Fais-moi expier ma faute

      - Агнесса, может, всё-таки отложим выступление? – уже переодетый Жеан задумчиво почесал ухо и обвёл взглядом готовящихся к выходу артистов.       - Ты что же, испугался? – презрительно фыркнула девушка, прилаживая маску и даже не оборачиваясь в его сторону. – Или тебя Клод обещал розгами оходить, если узнает?       - Ох, да если узнает, он мне голову оторвёт… А ведь он, пожалуй, узнает.       - Ты не пиши ему об этом в Милан, - красавица равнодушно пожала плечами.       - Да ведь он через три дня приедет. А на площади собралась чуть ли не четверть города, и явно ещё не один день будут судачить. Послушай, Эсме, шила в мешке не утаишь. Тебе тоже достанется, можешь мне поверить. Запрёт тебя в каком-нибудь подвале, и дело с концом… И, во всяком случае, с театром точно можешь распрощаться навсегда. Ты правда считаешь, что это того стоит?       - А с чего бы твоему брату негодовать три дня спустя? – закрепив маску, плясунья наконец посмотрела на удивительно кислого в сравнении с обычным своим настроением юношу. – Он ведь запретил потому только, что нас, якобы, могут арестовать. А когда вернётся и узнает, что всё закончилось благополучно, поймёт, что был неправ. Так что повода сердиться у него уже не будет.       - Как будто ему нужен повод… - проворчал белокурый актёр, оправляя рукава костюма. – Но, знаешь, я ведь ему поклялся, что мы не будем выступать. Из-за твоей прихоти мне придётся гореть в аду, как клятвопреступнику.       - Ну, сменишь пару раз котёл развратника на котёл клятвопреступника – хоть какое-то разнообразие будет в твоей загробной жизни, - Агнесса уже спрятала и заколола волосы и теперь примеривала никак не желавший садиться парик.       - А как же моя честь? – не сдавался мальчишка.       - Твоя честь не пострадает. Клод тоже обещал мне не приходить на спектакль – и пришёл. Да ещё и устроил весь этот балаган: «Не позволю! Арестуют!» Тьфу!.. Как наседка над цыплятами! Как будто мы дети малые. Поэтому не вижу ничего дурного, если ты обойдёшься со своим словом так же вольно, как он – со своим. И вообще!.. Эй, Федерико!       Румяный, темноволосый миланец, быть может, чуть постарше Жеана, обернулся на зов:       - Да, ла белла ¹?..       - Мы ведь выступаем сегодня, правда? А то Жеан вот опасается, как бы нашим лицедейством не заинтересовалась стража.       - Не беспокойся, малышка! Мы, хоть и артисты, вооружены не только словом, - ослепительно улыбнувшись, он приподнял подол кафтана, под которым прятал кинжал. – Да и шпаги у нас отнюдь не бутафорские. Надеюсь, они нам не понадобятся, но в случае чего, уж поверь, у меня хватит проворства задержать стражу, чтобы ты успела скрыться, ла белла. Впрочем, не думаю, что мне понадобиться сегодня обнажать оружие.       Федерико был отпрыском флорентийского дворянина, пару лет назад бежавшим из родных краёв, не желая подчиниться воле отца и делать военную карьеру, и нашедшим приют в Павии. Он и впрямь неплохо владел шпагой, хотя ненавидел войну и всё, что с ней связано. Однако время скитаний научило его, что можно не любить драться, но уметь постоять за себя необходимо.       - Видишь, - девушка повернулась к Жеану, - твоей тревоги никто не разделяет. Да она и не твоя вовсе, а Клода. Проведённые рядом с ним два дня явно не пошли тебе на пользу… И как только я его выношу – ума не приложу.       - Ладно. Уговорила, - хмыкнул собеседник, невольно припоминая хмурое и обеспокоенное лицо брата перед отъездом, когда тот в пятый раз требовал повторить, что представления не будет.       Соти началось. Зрители восторженно зааплодировали появившимся на сцене артистам в предвкушении развлечения. Никто не обращал внимания на примостившегося у статуи Реджизоля пожилого мужчину с пером в руках: поставив чернильницу на землю и усевшись прямо на мостовую, он скоро записывал, сколько успевал, нёсшиеся со сцены слова.       Примерно три четверти часа спустя после начала постановки этот внимательный слушатель и усердный писец отложил перо в сторону, аккуратно присыпал последний листок песком, после чего сунул за пазуху. А потом обернулся и кивнул кому-то невидимому, прятавшемуся в тени примыкавшего к площади закоулка.       - …Именем закона!.. Пропустите! По приказу Его Светлости герцога Миланского эти лицедеи, а также все, кто попытается оказать им поддержку, будут арестованы за участие в богопротивном действе, порочащем доброе имя герцога Бари, законного регента и нашего доброго господина!       Пока восседавший на коне начальник стражи громовым голосом вещал о законе и приказе, пара десятков вооружённых солдат пробивалась сквозь толпу, отчаянно распихивая пятящихся и падающих друг на друга людей.       - Вот же чёрт!.. – в сердцах воскликнул Жеан, ныряя за сцену и стаскивая за собой оторопевшую и ничего не понимающую Эсмеральду. – Тряпки скидывай, в них не затеряешься. Ну, живо! Да оставь маску, глупая – не позволяй им увидеть лицо!..       Пока шестеро неудачливых актёров спешно скидывали костюмы, судорожно соображая, в какую сторону бежать и как незаметно просочиться сквозь толпу, трое других решили храбро встретить удар грудью и прикрыть мужественное бегство остальных. В их числе, помимо Федерико, оказался и Квазимодо. Бедняга не сразу сообразил, что происходит, поскольку не слышал криков, а потому несколько мгновений оторопело стоял на подмостках, глядя вслед скрывшейся за сценой плясунье.       Но вот в движущейся толпе его зоркий глаз выхватил фигуры угрожающе приближающихся стражников. Увидев, что в руках Федерико сверкнула шпага, горбун в страшном оскале обнажил клыки:       - Они хотят взять её!.. Нельзя, не сумеют…       Озираясь по сторонам, глухой начал выискивать, чем бы воспользоваться в качестве оружия. Наиболее подходящей показалась ему балка высотой в семь-восемь футов, закреплённая в середине сцены и удерживающая декорации.       Вырвав с таким усердием приколоченный плотником столб, урод перехватил его поудобнее, едва не зашибив в последний миг успевших увернуться товарищей.       - Федерико, кажется, мы здесь лишние! – крикнул один из них, ловко отпрыгнув от просвистевшей рядом с его ухом балки.       - Клянусь честь, Алессандро, ты прав! Не думаю, что кто-то выгадает от того, что мы попадём в лапы стражников – боюсь, в застенках я выдам всех наших добрых друзей. Но вот в нашем бедном уроде я уверен: он кремень, и не скажет этим прохиндеям ни слова, даже если они разрежут его на кусочки и выпотрошат, как гусёнка!       - Тогда давай поболтаем в более спокойном месте! Встретимся у меня после полуночи. На счёт три! Раз… Два…       - Три!       Оба соскочили с помоста и бросились в сторону, противоположную той, в которую только что побежала выскользнувшая уже шестёрка переодетых, но не снимавших маски беглецов. С завязшими в толпе латниками они удачно разминулись, однако прямо на выходе из толпы артистов поджидал командовавший операцией и успевший подскакать офицер:       - Попались, негодяи! Эй, быстрее, олухи!.. – окликнул он застрявших в поднявшейся давке пьедах ² в тридцати двух ближайших солдат.       - Алессандро!.. – увернувшись от колющего удара, крикнул Федерико, кивая на коня.       Второй беглец уловил мысль с полувзгляда, и пока Федерико вскидывал шпагу для ответного удара, меч Алессандро с силой обрушился на путовые суставы лошади. От нестерпимой боли несчастное покалеченное животное взвилось на дыбы и дико заржало. Вздрогнув от этого крика и не дожидаясь, пока подоспеют стражники, Федерико бросился в одну сторону, Алессандро – в другую. Через полминуты оба уже скрылись в переулках.       - Ах вы, проклятые остолопы!.. – изрыгал проклятия офицер, которому подчинённые помогали подняться с мостовой. Не прекращающий ржать жеребец бился в агонии рядом, пытаясь подняться на кровоточащие ноги и раз за разом падая. – Ну, чего встали! За ними надо было бежать, а не ко мне!.. Чёртовы ублюдки! Да поздно уже, куда!.. Лучше помогите тем ослам, что вдесятером одного урода не могут повязать! Да живого мне его, слышите?! И, ради Бога, перережьте кто-нибудь глотку бедному животному!.. О, мой добрый Фервенто!.. Злодеи!       И, отвернувшись, он начал пробиваться сквозь потихоньку начавшую расступаться толпу. Впрочем, люди лишь старались рассредоточиться и дать место тем, кто отступил от сцены, справедливо рассудив, что находиться рядом с подмостками в настоящий момент небезопасно. Однако любопытство брало верх и расходиться окончательно зрители не собирались. Посмотреть, действительно, было на что.       Оставшись в одиночестве, Квазимодо, очевидно, вполне осознал своё безнадёжное положение. Он издал похожий на рык вздох и бросил прощальный взгляд в сторону спешно протискивавшегося через волновавшуюся толпу Жеана, тащившего за собой Эсмеральду. Та ежесекундно оглядывалась и, поймав обращённый на неё полный нежности взгляд, всё же выдернула ладошку из стальной хватки и остановилась, как вкопанная.       - Ты чего?! – зашипел юноша, оборачиваясь и вновь пытаясь схватить её за руку.       - Нельзя его так оставлять, нельзя!.. – лихорадочно зашептала Агнесса, не сводя глаз с горбуна, видевшего во всём этом людском море её одну. – Его схватят, убьют!       - Да, и нас тоже, если промедлишь ещё секунду!       - Погоди! – плясунья вновь вырвалась и присела, на несколько мгновений пропав из поля зрения не спускавшего с неё глаз Квазимодо.       А когда выпрямилась вновь, на лице её уже не было маски, а собранные прежде волосы теперь свободно рассыпались по плечам густыми чёрными прядями.       - Они не видели наших лиц. Двое гнались за Алессандро с Федерико. Четверых увёл Луиджи с остальными. Нас они упустили. Сними маску, скинь свою дурацкую красную куртку – тебя не признают. В толпе мы спрячемся вернее, чем в пустынных закоулках. Нас не заметят. Верь мне.       Быстро шепча всё это, девушка заставила младшего Фролло присесть и содрала с него маску. Стоявшие рядом люди понимающе заулыбались и жестами показали, что не выдадут. Один мужчина с хмурым лицом молча протянул мальчишке свой грязно-зелёный плащ, в который тот с благодарностью закутался. Подумав, обнял для верности застывшую Эсмеральду и тоже уставился на сцену.       А всеми покинутый горбун тем временем воспрянул духом и обрушил всю свою мощь на приблизившихся к сцене стражников. В этой неравной битве он не чувствовал себя одиноким: он знал, что красавица-Агнесса смотрит на него своими огромными, блестящими глазами. Она не ушла, не бежала, не покинула его, а в её умоляющем взоре он прочитал тревогу и сожаление. Она сострадала ему!.. Боялась за него, сокрушалась о его судьбе. Но она не знала, что нет на свете большего счастья и более завидной судьбы, чем умереть, чтобы жила она!       Первый взмах балки в мощных руках отбросил двоих самых ретивых солдат к первым рядам зрителей. Остальные, посовещавшись, решили заходить с двух сторон и обогнули сцену с боков. Однако безобразную физиономию защитника так перекосило от ярости, что ещё с полминуты стражники нерешительно переминались, поглядывая искоса на с трудом поднимавшихся на ноги товарищей.       - Кто первый всадит в здоровяка арбалетный болт, получит от меня вечером караффу ³ превосходного тосканского вина! – подбодрил протиснувшийся к месту действия офицер.       - Нет!.. – слышавшая приказ плясунья прикрыла рот ладошкой, но всё равно не смогла сдержать приглушённого вскрика.       Зато солдат подобная перспектива явно взбодрила: во-первых, все были наслышаны, какое превосходное вино присылает из Тосканы тесть их командира; а во-вторых, не нужно было лезть на подмостки и встречаться с разъярённым уродцем лицом к лицу.       - Жеан, они же убьют его… - растерянно прошептала девушка, не в силах оторвать от сцены расширенных от ужаса зрачков.       - Увы, боюсь, что нет, - тихо отозвался тот. – Это было бы слишком хорошо.       - О чём ты говоришь?..       - Уж лучше бедняге умереть здесь, чем попасть к ним в руки, - туманно объяснил парнишка. – Агнесса, отвернись. Не смотри туда. А ещё лучше – пойдём отсюда.       - Нет! Нет, я не могу… Боже, что они делают с ним?!       Первый болт пробил взревевшему горбуну бедро.       - Браво, Джулиано! – похвалил офицер. – Будешь сегодня пировать, как герцог!..       Увы, Джулиано так никогда и не довелось испробовать обещанного вина, потому что в следующий миг Квазимодо спрыгнул с подмостков и бросился на обидчика. Балка обрушилась на совем ещё молодого парнишку; послышался хруст ломаемого черепа, и через секунду первое мёртвое тело повалилось на равнодушные камни площади.       - Берите его, ребята!.. – взревел начальник, первым бросаясь на озверевшего от боли глухого.       Ошеломлённые и озлобленные смертью товарища, стражники бросились на обезумевшего противника, однако тот вовсе не собирался сдаваться. Легко вращая здоровенный столб мощными руками и почти не замечая боли от долетавших до него время от времени колющих и режущих ударов в порыве бесконтрольной ярости, горбун одного за другим сокрушал своих недругов.       - Это дьявол, синьор, не иначе!.. – крикнул один из нападавших, с трудом уворачиваясь от мелькнувшей над головой балки.       - Прекрасно! – крикнул тот, всё ещё пошатываясь и кашляя от полученного в грудь удара. – Отдадим его церковникам: это, кажется, их работа – борьба с дьяволом. А ещё у них в застенках лучший в Павии палач!.. Ну-ка, Альфонсо, засади в этого демона второй болт – поумерим его пыл!       Перепуганного солдата не пришлось просить дважды: в следующий миг щёлкнул уже заряженный и ждавший своего часа арбалет. Но нетвёрдая рука неопытного воина дрогнула, и вместо ноги болт прошиб грудную клетку.       Квазимодо дёрнулся, выронил своё нелепое, но смертоносное оружие. Недоуменно опустил взгляд.       - Болван! – в сердцах сплюнул офицер. – Ведь я говорил брать его живым, а ты прошиб ему сердце! Чума тебя возьми!.. Как же мы теперь узнаем про остальных?.. Проклятье!.. Чтоб ему пусто на том свете было!       Под такую тираду покидал этот бренный мир несчастный горбун, которому впервые, быть может, его глухота сослужила добрую службу. Он кинул прощальный взгляд туда, где в последний раз видел её.       Его единственный глаз без труда отыскал Эсмеральду в замершей от ужаса и любопытства толпе. В её глазах стояли слёзы; скатывались по лицу крупными каплями и оседали на груди бесформенными тёмными пятнами. Он попытался улыбнуться ей ободряюще, но губы не слушались. Квазимодо показалось, что уста её шевелятся, повторяя одно и то же слово: «Прости!». Он успел ещё удивиться этому «прости». А потом приложил обе огромные ладони к груди – туда, откуда торчал арбалетный болт и где в последнем усилии трепыхнулось замершее сердце – после чего резко отнял, будто швыряя что-то невидимое. Он надеялся, что она поймёт и перестанет плакать. Ему радостно и больно было от этих слёз, но он не хотел, чтобы Агнесса плакала.       И плясунья поняла – но лишь разрыдалась пуще прежнего. Поняла, как он смиренно бросил давно пробитое любовью сердце к её стопам. Поняла, что он счастлив и горд принести для неё эту жертву. Поняла, что жизнь с безнадёжно раненым глупым органом была для него так же тяжела, будто всё это время он нёс стрелу в груди. И что её слёзы над его телом – лучше тысячи цветов, лучше самых чистых молитв.       Горбун упал. Единственный глаз его закатился.       - Эсм… да… - успел разобрать невнятный шёпот подобравшийся ближе офицер, прежде чем бессмертная душа освободилась наконец от уз безобразного тела.       - Пойдём! – Жеан настойчиво потянул Эсмеральду, украдкой смахивая слезу, и преувеличенно бодро произнёс: - Plaudite, amici, comedia finita est! ⁴       Девушка безропотно пошла за другом. Они медленно брели в толпе растерянно покидающих соборную площадь горожан.       - Пойдём к нам… ко мне, - поправился Жеан, когда они выбрались со злополучной площади.       - Нет! Нет, только не к вам, - плясунья зябко вздрогнула. – Лучше к нам… Но, послушай, что же с телом?.. Неужели он так и останется… там?       - Сами приберут, - пожалуй, чересчур жёстко оборвал хмурый парнишка; но он боялся, как бы подруге не пришло в голову вернуться за телом.       Агнесса понуро опустила голову и снова тихо заплакала. Она так и не сумела успокоиться до самого дома; но по дороге ей в голову пришла ещё одна страшная мысль.       - Жеан, если они начнут искать – ты ведь жил с Квазимодо!.. Вас часто видели вместе. Соседи, лавочники – любой может рассказать! И тебя, конечно, тут же заподозрят. Схватят!..       - Успокойся, - внутренне содрогнувшись, твёрдо ответил мальчишка. – Мы особенно ни с кем не общались – ну, кроме наших ребят, конечно. Может, кто что и сможет сказать – так ведь для этого надо знать, кого спрашивать. Кто захочет выискивать по всему городу нашу жалкую лачугу? Расспрашивать? К тому же, нас, кажется, не стремятся выдавать; в противном случае мы бы просто не выбрались из толпы. Как и ребята. Бог даст, пронесёт... Брага у вас есть?       Заплаканная красавица молча достала кувшин и две кружки и разлила.       - Это моя вина, - полчаса спустя произнесла Эсмеральда.       - Не говори ерунды, - отмахнулся младший Фролло, хотя в душе склонен был согласиться.       - Нет, это не ерунда. Сам знаешь. Ты не хотел выступать, я помню. Если бы не я, Квазимодо был бы жив.       Юноша молчал. Он не знал, что ответить.       - Если бы послушала тебя… - безжалостная к самой себе, продолжала девушка. – Нет, даже раньше. Клод ведь говорил, предупреждал. А я специально заставила его уехать. Как только он сказал, ещё в тот вечер… Я так разозлилась на него. И сразу решила, что обязательно назло ему мы дадим второе представление. Он сказал ещё: «Подумай, и поймёшь, что я прав». А я не подумала, даже не вспомнила о его предостережении. Мне вообще было наплевать, я хотела только сделать всё наперекор. Жеан. Я его убила, не они. Я. Убила человека. Своего друга.       - Прекрати нести чушь! – зло оборвал тот, чувствуя за неестественно спокойным тоном истеричную тишь. – Мы все виноваты. Мне тоже надо было прислушаться к брату. И вообще, с таким же успехом можно обвинить нас с Федерико – мы ведь это написали.       - Но на повторном выступлении настояла я. И просто из гордости, из глупости, из пустого желания насолить!.. А теперь его нет. Знаешь, если бы не он, меня бы уже почти два года как повесили. За убийство. Мне тогда это такой несуразицей казалось: где я – и где убийство. А теперь вот, и правда…       - Перестань! – юноша поднялся и хорошенько встряхнул подругу; снова опустился на лавку. – Не о том думаешь. Его не вернуть уже; нам о себе надо подумать.       - Как ты можешь говорить такое?! – неожиданно взвизгнула Агнесса. – Ведь вы полгода жили под одной крышей!.. Он любил тебя, как брата, а меня… А теперь его нет! Нет его, понимаешь? Из-за нас, из-за меня. Он там умирал – для нас; а мы стояли и смотрели, и ничего не делали – ничего мы не сделали, Жеан, ни-че-го-шень-ки!.. А тебе наплевать, ты о себе всё думаешь! Почему ты так спокоен, почему?.. Почему тебе всё равно?!       Младший Фролло впервые видел плясунью такой. Он холодно смотрел на неё – заплаканную, с перекошенным горем и упрёком лицом, трясущимися губами – и какое-то неприятное чувство поднималось в нём. Как она смеет упрекать его – она, по чьей вине это всё и случилось?! Как смеет она говорить о безразличии, когда он просто пытается быть сильным – она, которая знала о любви несчастного горбуна, но всегда вела себя так, будто не замечает его пламенного чувства?       - Ты не понимаешь, что говоришь, - наконец холодно произнёс парнишка. – Постарайся успокоиться. Завтра поговорим.       - Нет!.. – девушка вцепилась в руку собравшегося было уходить друга. – Нет, пожалуйста, останься! Ты прав, я не понимаю, что говорю. Просто мне так больно, что сил нет терпеть!.. Прости меня, пожалуйста. Жеан, прости!       Тот обернулся и быстро обнял разрыдавшуюся Эсмеральду, крепко прижимая к себе и чувствуя, как горячие слёзы всё же заструились и по его щекам.       - Ну-ну, будет, малышка, - тихо успокаивал он, гладя подругу по спине и с облегчением чувствуя, как, словно по волшебству, рассеивается попытавшаяся было вырасти между ними стена отчуждения и неприязни, сокрушённая этим искренним «прости».       - И в том, что с матушкой случилось, – тоже я виновата, - в тот же вечер продолжала исповедываться Агнесса.       - Ты берёшь на себя чересчур много.       - Нисколько. Клод предлагал нам тогда переехать. Или устроить матушку в монастырь – ещё до того, как это всё произошло. А я отказалась – из гордости, из страха, может быть… Если бы согласилась, нас бы не нашли. И она была бы сейчас здорова. Наверное, где-нибудь здесь, с нами…       - Ты бы всё равно тогда согласилась ехать с Клодом?       - Не знаю, - плясунья смущённо улыбнулась и шмыгнула носом. – Наверное, нет. Зачем? Я была бы с матушкой, мне бы не было нужды возвращаться во Францию… Но снова получается, что я тогда не послушала твоего брата, а из-за этого пострадал другой человек. Почему он постоянно оказывается прав?       - Ты тоже заметила это омерзительнейшее его качество? – усмехнулся Жеан. – Наверное, он просто старый и мудрый. Когда тебе будет сорок, тоже будешь всё знать наперёд.       - Я не доживу, - скривилась девушка. – Ему, кстати, не сорок. Тридцать семь.       Собеседник удивлённо вскинул бровь, но промолчал.       - Как думаешь, душа Квазимодо уже достигла Рая или ещё где-то здесь бродит?..       - Не знаю… - юноша наморщил нос и возвёл очи к потолку, вспоминая. – Кажется, я где-то слышал, что душа ещё сорок дней в теле обитает – дескать, поэтому трупы анатомировать нельзя. Но, по-моему, всё это полная чепуха. Для чего душе в разлагающемся под землёй теле сидеть?.. Думаю, он давно уже у престола Господня ангелов распугивает.       - А мне кажется, у него очень красивая душа, - печально улыбнулась Эсмеральда. – Если бы только у него хватило милосердия прийти ко мне во сне… Я бы узнала его, непременно. Он запоёт для меня, и я сразу пойму, кто это.       - Запоёт?.. – Жеан порядком удивился. – Ни разу не слышал, чтобы Квазимодо пел.       - Для меня пел, - задумчиво произнесла красавица. – В соборе, в Париже. Он ведь глух был – сам можешь представить, как бы это должно звучать. Но он душой пел – не голосом. Я не понимала прежде; теперь понимаю.       - Тогда давай ложиться спать, хорошо? Час уже поздний. Может, и правда, придёт к тебе во сне. Успокоит. Обязательно придёт, я думаю. Он бы не хотел, чтобы ты плакала, я знаю.       - Хорошо, если так, - грустно отозвалась Агнесса и со вздохом направилась расстилать постели.