, — многозначительно проговорил он. — Как минимум элементарное «спасибо» ты точно заслужил, но знаешь… я бы на твоём месте воспользовался этим шансом на полную.       Едва не подавившись, Жан сел ровно и попытался выразить искреннее непонимание и возмущение, но вышло это крайне неубедительно, ибо Конни, небрежно махнув рукой, незамедлительно выдал:       — Да ладно тебе, Жан, не прикидывайся. Только слепой ещё не заметил, что ты неровно дышишь к ней. Хотя, если говорить о самой Микасе, то я поражаюсь, как ей удаётся игнорировать очевидное все эти годы.       — Просто я теряюсь на фоне объекта её обожания, — буркнул Кирштейн, не скрывая досады.       Прекрасно понимая, кого имеет в виду Жан, Конни сочувственно вздохнул, после чего поднялся, намереваясь уйти, но напоследок похлопал друга по плечу, сказав:       — Поправляйся, Жан. Знай, мы все очень переживаем за тебя.       «Ты нужен им, своим товарищам, тем, кто продолжает бороться…»       От пронёсшихся в сознании слов Марко у Жана сдавило грудь, но в то же время на душе стало как-то тепло и спокойно.       — Спасибо, Конни, — признательно улыбнулся он, всеми силами сдерживая мужскую скупую слезу. — Я постараюсь как можно скорее вернуться к вам.       Кивнув, Спрингер расплылся в широкой улыбке и, пообещав, что он и другие непременно навестят его сегодня, покинул лазарет.       Жан запустил пятерню в свои растрёпанные пепельно-каштановые волосы, убрав то и дело падающую на глаза чёлку, после чего устало опустился на подушки и прикрыл веки.       Несмотря на ноющую боль во всём теле, он чувствовал себя хорошо.

***

      Каждодневные визиты Конни, Саши и Армина скрашивали долгие часы, наполненные ожиданием и скукой. Даже Ханджи не единожды навещала своего подчинённого, дабы самолично удостовериться, что его жизни ничто не угрожает, — и это не могло не вызывать у Жана уважение. Но другая особа — та, что вечно занимает его мысли, — снова и снова разочаровывала. Ведь он ждал, ждал с замиранием сердца, что она явится, однако все его чаяния оказывались тщетными.       Её ледяное безразличие причиняло ему почти физическую боль. Нет, он совершенно не рассчитывал, что его благородный поступок заставит Микасу проникнуться к нему взаимными чувствами. Но всё же хотелось думать, что этот случай — не иначе как возможность стать для неё не только боевым соратником.       Пусть не возлюбленным, но другом, другом настоящим, таким, которому она могла бы открыться.       Глупые безнадёжные мечты.       «Ты не тот, кто ей нужен, — постоянно твердил он себе. — Смирись уже с этим, чёртов неудачник!»       Покинув лазарет, Жан сразу вернулся на службу и с удвоенным усердием приступил к тренировкам, желая поскорее наверстать упущенное. Обида глодала его. Особенно сильно этот факт стал для него очевиден тогда, когда неминуемая встреча с холодной как лёд Аккерман состоялась, и он, вскипев от злости, словно насупившийся без особой причины ребёнок, едва не высказался в беспардонной, а возможно, и откровенно грубоватой манере по поводу её поведения. Хотя, что он мог ей сказать? Может, Жан и привык открыто критиковать других, абсолютно не заботясь о том, какая реакция за этим последует, но с Микасой всё обстояло иначе. Если бы он в порыве эмоций обвинил её в чёрствости, назвал глупой и неблагодарной девчонкой, у которой весь мир сводится к проклятому Йегеру, то вряд ли простил бы себе такую выходку. Слишком уж чутким, тактичным и трепетным он был по отношению к ней.       Впрочем, Микаса не игнорировала Жана, но и ни разу при этом не выразила озабоченность состоянием его здоровья. Как будто ничего не произошло. Как будто не она стала причиной, из-за которой Жан серьёзно пострадал, добровольно подставившись под удар.       Словно он для неё — пустое место, ей-богу.       Долгое время Жан, как бы ни старался, не мог выкинуть из головы эти мрачные и гнетущие мысли. Однако вместе с этим он не переставал лелеять надежду, что попросту заблуждается в своих суждениях, и у Микасы имеются достаточно весомые причины, вынуждающие её так себя вести.       И вот однажды, когда в Шиганшине ожидали прибытия очередных представителей некой страны с материка для переговоров, Жану, наконец, улыбнулась удача. Разведкорпус обязали обеспечить безопасность королевы Хистории, которая изъявила желание принять в намечающемся мероприятии непосредственное участие. Ханджи поручила эту миссию Жану и Микасе, как наиболее способным и опытным солдатам.       — Не важно, насколько миролюбивым народом они себя позиционируют, — предостерегала их командор, — мы должны быть готовы ко всему. Будьте бдительны.       — А они рисковые ребята, — саркастично хмыкнул Жан. — Прямо-таки поразительно, что до сих пор остаются те, кто не боится войти в логово демонов.       — Именно поэтому нам нужно воспользоваться этим шансом и сделать всё возможное, чтобы не нажить себе ещё больше врагов, — сказала Ханджи с серьёзным видом, недвусмысленно намекая, что развязность отнюдь не приветствуется.       Жан понимающе кивнул, вытянулся по стойке смирно и, приложив кулак к сердцу, отдал честь. Микаса последовала его примеру. Ханджи, прежде чем позволить им уйти, дала ещё несколько напутствий и пожелала удачи.       Выйдя за пределы холодных стен старинного замка, что уже давно является для разведчиков штабом и домом, Жан зажмурился от того, что в глаза ударило закатное солнце, повисшее меж облаков, напоминающих лебяжий пух. Погода была тёплой и безветренной, уютной и спокойной. Пока они шли по дороге, ведущей к казармам, Жан поймал себя на мысли, что был бы не прочь сейчас устроиться где-нибудь на открытом воздухе, подальше от людских глаз, в тишине.       А ещё было бы неплохо обнять за плечи Микасу, вдохнуть запах её прекрасных иссиня-чёрных волос…       «О чём ты вообще думаешь, придурок?!» — одёрнул себя Кирштейн, чувствуя, как к лицу приливает кровь. К счастью, Микаса опережала его на пару шагов, поэтому не увидела предательски покрасневших щёк спутника.       Половину пути они миновали в молчании. Жан следовал за Микасой, и чем дольше он наблюдал за ней, тем сильнее уверялся, что в её движениях появилось доселе не присущее напряжение: спина натянута, как струна, голова чуть опущена, руки то и дело сжимаются в кулаки. Это всерьёз озадачило парня. Неужели ей некомфортно находиться в его компании? Может, дело в том самом инциденте, произошедшем на тренировке? Если подумать, то с того момента как он вернулся из лазарета, им ещё ни разу не довелось остаться наедине. Возможно ли, что она чувствует себя виноватой и хочет извиниться, но никак не может решиться? Потому что… смущена?       Все эти предположения казались Жану до жути нелепыми, тем не менее, неимоверно взволновали его, заставив пульс участиться.       — Ты злишься на Эрена? — неожиданно поинтересовался он, когда они зашли в небольшую дубовую рощу, разделяющую основной корпус штаба с казармами. Девушка, явно оторопев, остановилась, затем повернулась вполоборота и, недоумённо глядя на парня, ответила вопросом на вопрос:       — С чего бы мне злиться на него?       — Ну, с тех пор как он исчез, ты словно сама не своя.       — Со мной всё в порядке, — раздражённо отмахнулась та.       Жан подумал, что впоследствии может пожалеть об этом разговоре, но отступать не собирался. В конце концов, он вряд ли что-то потеряет, поскольку терять-то ему, в принципе, и нечего. Так почему же не испытать судьбу прямо сейчас, пока они находятся здесь, вдвоём, под мнимым, но всё же мирным вечерним небом?       Марко прав: пора бы уже перестать тратить отпущенное время попусту.       Микаса хотела было продолжить свой путь, тогда как Жан беззастенчиво, но без всякого намёка на грубую силу, ухватил девушку за запястье. Их взгляды встретились: его — прямой, решительный, и её — откровенно обескураженный.       — Я не настолько плохо знаю тебя, чтобы поверить в эту ложь, — сказал парень и по-доброму усмехнулся, добавив: — Хотя, кажется, ты и не меня вовсе пытаешься обмануть.       Микаса отдёрнула руку и, опустив глаза, буркнула:       — Не неси чушь. Я никого не обманываю.       — Разве что саму себя, — парировали ей, на что девушка сначала возмущённо нахмурилась, но вскоре раздосадованно поджала губы, поскольку так и не нашлась с ответом, — это придало Жану уверенности. — Уход Эрена выбил тебя из колеи, о чём красноречиво говорит твоя несобранность и отстранённость. Вероятно, тебя гнетёт мысль о том, что ты не стала для него исключением, оставшись в полнейшем неведении вместе с другими.       Возникла пауза, нарушаемая лёгким шелестом листьев и пением птиц. Тени сгущались под старыми дубами, хотя огненные языки с запада то тут, то там пронизывали их густые кроны.       — Всё намного хуже, — глядя куда-то в сторону, заговорила Микаса обманчиво спокойным голосом. — Да, я злюсь, но не на Эрена, а на себя. Я настолько глупа и недальновидна, что в упор не замечала, как он… менялся.       Девушка замялась. По-видимому, ей было неловко обсуждать сокровенную для неё тему с Жаном. Впрочем, сам факт того, что она впервые за всё время их знакомства поделилась с ним своими переживаниями, позволил ему почувствовать себя чуточку счастливее.       Дабы облегчить Микасе задачу, Кирштейн с невесёлой усмешкой закончил её мысль:       — Пока мы все наивно мечтали о мирном будущем, расслабляясь и впадая в беспечность, Эрен становился всё более отчуждённым, потому как не разделял наш оптимизм. И теперь ты не можешь простить себя за то, что игнорировала столь очевидные вещи.       Микаса рассеянно кивнула, после чего трепетно коснулась пальцами края своего красного шарфа, — давно вошедший в привычку жест. Ох, как же Жан ненавидел этот дурацкий шарфик, когда-то подаренный ей Йегером! Будь его воля, он бы с удовольствием сорвал эту тряпку с её изящной белой шеи и немедленно сжёг.       — Ситуация не изменится в лучшую сторону, если ты будешь заниматься самобичеванием, — сказал Жан, скорее констатируя, нежели ободряя. — Лично я считаю, что при любом раскладе ты не сумела бы повлиять на решение Эрена. Никто из нас не смог бы этого сделать. Пока неизвестно, какой конкретно путь он избрал, но, судя по напряжённой обстановке, крайне маловероятно, что путь этот окажется мирным. Вопрос лишь в том, кто объявит войну первым.       Проницательности и здравой рассудительности Жану было не занимать — Микасу сей факт даже в некоторой степени восхищал. Она уже давно подметила, что от того эгоистичного и в некоторой степени высокомерного паренька, некогда вступившего в кадетский корпус, мало что осталось.       А кроме того, за последние пару лет он возмужал, стал ещё выше и шире в плечах…       Правда, дать вразумительный ответ на резонный вопрос, почему она вообще заострила внимание на его внешности, ей бы при всём желании не удалось.       — К сожалению, ты прав, — выдохнула она, — причём абсолютно во всём.       Снова пауза. Микаса порывалась сказать что-то ещё, и Кирштейн терпеливо ждал, интуитивно опасаясь ляпнуть что-нибудь лишнее. Ему до одури хотелось верить, что сейчас он не выдаёт желаемое за действительное, приписывая девушке эмоции, которые она вполне может испытывать лишь в его бурном воображении.       В спину Микасы подул несильный ветерок, растрепав волосы, и она нервно заправила короткие пряди за уши.       — Я хотела бы извиниться, — неуверенно начала девушка, и на её бледных щеках явственно проступил румянец. — Мне ужасно стыдно за то, что тебе пришлось расплачиваться за мою халатность. Не стоило тебе рисковать из-за меня.       Микаса старательно прятала взгляд и кусала губы — это выглядело настолько мило и очаровательно, что Жан, будучи сражённым этой картиной наповал, далеко не сразу осмыслил сказанное ею.       Она смущается. Смущается из-за него, чёрт возьми!       «Боже, если это сон, то пусть он длится как можно дольше», — мысленно взмолился парень, изо всех сил пытаясь при этом оставаться внешне спокойным.       — Я не мог поступить иначе, — развёл руками он, растянув губы в добродушной улыбке. — И тебе незачем извиняться, Микаса, ведь я подставился по собственной воле.       — Но разве оно того стоило? Что, если бы последствия оказались куда более плачевными?       Теперь девушка смотрела ему прямо в глаза. Её лицо выражало крайнее негодование, отчего Жан, растерявшись, сконфуженно потёр ладонью шею и сказал как есть:       — В любом случае я бы сделал всё возможное, чтобы ты осталась целой и невредимой.       Тонкие чёрные брови Аккерман взлетели вверх, а уголки губ нервно дрогнули.       — Ты перегибаешь палку, Жан, — с неодобрением заключила она. — Такой героизм был излишним. Возможно, я бы и сама прекрасно справилась.       Поведение девушки продолжало удивлять Жана, однако не ясно, в каком ключе: приятном или уже не очень. Микаса до того редко открыто проявляла эмоции, что сходу определить причину их возникновения было трудновато. Неужто он уязвил её самолюбие, когда спас? А может, она таки услышала недвусмысленный подтекст в его словах и попросту пришла в растерянность и смятение, которые теперь пытается скрыть за укоризненной маской?       — А мне так не показалось, — нарочито невозмутимо хмыкнул он, скрестив руки на груди. — Не похоже, что у тебя в тот момент всё было под контролем.       Микаса сердито фыркнула.       — Думаешь, я бы позволила себе так глупо облажаться?       — Кто знает, ведь мысли об Эрене здорово мешали концентрации внимания. — В этой фразе отчётливо прозвучали ревностные нотки, поэтому Кирштейн, запаниковав, поспешно добавил: — И, заметь, ты изначально этого не отрицала, хоть и выразилась немного иначе.       Собеседница подозрительно прищурилась — похоже, уловила «нужную» тональность в его голосе. С минуту они смотрели друг на друга так, будто пытались прочесть чужие чувства и мысли, не прибегая к помощи вербального контакта.       — Что ж, если извинения излишни, то прими хотя бы мою благодарность, — сказала Микаса в своей привычной, подчёркнуто бесстрастной манере. — Я не одобряю твой поступок, но всё же должна поблагодарить тебя. Так что спасибо, Жан.       — Как жаль, что на моём месте оказался не Эрен, — разочарованно произнёс вмиг помрачневший парень. — Ты ведь именно об этом сейчас думаешь, выдавливая из себя слова благодарности чисто из-за банального чувства долга.       Прозвучала данная фраза как безапелляционное утверждение. Будучи донельзя ошарашенной, Микаса, стыдливо покраснев, неубедительно буркнула:       — Ты ошибаешься. Всё не так.       — Мне бы хотелось в это верить, — с шумом выдохнул собеседник и вторгся в личное пространство девушки, положив ладони ей на плечи, отчего последняя вздрогнула и захлопала ресницами. — Прости, Микаса, я опять не смог удержать язык за зубами. Я неисправимый болван. — Он виновато ухмыльнулся. — Ты не представляешь, как я сейчас ликую в душе от осознания, что оказался небезразличен тебе. И знаешь, в чём теперь проблема? Для меня этого недостаточно, и мысль, что я не имею права требовать от тебя большего, сводит с ума. Потому я и сморозил столь чудовищную бестактность.       — Эм, о чём ты?.. — непонимающе помотала головой девушка.       Жан пристально посмотрел на неё своими светло-карими глазами, выразив те самые сокровенные чувства, что много лет неумолимо терзают его сердце.       Глубокие и трепетно волнующие.       Неподдельные и оттого пугающие до мурашек.       — Тебе не понравится мой ответ.       Не давая волю сомнениям, Жан вдруг обхватил руками лицо девушки, чуть наклонился и прильнул к её мягким и до умопомрачения желанным устам. Поцелуй вышел неловким, но чувственным и нежным. Оцепеневшая Микаса затаила дыхание. Она не оттолкнула его, но и губ не разомкнула, не ответила взаимностью. Не смея проявить настойчивость, парень обнял её, прижал к себе так крепко, будто боялся, что она убежит, ну… или же покалечит его за содеянное.       — Прежде чем ты что-либо предпримешь, пожалуйста, выслушай меня, — попросил Жан. — Это больше никогда не повторится, можешь быть уверена. Просто я понял, что ещё один такой шанс мне вряд ли представится, поэтому не удержался и проявил непростительную наглость. Возможно, это прозвучит нелепо, но если смерть настигнет меня в скором будущем, то единственное, о чём я буду сожалеть, так лишь о том, что за все эти годы я не набрался смелости и не признался тебе в своих чувствах.       Кирштейн неохотно разжал объятия и отступил на шаг. Пребывая в полнейшем замешательстве, Микаса какое-то время была не в силах вымолвить хоть что-то связное.       — Жан, я не…       Он выставил ладони перед собой, оборвав её на полуслове.       — Разумеется, я ни на что не надеюсь и не претендую, поскольку знаю, что для меня нет места в твоём сердце. — Прежде чем оставить девушку наедине со своими мыслями, парень изобразил на лице максимально ободряющую улыбку, добавив: — Не бери в голову, в общем.       Не оборачиваясь, он ускоренно зашагал прочь, а Микаса, смотря ему вслед, дотронулась до губ и медленно провела по ним пальцами, — запечатлённый на них поцелуй всё ещё будоражил её сознание.       Тем временем багряное солнце клонилось к закату, наступали сумерки.