Fais-moi expier ma faute

      А в то самое время, когда в Павии столь трагично закончилась постановка двух юных поэтов, Клод томился в Милане при дворе герцога Бари. Моро не отличался утончённым вкусом своего покойного брата, однако так же любил и почитал искусство. Его двор по праву считался одним из самых роскошных в Европе, чем Лодовико бесхитростно гордился. Грубый по натуре, жадный до плотских утех и прочих земных радостей, он, тем не менее, окружил себя учёными и художниками, скульпторами и музыкантами, архитекторами и инженерами, оказывая покровительство всем тем талантам, которые могли бы прославить его самого и возвысить род Сфорца. Человек честолюбивый и одарённый, желающий прослыть просвещённым правителем, Моро, наравне с Лоренцо де Медичи, был самым влиятельным государственным деятелем раздробленной Италии. Достигнув договорённостей с Венецией, Флоренцией и Феррарой, Лодовико взялся за внутреннюю политику, стремясь укрепить силу и независимость Миланского герцогства. Однако насколько упорен был Сфорца в достижении своих амбициозных планов, настолько же безудержен он был, когда дело касалось увеселений. Целью всех этих празднеств, на организацию которых тратились огромные суммы, было даже не столько развлечение, сколько желание герцога удивить, восхитить и ошеломить гостей чудесами Миланского двора.       В тот самый прекрасный воскресный день, наполненный совсем уже весенним теплом, когда камни соборной площади Павии обагрила невинная кровь, давался самый грандиозный из предшествовавших Пепельной среде приёмов. Весь день, не прекращая, на возведённой во внутреннем дворе сцене Кастелло-Сфорцеско, сменяя друг друга, выступали поэты, комедианты, музыканты. Сам регент восседал на балконе и, потягивая вино из инкрустированного драгоценными камнями серебряного кубка, с явным удовольствием наблюдал за представление и, с ещё большим наслаждением, – за зрителями.       - Глядите-ка, мэтр, уж этот человек точно не оставит вас равнодушным, - шепнул Родриго Сориа скучающему Фролло.       Среди прочих не особенно именитых гостей они скромно толпились во дворе, ожидая окончания музыкальных состязаний и приглашения к столу. Не имея склонности к праздности и желая поскорее вернуться в Павию, Клод откровенно тяготился этими бесконечными развлечениями и пустыми, как он считал, светскими беседами, хотя честно старался обзавестись полезными знакомствами и наладить контакты с профессорами других университетов.       - Как будто меня могут заинтересовать глупые зрелища хвастливого Мавра, - проворчал себе под нос Фролло, однако на сцену всё же взглянул.       Там как раз проверял струны и готовился к выступлению мужчина лет тридцати с ухоженной ниспадающей на грудь бородкой в бежевом берете и малиновом плаще, едва ли доходящем до колен. Фыркнув при виде столь экстравагантного костюма, Клод невольно обратил внимание на инструмент, и неспроста. В руках музыкант держал серебряную лиру, выполненную в форме конского черепа, украшенного рогами.       Возбуждённое перешёптывание толпы подсказало, что исполнителя знают и любят. Но вот маэстро коснулся струн, и зрители затихли, точно заворожённые полившимися со сцены звуками. Серебряный череп послужил превосходным резонатором: чистый звук, рождаемый пальцами искусного исполнителя, поражал мощью и громкостью. Когда же музыкант запел, даже Сфорца отставил в сторону кубок и, опершись о балюстраду, благосклонно взирал на этот флорентийский бриллиант из своей коллекции талантов.       - Ну, мэтр де Молендино, что скажете? – улыбаясь, спросил Родриго, когда овации стихли.       - У него приятный голос. И очень необычный инструмент.       - Говорят, он сам сконструировал и изготовил эту лиру, преподнеся её в подарок Моро от имени Лоренцо Великолепного, когда прибыл два года назад в Милан. Герцог подарок принял, но сам к нему не притрагивается – играть на столь совершенном инструменте дозволяется только самому маэстро… Хотите с ним познакомиться?       - Боюсь, мы не найдём общих тем для беседы. Я весьма далёк от музыки, если только это не богослужебное пение…       - О, не беспокойтесь, мэтр! Леонардо вовсе не музыкант. Точнее, музыка – лишь один из его многочисленных талантов. Я уже имел удовольствие упоминать об этом удивительном человеке, когда мы ещё были в Павии.       - Да, кажется, припоминаю… Ученик флорентийского живописца Андреа дель Верроккьо, верно?       - Он самый. Художник, скульптор, изобретатель. Настоящий волшебник, как говорят про него при дворе; к тому же, галантный и остроумный. А ещё ходят слухи, - тут мэтр Сориа понизил голос, - будто Мавр отдаёт ему трупы казнённых и по ночам в мертвецкой он анатомирует их.       - Кощунство, - пробормотал собеседник, едва заметно вздрагивая.       - Ой, да бросьте, мэтр!.. Вы говорите, точно какой-нибудь недалёкий сельский священник, а не образованный человек и медик. Давно пора дополнить и обновить анатомические трактаты Галена, но мало кто решится нарушить церковные запреты. А с таким покровителем, как иль Моро, Леонардо ничем почти не рискует… Я представлю вас сегодня; надеюсь, вы сумеете заинтересовать маэстро и заставить поделиться своими секретами.       Родриго, искренне заботясь о благе своего детища, своей кафедры, сдержал слово и представил мэтра де Молендино Леонардо ди сер Пьеро из Винчи. Сам он уже пробовал вызвать маэстро на откровенность, но тщетно: не то наученный горьким опытом, не то опасаясь слухов, живописец мастерски ускользал от вопросов Сориа. Он учтиво поддерживал беседу, но ни разу не коснулся предмета, столь интересовавшего медика. Родриго надеялся, что его протеже-француз вызовет у флорентийца больше доверия.       - Так, значит, вы преподаёте в Павийском университете, мэтр? – Леонардо с интересом всматривался в черты лица нового знакомого.       - Да. Медицину и хирургию.       - Мэтр де Молендино прибыл из Парижа только полгода назад, он ещё не вполне хорошо изъясняется на итальянском, - вставил Родриго.       - Да, я слышу, - улыбнулся живописец. – Это не мешает вам общаться со студентами?       - Нисколько. Учёные мужи всех университетов Европы, хвала Господу, говорят на одном языке.       - На латыни, - собеседник заметно помрачнел.       - Вы ведь не хотите сказать, маэстро, что… - Клод недоговорил.       - Увы, мэтр, я, если позволите, omo sanza lettere ¹, - криво усмехнулся Леонардо. – Впрочем, в этом есть свои преимущества. Не имея возможности следовать путём других великих умов, мне волей-неволей приходится искать свой.       - А чем вы нынче занимаетесь, мессэр Леонардо? – поспешно спросил мэтр Сориа, опасаясь, как бы талантливый флорентиец не заметил пробежавшую по лицу Фролло пренебрежительную тень; увы, цепкий взгляд художника подмечал детали почти независимо от его воли.       - Всё тем же. Пытаюсь создать достойный эскиз заказанной мне величайшей в мире конной статуи Сфорца. К несчастью, пока не преуспел. Десятки эскизов – но среди них ни одного достаточно совершенного. Кроме того, пишу ангелов в церкви Сан-Франческо Гранде. Ну и развлекаю Его Светлость герцога Бари, как видите.       - Достойные занятия. Для художника, скульптора и музыканта, - Клод не хотел задеть нового знакомого и сам не понял, как вылетела неосторожная и двусмысленная вторая фраза, которую можно было истолковать весьма превратно.       - А вы, мэтр де Молендино, как я вижу, невысокого мнения о моих талантах, - стараясь сохранять на лице безмятежную улыбку, отозвался уязвлённый Леонардо. – И, совершенно не зная ни меня, ни моих работ, основываете свой вывод, по-видимому, на том лишь единственном факте, что я не кончал коллежей и университетов. Что ж, признаю: в школе мастера Верроккьо нам не преподавали латыни и греческого; я не знаю, как мой отец-нотариус, экономики; не перескажу в точности всех положений Римского права. К моему глубокому сожалению, я не силён в математике и едва ли смогу поддержать беседу об античной литературе. Меня учили ремёслам и изящным искусствам: живописи, скульптуре, литью металлов, даже ювелирному делу. Но не думаете же вы, в самом деле, что человек, созданный по образу и подобию Божию, не в состоянии дойти до всего своим умом?..       - Простите, маэстро, но я и не думал сомневаться в ваших способностях…       - И всё же усомнились. Невольно, быть может; но глаз художника и слух музыканта – те инструменты, которые не подводят никогда и позволяют видеть и слышать то, что собеседник пытается скрыть. Разрешите же мне попытаться удивить вас, учёный мэтр, и доказать, что ваше предубеждение против людей неграмотных, - Леонардо особенно подчеркнул это слово, словно бы насмехаясь над самим собой, но, одновременно, и не думая всерьёз причислять себя к этой категории, - не более чем горделивое заблуждение.       - И вновь я приношу свои извинения и уверяю, что это совершенно излишне…       - Считайте, что я делаю это для собственного удовольствия и по приказу герцога Бари, который весьма ценит моё умение развлечь его гостей. Знаете, как меня зовут при дворе? Волшебник!       С этими словами маэстро растворился в толпе, чтобы спустя пару минут возникнуть у стола Моро с приготовленным, очевидно, загодя сундучком.       - Синьоры! – провозгласил довольный Лодовико, не сомневаясь в способностях своего талантливого слуги и уже предвкушая, какой эффект произведут опыты Леонардо. – Прошу минуточку вашего внимания! Сейчас маэстро Леонардо продемонстрирует нам одно из своих чудес.       - Или даже не одно, а? – почтительно кланяясь, усмехнулся в ответ тот.       Он извлёк из своего сундучка большую прозрачную колбу из тонкого венецианского стекла, на дне которой плескалась прозрачная жидкость.       - Вы позволите?.. – маэстро взял стоявший перед Сфорца бокал белого вина и жестом фокусника осторожно, по стенке, начал выливать его содержимое в колбу на глазах с любопытством и даже некоторым суеверным страхом взирающих на это действо зрителей.       - Все вы любите фейерверки, не правда ли, господа?       - Да, да!.. – донеслось с нескольких сторон нестройным хором.       - А случалось ли вам, синьоры, наблюдать фейерверк вот в такой вот колбе?..       - Нет, нет, никогда! – уже более уверенно отвечали заинтригованные зрители; Клод тоже невольно сделал шаг по направлению к столу, чтобы лучше видеть происходящее за ним.       - Сейчас на ваших глазах без всякого огня я заставлю это вино вскипеть! А потом все вы увидите и услышите настоящий фейерверк, запертый в этой маленькой колбе.       Гости недоверчиво зашептались и придвинулись ещё ближе. Леонардо же зачерпнул ложкой спрятанную в сундучке чёрную сыпучую массу и без колебаний кинул в колбу. Потом, чтобы позволить лицезреть чудо всем желающим, обернув руку плащом, подхватил стеклянный сосуд и поднял над головой.       С изумлением и страхом зрители взирали на то, как жидкость окрашивается в тёмный цвет и, в самом деле, вскипает, вспениваясь сотней пузырьков. А спустя минуту раздался треск и внутри колбы начали взрываться крошечные, похожие на звёзды искры. По залу пролетел восторженно-недоверчивый вздох:       - Магия!.. Чернокнижник!.. Волшебник!       - Браво! – зааплодировал улыбающийся всем своим темнокожим лицом Мавр.       - Браво! – подхватила толпа, и зал потонул в одобрительном гуле.       - Ну, мэтр, как вам такой фокус? – хитро прищурившись, спросил Родриго.       - Этот человек знаком с алхимией не понаслышке, - отозвался Фролло.       - Смотрите дальше, он наверняка покажет что-то ещё.       И действительно, Леонардо уже извлекал из своего сундучка чистый листок бумаги и перо.       - Однако, дорогой маэстро, где же чернильница? – не удержался от вопроса герцог.       - Она нам не понадобится, Ваша Светлость, - с улыбкой ответил Леонардо. – Сейчас я сделаю одно предсказание, а вы попробуйте понять, о ком я имею честь говорить.       С этими словами на глазах у изумлённой публики художник сунул кончик пера в рот и облизал его. После чего начал писать на листе собственной слюной. Когда на бумаге начали проявляться чёрные буквы, шёпот перерос в неясный гул, а затем вновь раздались аплодисменты.       - Ну-ка, ну-ка, какой загадкой вы порадуете нас сегодня? – довольный Моро взял протянутый листок и зачитал вслух: - «О, сколько будет таких, которым не будет дозволено родиться»… Признаться, ваши таинственные изречения порой пугают излишне чувствительных дам, маэстро. Ну, что же это? Неужели ни у кого в этой комнате нет ответа? Им, уже, стало быть, зачатым, не дозволено будет родиться! Как это возможно, скажите на милость?!       Лодовико обводил взглядом своих гостей, но все лишь недоуменно пожимали плечами да отводили в смущении взоры.       - Что, неужели снова мне придётся отвечать на загадку маэстро? – усмехнулся Сфорца, которому Леонардо уже незаметно показал решение, когда передавал лист бумаги.       - Это яйца, - повернувшись к мэтру Сориа, сказал Клод. – Что, неужели никто не может догадаться? Или здесь не принято быть умнее герцога?..       - Нет, отчего же… Его это позабавит. Птичьи яйца! – громко крикнул каталонец, и все головы вмиг повернулись в их сторону.       Леонардо склонился в лёгком полупоклоне, подтверждая верность догадки.       - Отлично, мэтр Сориа! Я вижу, медицинская кафедра Павийского университета в надёжных руках, - одобрил Сфорца. – Что ж, синьоры, отпустим нашего волшебника Леонардо – он честно заслужил свой отдых. И с нетерпением будем ждать новых чудес и, конечно, гипсовой модели гигантской статуи, которая прославит любезный нашему сердцу Милан на всю Европу!       Зал загудел; раздались приветственные крики и аплодисменты.       - Пойдёмте скорее! – поторопил Родриго. – Пока маэстро не перехватил какой-нибудь пройдоха.       Вскоре им удалось пробиться в толпу, окружившую придворного кудесника.       - А, мои добрые друзья из Павии! Как вам понравилось моё небольшое представление?       - Вы разбираетесь в алхимии, не так ли, мессэр Леонардо? – спросил Клод, не тратя времени на похвалы, которые живописец без труда прочитал на его заинтересованном лице, чем остался весьма польщён. – С надписью мне всё понятно: вы покрыли бумагу порошком чернильного ореха и купороса, цвет которых проявляется лишь десять-двенадцать часов спустя. Слюна ускорила этот процесс – вот и весь секрет этого «чуда». Но как вам удалось заставить вино закипеть?.. Я догадываюсь, что здесь происходила какая-то реакция, и нижний слой жидкости – вовсе не вода, раз она не смешалась с вином. Однако какие ингредиенты вы использовали для своего опыта? Я много интересовался алхимией, прочитал немало научных трактатов; но подобное вижу впервые и слабо представляю, как это возможно.       - Позвольте, мэтр, коли уж вы так легко раскрыли второй мой секрет, оставить в тайне хотя бы первый ², - улыбнулся собеседник, впрочем, весьма миролюбиво, скорее удивлённый познаниями Клода, нежели раздосадованный. – Скажите, а загадку тоже разгадали вы?       - Уверен, не я один. Она довольно простая, если отбросить аллегории и следовать логике.       - Лишь человек со строгим аналитическим умом в состоянии воспользоваться вашим советом, мэтр де Молендино, - усмехнулся маэстро. – Обычно людей сбивают с толку и смущают невольно возникающие в мозгу пугающие образы. И сосредоточиться на сути они уже не в состоянии. А хотите ещё одну загадку? Она только что пришла мне в голову, и специально для вас.       Фролло пожал плечами.       - Послушайте, это довольно забавно! В крови и боли, она мучит затем лишь, чтобы дать жизнь.       - «Мучит, чтобы дать жизнь», - задумчиво нахмурившись, повторил Клод. – Я бы сказал, что речь идёт о родах; но мать не мучит дитя, а лишь сама терзается болью.       - Верно! – подбодрил мастер. – Подумайте, мэтр; я уверен, эта загадка вам точно по плечу.       - Мне?..       - Возможно, также мэтру Сориа.       - Значит, речь идёт о медицине, - тут же уцепился Фролло. – Ах, конечно! Вы говорите о хирургии, верно? Довольно нелестное определение.       - Однако вы не станете спорить относительно его точности, мэтр?       - Увы, маэстро, мне нечего возразить.       - Простите, синьоры! – вдруг провозгласил Леонардо, обращаясь к обступившим его господам. – Не будете ли вы так любезны отпустить меня и позволить нам с уважаемым мэтром де Молендино прогуляться по двору герцогского замка? Обещаю вернуться к вам не позже седьмого удара часов!       Толпа неохотно расступилась, пропуская экстравагантного художника. Оглянувшись и вопросительно посмотрев на энергично кивнувшего Родриго, Клод последовал за новым знакомым.       - Надеюсь, я не совершил бестактности, пригласив вас на прогулку, мэтр?.. – красивое лицо Леонардо приобрело несколько озабоченное выражение. – Мы, итальянцы, привыкли к свободному обращению.       - Напротив, маэстро, я безмерно рад, что моя скромная персона привлекла ваше внимание, хотя, признаться, ума не приложу, чем именно.       - Вы отгадали две моих загадки, раскрыли один фокус и приблизились к разгадке второго – вы заинтриговали меня. Признаюсь без ложной скромности, что считаю себя человеком довольно изобретательным, и мне редко доводится встречать людей столь проницательных, как вы. Впрочем, всё это я понял ещё по вашему лицу: надменное, суровое, задумчивое… Характерные морщины на вашем лбу говорят мне, что вы привыкли к умственному труду, а эти складки у губ – что вы человек серьёзный и неулыбчивый. Вкупе с тем, что я услышал, рискну предположить, что вы не просто преподаватель медицины, но также учёный, верно? Очевидно, помимо латыни, владеете и греческим, и каким-нибудь ещё языком, коли моё невежество в этой сфере вызвало у вас такое презрение…       - Вы преувеличиваете, маэстро, - торопливо возразил Фролло. – Презрение – совершенно не то слово, каким можно выразить моё отношение; возможно, некоторое небрежение… Но я готов признать ошибку и со всей искренностью заверить, что вполне осознал своё заблуждение относительно ваших талантов.       - Не утруждайте себя извинениями, мэтр: я ясно прочёл их на вашем лице ещё в зале. Должен сказать, у вас удивительные черты. Вы не привыкли свободно выражать свои эмоции, как видно, и мимика у вас малоподвижная. Но одновременно с этим я не побоюсь предположить, что вы человек страстный, порывистый, увлекающийся; и все переполняющие вас чувства отражаются в глазах, в подрагивающих уголках губ, в том, как вы сводите свои нависшие брови… И снова я, верно, веду себя неделикатно, говоря всё это! Но это только восхищение художника, нашедшего оригинальную модель. Скажите, мэтр, могу я просить вас позировать для меня завтра или послезавтра? Только небольшой набросок сангиной, это не отнимет у вас много времени ³.       - Хм, что ж… - замялся Клод. – Это довольно необычное предложение. Не думаю, что моё лицо достаточно красиво, чтобы писать с него портреты…       - Я ищу выразительность, редкие черты. Они-то и делают ваше лицо особенным. Кроме того, не скрою, я преследую и более приземлённую цель: мне было бы интересно побеседовать с вами в спокойной обстановке. Знаете, я ставлю некоторые эксперименты в области медицины; в частности, изучаю строение глаза – мне интересно, каким образом формируется изображение, которое мы видим. Я вывариваю глазное яблоко в яичном белке, чтобы…       - Оно затвердело, - кивнул собеседник и тут же заинтересованно спросил: - И что же, к каким выводам вы пришли?       - Мне кажется, изображение возникает на сетчатке и передаётся затем в головной мозг… Хотя я пока изучал только бычьи глаза и не вполне уверен в результатах. Но мне кажется, что именно сетчатка глаза чувствительна к свету.       - Не может быть! – воскликнул Фролло. – Ведь всем известно, что на свет реагирует хрусталик.       - Реагирует – да. Но я почти уверен, что он выполняет вспомогательную функцию и лишь регулирует поток света, чтобы передать его на сетчатку… Впрочем, если вы заглянете в мою мастерскую, скажем, завтра, я с большим удовольствием познакомлю вас со своими наблюдениями. Я делаю зарисовки всего, что вижу – таков мой принцип. Я хочу написать и издать однажды трактат по анатомии – думаю, помощь практикующего и начитанного медика пришлась бы мне весьма кстати. Я, к сожалению, скверный теоретик – мне не хватает образования, как видите, чтобы знакомиться с трудами предшественников; зато, смею надеяться, из меня вышел отличный практик.       - Вы меня заинтриговали, - Клод склонил голову набок и с интересом уставился на статного темноволосого флорентийца. – Что ж, обещаю завтра быть в вашей мастерской. В котором часу мне явиться и куда?       Договорившись о встрече, весьма довольные друг другом, собеседники вернулись в замок, где учтиво распрощались и вернулись каждый к своему кружку.       ***       На другой день ровно в пять часов по полудни Фролло вошёл в мастерскую Леонардо ди сер Пьеро. Маэстро рассеянно улыбнулся, приветствуя гостя, и попросил немного обождать:       - Прошу прощения, мне нужно ещё несколько минут, чтобы закончить мысль… - и он вновь уткнулся в свои записи.       Четверть часа спустя или несколько больше хозяин всё же отложил бумаги.       - Ради Бога, извините за эту маленькую задержку. Видите ли, я пытаюсь спроектировать город, который позволил бы переносить нашествия чумы с минимальными потерями. Все эти нечистоты, грязь, прилепившиеся друг к другу дома – я уверен, что причина эпидемий в неправильном градостроительстве. Почему в городах чума выкашивает половину населения, в то время как в сельской местности эта цифра в два-три раза ниже – никогда не задумывались?.. Я не медик, но я довольно наблюдателен, и готов поклясться, что всё дело – в невольных тесных контактах городских жителей и привычке жить по колено в отходах. Если спроектировать город с широкими улицами, далеко стоящими друг от друга домами, не забыть о стоках и сливных трубах, по которым помои будут выводиться за пределы населённого пункта, то, уверен, это во многом улучшит ситуацию. Кроме того, нужно снести городские стены: можно спроектировать оборонные механизмы куда более надёжные, а свободно гуляющий воздух вместо затхлого, коим мы вынуждены довольствоваться – залог не только здоровья, но и простора мысли, свободы… Хотите взглянуть?       - Пожалуй, - гость не совсем понимал мысль хозяина и уж, во всяком случае, имел немало возражений против сноса стен. Однако из вежливости взглянул на рисунки, к слову, поразившие его техникой написания: это была не схема – это был настоящий трёхмерный макет, каким-то непостижимым образом вырисовывавшийся на двухмерном бумажном пространстве.       - Это только наброски, я начал всего с месяц назад. Нет времени заняться проектом всерьёз: монахи настойчиво требуют с меня поскорее взяться за младенца Иисуса, герцог желает узреть эскиз будущей скульптуры… Что скажете?       - Рисунки прекрасны. Но рискну предположить, что они имеют мало связи с реальностью: кто станет воплощать подобный проект?       - О, нет, связь самая непосредственная! Я надеюсь убедить иль Моро начать перестройку Милана по моим чертежам, и тогда…       - Вы мечтатель, друг мой, - покровительственно и чуть свысока улыбнулся Фролло. – Сколько вам лет, позвольте полюбопытствовать?       - В середине апреля исполнится тридцать два. Увы, вынужден признать, вы не ошиблись в своих выводах: порой мне и самому кажется, что я витаю в облаках вместо того, чтобы заниматься делом. Но я всё-таки не праздный мечтатель, а деятельный: я ищу способы воплотить свои фантазии в реальность.       - Это похвально. Знаете, это совпадение кажется немного забавным: ведь я тоже имел счастье появиться на этот свет в середине апреля, шестью годами раньше вас. Пятнадцатого числа, если быть точным.       - Не может быть!.. – в изумлении вскричал маэстро.       - Неужели в один день? – Клод приподнял брови.       - Клянусь душой, да! Ах, ведь я чувствовал, что встретил вас неспроста. Скажите, вы верите в магию чисел?       - Никогда особенно не увлекался математикой.       - А я верю. Я абсолютно уверен, что существует в мире некая божественная формула, идеальная пропорция, которой подчиняется всё на этом свете. Если бы я сумел однажды разгадать её, в мире не осталось бы тайн, которые невозможно постичь человеческим разумом.       - Нельзя познать секреты Гоподни, - нахмурился Фролло.       - Вы так думаете? Почему же человек, самое совершенное из созданий Его, единственное, наделённое Божественным даром творить, не вправе постичь мудрость Всевышнего?       - Ищите ответ на ваш вопрос в Ветхом Завете, мессэр. Но вы ведь позвали меня не на богословский диспут, верно?       - Да, я хотел сделать набросок… Скажите, вы скоро планируете покинуть Милан?       - Послезавтра.       - Как это досадно, мэтр! А нельзя ли отложить ваш отъезд?       - Нет, это невозможно, - забеспокоился Клод. – Меня ждут дома, и я обещал быть в Пепельную среду…       - Вы, стало быть, женаты?       - А у вас разве нет спутницы жизни? – гость ловко уклонился от ответа.       - Увы, - мастер развёл руками, хотя на лице его не отразилось и капли сожаления. – Ведь я незаконнорождённый, я не наследник своего отца, хотя и первенец – кому нужен такой муж? Да, кроме того, я и сам не желаю связывать себя узами брака. Когда ты одинок, то полностью принадлежишь самому себе; если рядом с тобой находится хотя бы один человек, то ты принадлежишь себе только наполовину или даже меньше, в пропорции к бездумности его поведения. Простите, если мои слова прозвучали бестактно; я высказался исключительно о себе.       - Нет, отчего же. Ваше наблюдение не лишено здравого смысла, - Фролло опустил голову, невольно примеривая эту фразу на себя – и вздрогнул от негодования. Ему вдруг померещилось, что незримая цепь протянулась от него к Агнессе; что железный обруч обвился вкруг его шеи и нещадно душит, стоит маленькой чаровнице повести ладонью и дёрнуть за поводок. Бедняга как никогда отчётливо осознал, что не принадлежит себе даже наполовину; в то же время, он всё ещё помнил времена, когда принадлежал себе безраздельно.       - В таком случае позвольте мне начать? Не будете ли вы столь любезны, сесть вот сюда?.. Отлично! Свет падает превосходно, а тёмная драпировка прекрасно оттеняет ваше лицо. Бога ради, не хмурьтесь так!.. Расслабьтесь, чувствуйте себя совершенно непринуждённо – мне хочется уловить естественное выражение лица.       Четверть часа спустя у маэстро, тщетно пытавшегося разговорить не привыкшего к бездеятельной неподвижности Клода, родилась блестящая мысль:       - Мэтр, позвольте предложить вам свои заметки по анатомии. Когда вы будете заняты привычным делом, умственным трудом, то прекратите думать о выражении своего лица и позволите мне, тем самым, поймать именно то, что я увидел в вас. Кроме того, полагаю, зарисовки покажутся вам довольно интересными.       Не дожидаясь ответа, художник направился к столу. Извлёк объёмную папку и подал своему стеснённому непривычными обстоятельствами натурщику:       - Прошу.       - Ваши зарисовки – более чем достойные иллюстрации к трактату по анатомии, который вы планируете написать, - некоторое время спустя смущённо начал Клод. – Мне кажется, я могу потрогать это сердце и ощутить его, как живое. Но, мессэр Леонардо, я ни слова не могу прочесть в ваших записях! И дело даже не в том, что я пока в недостаточной мере овладел итальянским…       - А в том, что я пишу справа налево, да ещё и в зеркальном отражении, - рассмеялся мастер, отрываясь от начавшего появляться на бумаге наброска. – Никакого злого умысла, мэтр де Молендино – просто вылетело из головы. Ведь я левша, писать справа налево мне удобнее; к тому же, я не планирую показывать кому-нибудь эти черновики. Вот, возьмите зеркало – через него вы без труда сможете прочесть всё, что захотите.       Сеанс продолжался около четырёх часов. Фролло так увлёкся чтением, что совершенно забыл о необходимости позировать: лицо его было оживлённым и сосредоточенным; светящаяся в глазах мысль озарила чело и с виртуозной точностью отразилась в наброске.       - Благодарю, мэтр, - Клод вздрогнул и поднял взгляд, пытаясь вернуться к реальности.       - Вы закончили, маэстро?       - Я бы хотел продолжить завтра, если вы не возражаете. К сожалению, в данный момент меня зовёт не терпящее отлагательств дело, которое никак нельзя отложить. Как вы нашли мои анатомические заметки?       - Я не могу пока дать чёткой оценки. В ваших наблюдениях мало системы. Некоторые ваши выводы противоречат тому, что я знаю. Но, видя ювелирную точность ваших рисунков, я начинаю сомневаться в собственных знаниях, полученных, впрочем, из весьма уважаемых источников.       - Мои знания получены исключительно опытным путём, - заявил Леонардо.       - То есть вы… - гость замялся, не зная, не оскорбят ли собеседника дошедшие до него слухи; он понизил голос: – Вы делали свои наблюдения не только на животных?       - Как бы я смог изобразить человеческое сердце или мускулатуру, вскрыв свинью? – пожал плечами флорентиец, очевидно, ничуть не смутившись. – Я художник. Я хочу понимать, как движется человеческое тело, какие мышцы изменяют выражение лица, каким образом голова крепится к шее. Как можно изучать анатомию без вскрытия?       - Но разве в Милане это дозволено?       - Герцог благоволит мне. Он позволил посещать иногда мертвецкую, когда казнят какого-нибудь особенно провинившегося беднягу. Конечно, я не афиширую подобные опыты; вскрытие приходится делать ночью, в тайне, о которой знают немногие. Люди не готовы пока принять ту нехитрую истину, что мёртвому телу всё равно, что с ним происходит, когда душа отлетела. К слову, мэтр, а как вы сами относитесь к подобным практикам?       - Я… никак не отношусь, - Фролло едва сдержал брезгливую гримасу. – Ни разу не приходилось участвовать в подобном. Да и церковь…       - А не хотите попробовать? – глаза маэстро загорелись заговорщическим блеском.       - Так вы по этому делу должны отлучиться?       - Может быть. И не откажусь от толкового ассистента. Вот вам и шанс сравнить вашу теорию и мою практику.       - Н-не знаю… - перспектива вскрывать человеческое тело не прельщала, хотя этот опыт мог быть весьма интересен: жажда новых знаний вступила в борьбу с вдолбленными с детства догматами. – Не уверен, что из меня получится толковый ассистент. Мой опыт в этом деле разве что не отрицательный, но уж, во всяком случае, нулевой.       - Вам нужно будет только подавать инструменты. Ну и делиться своим учёным мнением, разумеется. Впрочем, я не настаиваю. Я уже привык находиться в мертвецкой наедине с телом.       - Что ж, если позволите, - Фролло решился: учёный взял верх над церковником, - я постараюсь быть вам полезным.       - Отлично! Надевайте ваш плащ, путь неблизкий.       ***       Вспоминая по дороге в Павию последние дни в Милане, Клод невольно задавался вопросом, правильно ли он поступил, что уехал. Столько неразгаданных тайн, столько открытий могло быть совершено…       Единственное в своей жизни вскрытие он вспоминал не без некоторого содрогания. Поначалу накатил ужас едва не до тошноты, стоило только увидеть обнажённое тело с посиневшей шеей. Однако Леонардо, опытный в таких делах, посоветовал перестать видеть в теле человека, но воспринимать его лишь как анатомический препарат. Не сразу, но это помогло. А дальше последовал один из самых интересных вечеров в его жизни.       Фролло впервые имел возможность своими глазами узреть и даже пощупать все те человеческие органы, которые прежде видел только на картинках в медицинских трактатах. Ему было интересно всё: каким образом соединяются между собой системы органов, как проходят нервы и сосуды, почему одни суставы многоосны, а другие движутся лишь в одной плоскости. Сотни вопросов и всего одна короткая ночь!.. Понаблюдав за мастером, Клод вскоре решился сам взяться за инструмент: Леонардо руководил, параллельно делая быстрые зарисовки, его соучастник – резал и отпускал комментарии, сравнивая то, что видел, с тем, что читал.       На другой день Фролло проспал до обеда и, едва проснувшись, поспешил в мастерскую. Маэстро, казалось, не ложился вовсе или вздремнул самую малость, однако выглядел на удивление свежим и весёлым. Он предложил гостю взглянуть на вчерашние рисунки – тот был потрясён, насколько точно живописцу удалось передать крепление плечевых мышц.       День пролетел незаметно: Клод снова позировал, параллельно делясь с Леонардо своими знаниями в области анатомии и физиологии. А живописец в ответ рассказывал о своих предположениях и догадках касательно строения и функционирования человеческого тела, отвлекаясь иногда от рисунка и показывая тот или иной набросок из альбома.       А в среду пришла пора уезжать. Сказать по правде, Клод долго колебался, стоит ли ехать сейчас или упросить мэтра Сориа дозволить остаться в Милане хотя бы ещё на пару дней. Он был очарован маэстро, потрясён умом и проницательностью своего нового знакомого, восхищён смелостью и размахом его идей в каждой из областей, за какую бы тот ни взялся. К сожалению, как выяснил Фролло, к возможности превращения металлов в золото Леонардо относился столь же и даже ещё более скептически, чем его учитель Христиан Розенкрейц. Это заставило в прошлом увлечённого алхимика в очередной раз крепко задуматься над своими тайными мечтаниями и взглянуть на порядком потускневшее в свете откровений последних месяцев влечение к герметике непредвзято. Может ли быть, что всё это время он заблуждался и искал луну на дне озера, привлечённый её ярким отражением?.. Теперь учёный вполне допускал такую мысль, и она даже не казалась ему невыносимой – скорее, просто весьма неприятной, ведь столько лет, выходит, были потрачены впустую. С другой стороны, у него появился шанс заняться чем-то менее призрачным, нежели поиски философского камня.       Желание Леонардо познать реальность, его подход к изучению чего бы то ни было очаровал обыкновенно легко увлекающегося Клода. Новая мысль поглотила его: в маэстро он обнаружил воплощение всего того, что хотел бы видеть в себе. Неутомимая тяга к знаниям, стремление к совершенству, умение наблюдать за объективной реальностью, анализировать и передавать её с точностью геометра причудливо сочетались в этом человеке с неуёмной фантазией. Он не боялся ставить перед собой невыполнимые задачи, вроде изготовления тридцатифутовой конной статуи или закрытой со всех сторон самоходной боевой колесницы, и его изощрённый ум находил в конце концов самые невероятные решения. Даже его загадки-предсказания, которые, казалось бы, служили всего-навсего развлечением для придворных, на самом деле были своеобразным упражнением для этого великого разума.       По дороге в Павию Фролло без устали прокручивал в голове десятки вопросов без ответов, которыми с ним поделился Леонардо и которые родились вследствие их бесед. Он обещал непременно вернуться в Милан при первой же возможности: флорентиец собирался перейти к изучению устройства головного мозга и предлагал Клоду вновь присоединиться. Маэстро, в свою очередь, выразил желание непременно посетить Павию, стоило его гостю расписать величественное изваяние Реджизоля: быть может, глядя на творение античного мастера, он обретёт вдохновение и найдёт идеальную форму для воплощения конной статуи Сфорца?..       И над всеми этими мыслями довлела одна небрежно брошенная Леонардо фраза. Одинок – значит свободен.       Фролло беспокойно терзался ею, словно клеймёный преступник. Трясясь в экипаже, он с мучительной тревогой осознавал свою беспомощность пред непреодолимой силой, что гнала его домой вопреки желанию разума. Мысли его стремились ввысь, в необозримую ширь непознанного. Но сердце настойчиво звало туда, где осталась Агнесса. И Клод с глубокой грустью чувствовал, что, чем дальше он от Милана, тем меньше остаётся в нём стремления к новым знаниям. Эсмеральда с лёгкостью вытесняла из его головы науку, как прежде уже вытеснила веру. И впервые с тех пор, как они начали жить вместе, это вызвало у мужчины приступ раздражения. Его любовь, словно привязанная к ноге гиря, мешала двигаться дальше, тянула назад, в чувственную тьму плотских наслаждений. Ах, если бы только научиться любить её по-другому!.. Любит же он брата – и этой любви вполне достаточно знать, что у Жеана всё хорошо. Научился же он не лезть, не учить, не беспокоиться понапрасну о судьбе этого беспутного шалопая, заставив себя признать, что тот вполне взрослый человек и в состоянии самостоятельно о себе позаботиться. Так почему же глупая страсть к красивой девчонке заставляет его всякий раз терять самообладание и лишаться всяческого контроля над собственным разумом?! Нет, Леонардо прав: только одинокий человек свободен по-настоящему. Если бы только суметь укротить свою плоть…       Перед мысленным взором встал образ стыдливо прячущей глаза маленькой чаровницы; Фролло шумно сглотнул. Проклятье!.. Какая может быть наука, когда она рядом? Что ж, пусть его имя не останется на страницах истории в плеяде великих учёных, зато он будет счастлив. Наверное.