Fais-moi expier ma faute

      Следующий день прошёл в хлопотах: архидьякон Жозасский успел заглянуть к раненому, справить мессу в Соборе Богоматери, договориться с настоятельницей монастыря Христовых невест о встрече Агнессы Шантфлери с сестрой Гудулой, обсудить с Жеаном детали предстоящего путешествия.       - …Братец, я понимаю, что вы невысокого мнения о моих умственных способностях, особенно в сравнении с вашими. Но я ещё дюжину дней назад уяснил, что мы встречаемся в Жуаньи.       - Всё равно. Повтори ещё раз! Послезавтра вы уезжаете, и я должен быть абсолютно спокоен и уверен, что ты ничего не перепутаешь.       - Даже если я повторю это пятьдесят раз, вы всё равно не будете покойны, братец! – юноша с мученическим видом закатил глаза. – Ну, хорошо, хорошо! Не надо убивать меня взглядом. В День святой Анны мы с Эсмеральдой отправимся на утреннюю мессу в церковь Сен-Жан, где и встретимся с вами. Если что-то пойдёт не так, мне надлежит таскаться туда каждое утро, пока вы не объявитесь. Братец, клянусь душой, именно так я и намереваюсь поступить! Надеюсь, ваше путешествие пройдёт благополучно, и в назначенный день мы без помех встретимся в Жуаньи.       - Надеюсь, ваше путешествие пройдёт благополучно, - вздохнул священник. – И, Жеан, привыкай уже называть её Агнессой.       - Да-да, Агнессой де Молендино, супругой моего старшего братца Клода де Молендино, бывшего коллежского учителя. Я всё помню.       - Но не делаешь, - проворчал Клод.       - Начну с завтрашнего дня! – пообещал бывший школяр, а ныне – бакалавр факультета свободных искусств, досрочно получивший степень по протекции архидьякона Жозасского, вполне достойно, хотя и не столь блестяще, как старший Фролло, защитившись на выпускных экзаменах. – А сейчас, братец, простите, но мне нужно идти: во-первых, колокол уже минут десять как возвестил о том, что посторонним пора покинуть монастырь. А во-вторых, я обещал зайти сегодня к Пьеру.       - Вот уж не думал, что мэтр Гренгуар сделается пьяницей с лёгкой руки моего родного брата! – монах поднялся, провожая мальчишку до дверей.       - Между прочим, выпивка не при чём – тут дело куда серьёзнее. Ему дали ещё один заказ: мистерия к празднику Вознесения Пресвятой Девы. Он уже кое-что набросал, но хочет посоветоваться касательно стиля изложения. Уверен, там снова какая-то высокопарная чепуха, не интересная никому, кроме самого поэта! У меня ведь впереди целый завтрашний день, да ещё две ночи в придачу: времени хватит, чтобы переписать Вергилия, не то что дать пару-тройку дельных советов этому горе-философу.       - Что ж, я рад, что тебя по-прежнему увлекает сочинительство, - сухо произнёс мужчина, - но, Жеан, не пора ли тебе подумать о том, чем зарабатывать на жизнь? Ты можешь ограничиться тем, что проводишь Эсме… Агнессу до Жуаньи; потом вернёшься в Париж. Останешься во Франции, в нашем владении. Увы, оно приносит совсем скромный доход, и тебе нужна хорошая должность…       Но энергичный молодой человек уже скрылся за дверью, на прощание отвесив брату полупочтительный-полушутовской поклон. Архидьякон тяжело вздохнул, ещё немного постоял, глядя в тёмный коридор, где растворился белокурый чертёнок, а затем вернулся к пересмотру и сортировке рукописей.       А на другой день, ровно в тот миг, когда на часах Дома с колоннами пробило полдень, на Правом берегу Парижа Фролло вводил Эсмеральду под светлые своды монастыря Христовых невест.       Сестру Гудулу, по настоянию отца Клода, поселили не в общем дортуаре ¹, а в отдельной келье: несколько небольших, опрятных комнаток размещалось по другую сторону того же коридора. Предназначались они для заболевших сестёр; впрочем, новая обитательница монастыря была именно что не вполне здорова.       - Она, скорее всего, не узнает тебя, - тихо наставлял священник, низко склонив голову и сложив руки на груди. – Боюсь, сестра Гудула даже может наброситься на тебя. Я, конечно, не позволю ей, но ты должна быть готова к такому развитию событий. Твоя бедная мать совсем не помнит вашей встречи. Её гложут застаревшие боль и ненависть, очевидно, так прочно засевшие в сердце, что одни только уцелели после удара.       - Боже мой, как это ужасно!.. – тихо простонала плясунья, одетая в закрытое коричневое платье, скромно спрятавшая толстые косы под белый платок. – Значит, покой не принёс ей облегчения? Шанса на исцеление нет?..       - Я не знаю, - признался мужчина, медленно шагая знакомыми уже коридорами и глядя в пол; также поступили и прошествовавшие навстречу монахини. – Медицина, к сожалению, вообще мало что умеет и ничего не смыслит в лечении больных. А уж когда дело касается расстройств подобного рода… Знаешь, в Италии в таких ситуациях зовут экзорцистов. Вот только пережить обряд изгнания бесов удаётся не всем. Помню, странствующий монах, брат Джироламо, как-то рассказывал мне, что присутствовал на подобном обряде в Риме, в одном богатом доме… Впрочем, тебе не стоит об этом знать. Одним словом, монахи и медики одинаково бессильны перед бедой, постигшей сестру Гудулу. Мы можем только молиться и уповать на чудо Божье.       - Во всяком случае, она отомщена, - прошептала девушка, стискивая кулачки и впиваясь ногтями в нежную кожу смуглых ладоней.       Её спутник лишь неслышно вздохнул. Теперь, когда стараниями Ренара Демаре Феб де Шатопер был мёртв, архидьякон больше не испытывал к последнему той непримиримой ненависти, что заставила нанести роковой удар, а потом обожгла раскалённым металлом в злополучный августовский вечер, когда он застал Эсмеральду в объятиях этого солдафона. Но не читать же, в самом деле, мораль о прощении и милосердии! В конце концов, капитан получил по заслугам, и Фролло самому следовало бы радоваться, что бывший соперник со дня на день отправится кормить червей. Он, впрочем, и радовался. Приблизительно с полминуты, пока не почуял новую угрозу уже со стороны убийцы злополучного офицера.       - Пришли, - Клод остановился перед низенькой арочной дверью. – Обожди немного, я войду первым и поговорю с ней. Потом позову тебя. Не входи прежде, чем я позволю. Хорошо?       Плясунья только кивнула и прислонилась к стене. Губы её начали быстро, безмолвно шевелиться.       «Неужели молится?..» - удивлённо подумал монах и вошёл в аккуратно прибранную, скромную келью.       - Здравствуй, сестра, - приветствовал священник. – Как ты себя чувствуешь?       - Отец мой!.. – Гудула подскочила с пола, на котором до этого распростёрлась не то в молитве, не то в беспамятстве. – Как может чувствовать себя мать, лишённая радости видеть своё дитя?..       - Ты по-прежнему не помнишь, как оказалась здесь?       - Увы, святой отец! – женщина горестно развела руками. – Всё, что я помню – это как меня лишили моей дорогой малютки Агнессы. Я оплакивала её в своей сырой норе, а потом очнулась в какой-то тёплой конуре среди бродяг и проходимцев! Но вот появились вы и, словно ангел Господень, вырвали несчастную из когтей этих безбожников и привели сюда. Сёстры добры ко мне, слишком добры: негоже грешнице наслаждаться их гостеприимством, когда дитя моё, чистое и непорочное, прозябает в безымянной могиле!.. Я должна вернуться в башню, должна день и ночь молить Богоматерь помиловать меня и дозволить хоть в смерти соединиться с моей красавицей-доченькой… Где-то ты теперь, моя малютка, моя Агнесса?.. Кто-то теперь сошьёт для тебя прелестные туфельки, одни достойные украшать твои чудесные ножки?       Даже воссоединившись, мать и дочь не расстались с детскими башмачками, храня их каждая на груди вместо талисмана. Поэтому после потери памяти сестру Гудулу не ждало новое потрясение: крошечный розовый башмачок по-прежнему оставался при ней. И сейчас она припала к нему, точно к источнику жизни, целуя и поглаживая истёршийся шёлк.       - Сестра, ты провела в заточении шестнадцать лет, - медленно начал архидьякон.       - Да, кажется, припоминаю, отец мой, что вы уже говорили мне об этом, - мрачно отвечала Пакетта, не поднимая головы. – Значит, ровно столько нет уже на свете моей доченьки.       - Ты покинула Роландову башню добровольно, сестра, - продолжал монах, подходя ближе и сжимая стискивающие детский башмачок худые, высохшие ладони в своих больших руках. – Ты покинула её почти пять месяцев назад. Потому что я нашёл твою дочь. Я нашёл Агнессу. Она жива, понимаешь? Жива. И всё последнее время провела рядом с тобой, пока не приключилась эта хворь и болезнь не помутила твой рассудок.       - Жива? – тупо переспросила бывшая затворница. – Жива. Отчего же она не со мной, моя малютка?       - Она давно уже не малютка. Эсме… Агнессе полных семнадцать лет.       - Ах, она, верно, была бы сейчас красавица!.. Видели бы вы её в детстве, святой отец – о, вы бы непременно полюбили её, таким она была прелестным младенцем.       - Сестра, ты понимаешь меня? Твоя дочь жива! Жива, и она здесь. Она не забыла, она любит тебя. Но готова ли ты вспомнить её?..       - Здесь!.. – воскликнула Гудула, вскакивая и вырывая свои руки из мужских ладоней. – О, не мучь меня, священник! Разве не знаю я, что моё дитя среди ангелов?.. Как же могла она спуститься на землю и навестить свою бедную мать?       - Она не умерла! – Клод начал терять терпение; желание Эсмеральды увидеться с помешанной матерью казалась ему всё более неразумной затеей. – Цыганки украли её, это правда. Они воспитали её как своё дитя, и в память о родной матери оставили девушке второй такой башмачок. Ведь вы пять месяцев прожили под одной крышей!.. Неужели ты совсем ничего не помнишь?..       Пакетта Шантфлери молчала, исподлобья глядя на посетителя и поглаживая заветный башмачок. Глаза её выражали настороженность и даже некоторую враждебность. Фролло уже начинал сомневаться в том, понимает ли она обращённые к ней речи.       - Сейчас сюда войдёт твоя дочь, твоя Агнесса. Живая и невредимая семнадцатилетняя красавица! Сестра Гудула! – не дождавшись ответа, архидьякон, скрепя сердце, тихо стукнул пару раз в дверь, которая в ту же секунду отворилась.       На пороге стояла бледная, как полотно, Эсмеральда:       - Матушка!..       - Нет! – женщина отвернулась и бросилась к окну. – Зачем вы мучите меня, отец мой?.. Зачем привели в святую обитель цыганское отродье?! Вырядилась, будто порядочная горожанка, но я-то знаю, что ты детей воруешь, проклятая!..       - Матушка, ведь это я, ваша Агнесса! – взмолилась плясунья, чёрные глаза которой быстро наполнились готовыми пролиться слезами. – Взгляните же, вот туфелька, что вы сшили для меня шестнадцать лет назад, а я с тех пор, не снимая, ношу ее на груди.       Вретишница резко обернулась и вперила взгляд в розовый башмачок, который девушка держала на раскрытой ладони. Пакетта посмотрела на зажатый в своей руке, снова обратила взор на гостью, а в следующий миг набросилась на неё с невыразимой ненавистью:       - Ты!.. Это ты украла мою дочь, цыганка! Говори, где ты закопала её кости?! Пожрала моё дитя! Ну, так я сейчас вырву её туфельку из твоих грязных рук; если придётся, то и вместе с кистью!       Едва ли оторопевшая Эсмеральда догадалась бы уклониться от кинувшейся на неё сумасшедшей, если бы монах, уже успевший приобрести кое-какой опыт обращения с неуравновешенными женщинами семейства Шантфлери, не остановил эту волчицу в получеловечьем обличии. Он крепко ухватил брыкающуюся Гудулу за талию и оттащил к низкой, узкой кровати.       - Напомни ей что-нибудь из последних месяцев! – крикнул мужчина, яростно встряхивая бившееся в его руках худое тело и заставляя женщину если не успокоиться, то затихнуть. – Что-то яркое, что вас связывало. Что-то, что ассоциируется у неё со взрослой дочерью, а не с младенцем.       Плясунья беспомощно кивнула и начала судорожно перебирать в голове варианты. К несчастью, как назло, на ум ничего не шло. Наконец, пару минут спустя, показавшихся всем присутствующим как минимум четвертью часа, девушка заговорила:       - Матушка, помните, когда вы занедужили и не могли спать из-за ужасного кашля, я пела вам колыбельную?.. Помните? Вы ещё говорили, что мой голос нежнее голоса херувима.       Lo viento de la sera,       Nce vene a consolare:       La varca chiù leggiera       Pell’onna a dda sfila-viene a vocà. ²       Эсмеральда не успела докончить куплет, а Пакетта уже обмякла в руках архидьякона. Она без сил упала на постель, сжалась в худой, вздрагивающий комок, прижала колени к груди и уткнулась в них лицом, прикрыв уши ладонями. Затем женщина начала монотонно раскачиваться, неразборчиво бормоча себе под нос:       - Агнесса!.. Ах, моя милая Агнесса, моя доченька, моя кровь. Вот ты и выросла, а мне всё равно не обнять тебя больше. Твой высокий голосок зовёт меня туда, на небеса… Но мне не подняться к тебе – нет. Солдаты отняли тебя, они забрали моё дитя! Вырвали из бедных материнских рук, чтобы отдать на растерзание тискам палача, чтобы выставить на потеху грязным цыганам, чтобы верёвка обвила твою нежную шейку. Я думала, никогда мне больше не услышать твой чистый голосок, но вот ты на небесах, и херувимы прислуживают тебе, непорочный мой ангел!.. О, сжалься же, Господи, над несчастной грешницей, не мучь бедную мать! Прибери же меня поскорее. Позволь только раз ещё увидеть мою крошку Агнессу – а тогда и вечные муки станут мне блаженством, ведь я буду знать, что дочь моя в Раю! Ах, пой же, пой, моя дорогая Агнесса, утешь меня в моей скорби!..       У стоявшего рядом с помешавшейся от горя матерью Клода противно засвербело в носу. С усилием сглотнув, он крепко зажмурился на секунду, не позволяя минутной слабости вылиться в скупую мужскую слезу. Но всё же зрелище сжавшейся, словно от боли, Гудулы, её глухие, выстраданные из глубины кровоточащего сердца слова отозвались щемящей тоской и непонятной горечью в душе обычно равнодушного к чужим страданиям священника.       Про его спутницу нечего и говорить: она не сдерживала горячих, струящихся по щекам слёз, дрожащим голосом продолжив петь. Так стояла она, плачущая, выдавливая из себя новые и новые строки, глядя на сидящую в нескольких футах мать и не смея приблизиться к ней.       Наконец, слёзы иссякли, равно как и голос. Плясунья стояла в нерешительности.       - Пойдём, - первым очнулся Фролло и, тронув девушку за плечо, попытался вывести её из кельи.       - Мать моя!.. – в отчаянии воскликнула Эсмеральда, вырывая руку. – Матушка, ведь я здесь! Ваша Агнесса рядом! Я жива, я избегла виселицы. Матушка, взгляните же на меня…       Некоторое время Пакетта Шантфлери оставалась неподвижной. Наконец она чуть шевельнулась и медленно повернула седую голову на знакомый голос. В секунду монах оказался между нею и Эсмеральдой.       - Колдунья! – глухо проговорила Гудула. – Ты всё мучишь меня, воровка детей! Убирайся, убирайся прочь, ведьма, не то плясать тебе на виселице. О, это Бог наказывает меня за мои прегрешения!.. Или дьявол?.. Да-да, то сети врага рода человечьего! Говори, бродяжка, на каком таком шабаше научилась ты песням моей дорогой доченьки, моей Агнессы?! А может, ты пожрала мою невинную малютку, чтобы заполучить её светлый голосок?!       Женщина попыталась встать, но мужские руки удержали её, не позволив этого.       - Уходи же!.. – прошипел архидьякон, бросая гневный взгляд на красную от слёз плясунью. – Разве не видишь, что ты делаешь только хуже? Не мучай её, уйди!       Заколебавшись лишь на миг, девушка всё же благоразумно вышла за дверь. В коридоре она без сил опустилась на каменный пол: интенсивные переживания, казалось, вымотали всю душу. Она ведь так хотела повидать матушку! И вот какие воспоминания останутся теперь о самом близком человеке. Эсмеральде вдруг подумалось, что, наверное, разумнее было послушать попа и вообще не встречаться с матерью, чем видеть её такой.       - Идём, - через несколько минут Клод тихо прикрыл за собой дверь кельи и помог только начавшей приходить в себя красавице подняться. – Она задремала. Я дал ей успокоительное снадобье, всё будет нормально. К завтрашнему дню она уже забудет это потрясение.       Плясунья только кивнула – говорить пока было выше её сил.       - Послушай, я ведь предупреждал тебя, - вздохнул священник, ведя спутницу узкими коридорами обители.       - Вы оказались правы, мне не стоило приходить, - деревянным голосом ответила девушка.       - Теперь уже неважно, кто был прав, - примирительно произнёс Фролло. – Ты, по крайней мере, убедилась, что твоя мать живёт в хорошей, чистой келье. Сёстры ухаживают за ней по мере сил, приносят еду, молятся о её выздоровлении. С ней всё хорошо, не считая помрачившегося рассудка.       - Да как же его не считать!.. – Эсмеральда горестно заломила руки, но тут же сказала более спокойно: - Завтра мы с Жеаном уезжаем. С матушкой я… простилась. Теперь мне хотелось бы проститься с Квазимодо.       - Пойдёшь со мной в собор?.. Не думаю, что это хорошая идея – идти нам туда вместе. Понимаешь, ведь я…       - Понимаю. Вы кюре, я колдунья. Вы совершаете паломничество в Италию, воодушевлённый святым человеком; я бегу от виселицы, потому что Его Величество милостиво заменил преступнице казнь изгнанием. Вы монах и свято чтите обет безбрачия; я же уличная танцовщица, солдатская девка, которая призналась, в том числе, и в проституции.       - Я не это имел в виду…       - Это, - прелестница не позволила спутнику договорить. – Но я и не хотела идти с вами в собор. Я хотела просить вас привести вечером Квазимодо ко мне. Когда стемнеет, вас никто не увидит. Да и кому интересно, куда вы направились со своим звонарём?.. Вы сделаете это для меня? Больше я ни о чём не попрошу и буду ждать вас в Жуаньи. Как своего супруга.       Сердце Клода забилось быстрее, а сладкий жар на миг опалил чресла.       - Жди нас после заката, - только и ответил он, не оборачиваясь.       Больше они не обмолвились ни словом.       Покинув монастырь Христовых невест, архидьякон свернул налево, к Ситэ и Собору Парижской Богоматери. А Эсмеральда направилась в противоположную сторону, чтобы вскоре свернуть в узкий переулок и, избегая людных мест, добраться до трактира «У Брийе». Отчего-то в своём сумрачном и подавленном настроении она захотела увидеть лишь одного человека, почти незнакомца, услышать слово утешения лишь из его насмешливых уст – ей безумно захотелось проститься перед отъездом с красавцем Ренаром Демаре.       - …Господин Демаре?.. – не дождавшись ответа на осторожный стук, плясунья толкнула незапертую дверь и вошла в погружённую в полумрак комнату.       Больной шевельнулся в постели, беспокойно заворочался, после чего приоткрыл глаза:       - Это ты, красавица! – Ренар слабо улыбнулся и, опираясь на руки, приподнялся на подушках. – А я уже и на чаял увидеть тебя. И как это твой ревнивый цербер-архидьякон отпустил пташку на волю?       - Он не знает, что я здесь, и я очень прошу вас, сударь, если только вы благородный человек, не рассказывать ему об этой встрече, - девушка прикрыла за собой дверь и, пройдя вглубь помещения, устроилась на стуле возле кровати.       - Как прикажет прекрасная дама, - Эсмеральда никак не могла понять, насмехается он над ней или проявляет учтивость.       - Вы чувствуете себя лучше, не правда ли?.. – озабоченное выражение лица делало смуглую прелестницу ещё краше. – Я беспокоилась о вас, поэтому не могла не зайти перед отъездом. Это ведь из-за меня вас ранили.       - И думать забудьте! – отрезал мужчина. – Мерзавец получил, что заслужил, а я – что ж, я сам подставил ему бок и страдаю теперь за свою собственную глупость и самоуверенность. Прошу вас, дорогая Эсмеральда, не беспокоиться впредь о моей жизни, которой, стараниями вашего разлюбезного священника, ничего уже не угрожает. Вы ведь с ним, кажется, уезжаете?..       - Это он вам сказал? – встрепенулась плясунья. – Да, я должна завтра оставить Париж. Король помиловал меня, но при условии, что я покину Францию до Преображения Господня. Поэтому я должна ехать, хотя, видит Бог, не хочу этого почти так же сильно, как болтаться в петле.       - Куда вы отправитесь? – поинтересовался раненый.       - Клод говорил что-то про Генуэзскую республику… Кажется, он хочет поселиться в каком-нибудь тихом домике на берегу моря. Мне это безразлично – пусть будет Генуя.       - Почему вы согласились на это? – тихо спросил Демаре.       - На что – это?       - Ведь вы не любите этого монаха, разве нет?.. – Ренар предполагал, что сейчас его гостья, возможно, негодующе фыркнет и покинет его навсегда, но всё-таки он должен был знать наверняка.       - А вам до этого что за дело? – вопросом на вопрос ответила девушка, вполне, впрочем, миролюбиво. – Он много сделал для меня. Хорошего и плохого. Его любви хватит на двоих. И в любом случае это лучше, чем отправляться в незнакомую страну одной, без средств к существованию. Сегодня опасно путешествовать без сопровождения, особенно девушке.       - Особенно если она очаровательна, будто нимфа, - неуловимым движением Ренар перехватил маленькую ладошку и поднёс к губам, глядя снизу вверх в глаза своей посетительнице.       - Не говорите так, сударь, - вздохнула Эсмеральда, однако пальчики не отобрала. – Вы ставите в неловкое положение и себя, и меня. Ведь я пришла только справиться о вашем здоровье и проститься.       - Но разве преступление восхищаться песней соловья или красотой бабочки? Разве виновен я в том, что вы прелестны, как весна, и мне хочется повторять это снова и снова?       - Вижу, что пришла напрасно, - зардевшаяся плясунья поднялась, выдёргивая ручку из разжавшихся мужских пальцев. – Я очень рада, что вам уже лучше, господин Демаре. Надеюсь, вы вскоре поправитесь! Я буду молиться за вас. А теперь прощайте.       - Постой, малютка!.. – окликнул больной, садясь в постели и морщась от боли. – Побудь со мной ещё хоть четверть часа – клянусь, что буду вести себя кротко, как ягнёнок! Твои глаза – они слегка припухли, как я вижу. Ты плакала, душа моя, и я хочу узнать, кто тебя обидел. Одно твоё слово – и подлец отправится к праотцам!       - Вы для начала хоть с постели встаньте, сударь хвастун! – поддразнила девушка, невольно улыбнувшись; чуть помедлив, она развернулась и села обратно в кресло. – К тому же вы уже разобрались с виновником.       - Только не говорите мне, что плакали из-за смерти этого осла Шатопера, - поморщился собеседник.       - Нет, теперь уже нет. Понимаете, во время ареста моя бедная матушка получила сильный удар по голове. Рассудок её повредился, и она даже не узнаёт меня. Поп сказал, что не в силах помочь. А мне просто очень тяжело видеть её такой.       - Чёрт возьми! – выругался мужчина. – А ведь здесь есть и моя вина, красавица. Если б я только умел повернуть время вспять… увы!..       - Вы ведь ничего не знали, господин, - вздохнула Эсмеральда. – Я не виню вас, нет. Лучше скажите, какого мнения о вашей ране священник?       - Ему не хочется лечить меня, дитя. Из-за тебя. Но всё же он это делает. Опять же из-за тебя, как я полагаю. А потому к концу лета я буду полностью здоров. Ваш покровитель, кажется, недурно разбирается в медицине.       - Да, его брат не раз говорил мне, что Клод – учёный человек. Он немало знает, получил хорошее образование… Не так давно исцелил мою мать от грудной болезни.       - И, уверяю тебя, Эсмеральда, мэтр Фролло благороднее, чем я думал, коли он взялся выхаживать меня, когда на самом деле ему больше всего хочется увидеть меня в одной могиле с капитаном Фебом.       - Отчего же? – плясунья посмотрела на больного серьёзными, светящимися очами.       - Да оттого, что он ревнивец, красавица!       - А разве у него есть повод ревновать? – девушка картинно вздёрнула брови.       - У всякого, кто владеет бриллиантом такой редкой красоты, найдётся тысяча поводов для ревности. Любой мужчина будет счастлив украсть тебя у этого угрюмого филина. А я ведь мужчина, моя дорогая. Архидьякон Жозасский это прекрасно понимает. Потому я и удивился, увидев тебя здесь: где это видано, чтобы драконы добровольно отдавали свои сокровища благородным рыцарям?!       - А вы, значит, благородный рыцарь? – лукаво усмехнулась гостья.       - Ну, некоторое благородство и мне не чуждо… А рыцарство нынче, как известно, приходит в упадок. Так что перед тобой, малютка, всего лишь скромный дворянин из Бретани, который не готов сражаться с драконами, но не прочь позариться на чужое сокровище. Впрочем, когда я встану на ноги… Да, за твой поцелуй я, пожалуй, уложил бы одного-двух драконов.       - Одного уже уложили, - усмехнулась раскрасневшаяся прелестница и, неожиданно для себя самой, быстро склонившись, чмокнула небритую щёку рыжего красавца.       - Покажи мне дракона, и завтра его шкура украсит пол в твоей гостиной, дитя! – с жаром пообещал Ренар; глаза его вспыхнули радостным азартным огоньком.       - Хватит с вас драк, господин Демаре, - тепло улыбнулась Эсмеральда. – Лучше поскорее поправляйтесь. А со своим драконом я разберусь как-нибудь сама. Если знать, где погладить, то и дракон может замурлыкать.       - А ты, я вижу, непростая девушка, - в мужском взоре заискрилось переливами пламя страсти; голос сделался глубоким, с придыханием.       - Мне пора, сударь, - плясунья поспешно поднялась, будто испугавшись этой перемены.       - До встречи, моя дорогая, - улыбнулся раненый.       - Прощайте, Ренар. Завтра я уезжаю, поэтому едва ли нам ещё доведётся встретиться. Берегите себя!       - И ты, Эсмрельда, - откликнулся больной, провожая гостью сумрачным взглядом. ***       - Эсмеральда?.. Ты готова к завтрашнему отъезду? Мы ненадолго – только проститься, - пропустив Квазимодо, Клод запер дверь на задвижку, а когда обернулся, плясунья уже вложила ладошки в большие руки горбуна и теперь глядела на него со странной смесью сожаления и горечи.       - Госпожа… - грубый голос звонаря нарушил тишину. – Вы хотели видеть меня, чтобы проститься. Господин сказал, вы завтра покидаете Париж.       Девушка кивнула и улыбнулась так мягко, как умела только она одна. Горбун отпустил бережно удерживаемые в лодочке ладоней ручки и резко отвернулся. В дрожащем свете масляного светильника архидьякон увидел, как блеснул слезой его единственный зрячий глаз.       - Садитесь ужинать, - Эсмеральда обратилась к священнику, кивая на его спутника. – Я испекла пирожки с ягодной начинкой. И кувшин вина найдётся.       Фролло тронул приёмного сына за плечо и указал на скамью. Тот перевёл удивлённый взгляд с монаха на стол, а затем вопросительно уставился на маленькую хозяйку. Та ободряюще кивнула и принялась накрывать ужин. Превозмогая робость, подгоняемый своим господином, несчастный урод присел на краешек скамьи, но взять угощение не решался. Тогда плясунья сама подвинула к нему блюдо с румяными, местами даже чересчур, пирожками, предлагая отведать лакомство. Смущённо взглянув на бесстрастного архидьякона, Квазимодо быстро сцапал один пирожок и проглотил его в два укуса, после чего облегчённо выдохнул и обнажил в открытой улыбке кривые зубы:       - Спасибо, госпожа! Это очень вкусно. Совсем как те, с яблоками, - при этих словах Клод недовольно поморщился, а девушка лишь тепло улыбнулась в ответ и кивнула.       - Вино, - она наполнила две кружки бордовым напитком.       - Твоё здоровье, красавица, - священник чуть приподнял кружку; следивший за ним горбун повторил жест.       - Ваше преподобие, - обратилась Эсмеральда к Фролло, - вы навещали вечером господина Демаре?       - Ещё нет. Планировал сделать это после нашей встречи. Поэтому мы только на часок. Из Квазимодо, как ты видишь, не лучший собеседник. И он неуютно чувствует себя за одним с нами столом. Лучше дай ему свёрток с угощениями с собой, а теперь давай поговорим о завтрашнем отъезде. Моему приёмному сыну гораздо комфортнее будет наблюдать за нашей беседой, нежели поддерживать её.       - Вы правы, святой отец. О, кажется, в последнее время я произношу эту фразу всё чаще…       - Как и положено доброй жене, моя дорогая Агнесса де Молендино, - монах потянулся через стол и накрыл ладонью смуглые пальчики; мучительная гримаса исказила безобразное лицо невольного свидетеля этого нежного жеста.       - Клод! – прошипела плясунья, отдёргивая ручку и опаляя визави гневным взглядом. – Зачем вы его мучите?! К чему эта глупая игра? Не здесь и не сейчас, прошу вас!..       - Как скажешь, - священник послушно убрал руку: всё, что хотел, он уже сделал – заявил о своих правах на эту восхитительную юную женщину.       Следующие полчаса Фролло с Эсмеральдой обсуждали детали предстоящего путешествия. Мужчина снабдил прелестницу необходимой для того, чтобы добраться до Жуаньи и некоторое время жить там, суммой.       - У тебя они будут сохраннее, - твёрдо заявил он.       Строго наказав, через какие города двигаться, Клод объяснил, где во встречающихся на дороге монастырях можно попросить приюта. Путь предстоял неблизкий – более тридцати льё.       - Не торопитесь. Идите только по трактам, никаких коротких лесных троп! Доберётесь за неделю и ждите меня там. Постараюсь быть ко Дню святой Анны или даже раньше. Я покину столицу неделю спустя после вашего отъезда: лишние разговоры ни к чему. Эсмеральда, пожалуйста, будьте осторожны и благоразумны! И ни на миг не забывайте нашей легенды. Она должна стать единственным прошлым, которое у нас есть. Ты собрала самое необходимое? Если нужно взять что-то тяжёлое, можешь отдать мне: я хочу перевезти часть своей лаборатории, так что всё равно придётся нанимать экипаж.       Архидьякон всё говорил и говорил, беспокоясь, как бы не упустить что-нибудь важное. Девушка, напротив, казалась собранной и на удивление спокойной. Предстоящий путь уже не пугал её: чем ближе был час отъезда, тем решительнее она становилась. К тому же, теперь у плясуньи появился дополнительный повод поскорее покинуть Париж: то чувство, которое заставило её сегодня коснуться губами обветренной щеки Ренара, крепло и разрасталось с пугающей быстротой сорняка, мощными корнями врезающегося в жирную землю. Нельзя позволить ему прижиться в едва освободившемся сердце, нельзя вновь позволить чувству поработить разум! Капитан тоже гладко стелил, да только постель оказалась усеянной гвоздями.       - Эсмеральда!.. Эсмеральда, ты вообще слушаешь меня?! – Фролло недовольно уставился на сидевшую напротив девушку.       - Да… да, конечно. Я всё поняла, преподобный, - плясунья преувеличенно бодро кивнула. – Не беспокойтесь, доберёмся без приключений. И будем ждать вас, чтобы отправиться дальше в Геную.       - Как супруги де Молендино, - стиснув кулаки, нервно добавил монах.       - Да-да, конечно, я помню своё обещание. Но и вы помните своё: жизнь господина Демаре остаётся в ваших руках. Вы должны исцелить его, обязательно! И моя бедная матушка – навестите её до отъезда и поцелуйте на прощание за меня. Это всё, о чём я прошу вас.       - Надеюсь, после этого я смогу, наконец, рассчитывать на твою благосклонность?.. – тихо шепнул священник.       - До известного предела, святой отец.       - Снова юлишь?! – вскинулся Клод.       - Нет. Я не смогу подарить вам любовь, вы знаете. Но на мою признательность и… благосклонность, как вы это называете, вы вполне можете надеяться.       - Хорошо, маленькая чаровница, я понял тебя. Мы не увидимся теперь дюжину дней или больше… Прощайся с Квазимодо, а потом я хочу проститься с тобой.       - Квазимодо! – Эсмеральда поднялась и жестом поманила жавшегося на сундуке урода.       Прежде всего, она сложила в холщовый мешочек почти все пирожки и отдала печально взиравшему на неё звонарю. Потом залезла в стенной шкафчик и вытащила оттуда аккуратно сложенный лист.       - Письмо, - сказала она, протягивая бумагу. – Для тебя. Я вынуждена покинуть Францию, но я никогда не забуду твою доброту и заботу. Как не забуду, что обязана тебе жизнью. Прости мне мою детскую жестокость, если сможешь. Я понимаю теперь, сколь глупо и наивно вела себя, понимаю твою боль. Не говорю тебе на прощание – будь счастлив, ибо это звучало бы, как насмешка. Но говорю тебе: будь спокоен и терпелив. И, быть может, однажды мир снизойдёт в твою несчастную душу, и ты простишь всех тех людей, что незаслуженно причиняли тебе боль. Прощай, друг мой, прощай навек!       С этими словами прелестная юная девушка обняла своего безобразного защитника, замершего, точно каменный истукан, и беспомощно обратившего молящий взор к сурово поджавшему губы архидьякону Жозасскому. Когда же плясунья выпустила горбуна из объятий, у того из груди вырвался столь горестный вздох, что у Эсмеральды навернулись слёзы на глаза.       - Мы ещё свидимся, быть может, - медленно произнесла она, давая Квазимодо возможность читать по губам. – Здесь, в Париже, остаётся моя мать. Если когда-нибудь у меня появится возможность вернуться во Францию, я обязательно навещу тебя, обещаю!       - Вы слишком добры, госпожа, вы ангел, посланный на землю, - пробормотал звонарь; тело его начало лихорадить, словно от жара.       - Будь это так, я не искала бы другой любви, кроме твоей, - вздохнула красавица, опуская взор и не позволяя глухому разобрать эту горькую жалобу на несправедливость судьбы. – Увы, мой бедный друг, даже зная преданность и доброту твоего сердца, я не смогла бы одарить тебя лаской – таким ужасным создала тебя безжалостная природа. Прощай, мой верный друг!       Последнюю фразу плясунья произнесла громко, глядя в печальное лицо собеседника.       - Прощайте, госпожа! Будьте счастливы. И знайте, что есть на свете человек в обличии монстра, который в любую минуту по одному вашему жесту готов отдать за вас и тело, и душу.       Он отвернулся, закрыв безобразное лицо большими руками. Подошедший Фролло встряхнул несчастного за плечо и указал за дверь, жестом приказывая ждать снаружи. Звонарь вопросительно взглянул на девушку. Та согласно кивнула и прикусила губку, чтобы сдержать слёзы – столь потерянным и будто лишившимся в этой жизни всякой опоры выглядел Квазимодо. Понуро опустив косматую голову, он послушно вышел на улицу. Аккуратно прикрыв за собой дверь, бедняга сел прямо на мостовую и, монотонно раскачиваясь, начал с силой глухо колотить кулаками о серые камни. Ему хотелось завыть по-волчьи и заскулить по-собачьи, однако горбун сдерживался, не желая растревожить душу повелительницы своего сердца. Безмолвные слёзы, не переставая, струились по уродливой физиономии. Звонарь и сам не смог бы объяснить, что было их причиной: её отъезд или осознание того, что сейчас его приёмный отец прощается там с ней. Наедине. И она позволяет ему это. Тому, кто чуть не изнасиловал её однажды в соборной келье. А ему, Квазимодо, спасшему ей жизнь, не позволено даже по-братски поцеловать её в гладкий лоб. И потому лишь, что он родился не таким, как все, и вынужден всю жизнь расплачиваться за грех, которого не совершал, уложить свой тяжёлый крест на горб и тащить до смертного одра.       - Теперь ты спокойна, дитя? – вопросил Клод, нервно оглаживая лысину. – Кажется, я исполнил всё, о чём ты просила.       - Да, благодарю вас, - рассеянно ответила красавица. – Боже, какой несправедливый, страшный жребий вытянул Ты для бедняги Квазимодо!.. Скажите, преподобный, отчего Господь столь суров к нему? Почему некоторым Он даёт от рождения всё: власть, красоту, богатство. А другим отказывает даже в такой малости, как человеческий облик и родительская забота?..       - Viae Domini imperceptae sunt ³, - пожал плечами священник; меньше всего ему сейчас хотелось размышлять о судьбе своего приёмного сына.       - Знаю-знаю, и всё-таки… Ведь он единственный, кто любит меня чисто и бескорыстно, и не за красоту, а всего лишь за сострадание. Добродетель, которой должен обладать каждый добрый христианин… В странном мире мы живём, святой отец, правда? В мире, где именем Христа, принесшего себя в жертву ради всего рода человеческого, творятся безграничные жестокости, до которых никогда не додумались бы древнеримские палачи. Одно из таких орудий я опробовала на себе… За преступление, которого не совершала.       - Эсмеральда, прости меня! – мужчина порывисто подошёл к задумчиво глядящей на пляшущий в очаге огонь девушке и пленил её изящные ладошки. – Я виноват перед тобой, знаю. В том числе и за это. И за все те безумства, на которые решился в надежде получить тебя… Но неужели ты никогда не сможешь простить меня, дитя?       - Я простила, - плясунья даже не взглянула на него. – Если и не до конца, то, по крайней мере, я поняла вас, и это – путь к прощению. Я не обвиняю – только пытаюсь понять, за чей же грех страдает горбун. Я пострадала за ваш. А он?..       - Боюсь, этого мы никогда не узнаем. Но, Эсмеральда, время прощания неумолимо приближается. Ты позволишь?.. – он поднёс к губам маленькую ручку и, исподлобья глядя на девушку, коснулся кисти в нежном поцелуе.       - А что, если я понесу от вас? – внезапно спросила плясунья, встречаясь взглядом со вздрогнувшим монахом. – Вы ведь хотите жить со мной, как с женой.       - Я буду счастливейшим человеком на свете, и мы…       - Нет! Нет, я не хочу. Вы ведь знаете медицину! Придумайте что-нибудь.       - В древности женщины использовали семена дикой моркови, - архидьякон на мгновение задумался. – Я знаю, где их достать, и найти рецепт до отъезда не составит труда.       Девушка удовлетворённо кивнула и позволила заключить себя в объятия. Клод неслышно выдохнул: по правде сказать, он уже и сам думал об этом и придерживался того же мнения, что и Эсмеральда. Дети им ни к чему, по крайней мере, пока. Рождённый вне брака, в преступном, тайном союзе, едва ли ребёнок будет счастлив. Быть может, позже, когда они обустроятся на новом месте и скрепят свой союз перед Богом в какой-нибудь отдалённой, одинокой церквушке… Агнесса молода, по правде сказать, совсем дитя – у них впереди много времени: она успеет ещё родить не одного здорового сына. Но не теперь, когда положение их столь шатко. Хорошо, что она сама заговорила об этом – едва ли священник решился бы поднять столь деликатную тему.       - Красавица, - Фролло нежно коснулся алой щёчки, очертил скулу, чуть приподнял подбородок…       Прелестница стыдливо опустила ресницы. Мужчина медленно склонился к полным устам. Монах целовал её неторопливо, не желая вновь испугать, хотя всё его существо требовало действий куда более решительных. Страсть горячей волной прокатилась по телу, осев в паху зудящей потребностью плотской любви.       - Я люблю тебя и желаю, маленькая колдунья, - сквозь зубы прошептал Клод, отрываясь от мягких, податливых губ.       - Вас ждёт раненый, преподобный, - так же тихо отозвалась Эсмеральда и, увидев недовольную гримасу нетерпения на лице попа, добавила: - А я буду ждать вас в Жуаньи. Пожалуйста, уходите сейчас. Чем дольше вы задержитесь, тем сложнее вам дастся прощание. Я знаю, ведь я прощалась сегодня с моей дорогой матушкой, и не на дюжину дней, а на гораздо больший срок. Возможно, навсегда… Идите же. Я хотела уже ложиться, ведь нам с Жеаном завтра выходить в путь до обеда. Потребуются силы, чтобы весь день провести в дороге. К тому же, Квазимодо ждёт вас – он, верно, с ума сходит от беспокойства.       - Хорошо. Хорошо, дитя, я сейчас уйду. Позволь мне в последний раз коснуться твоих манящих уст, и...       Он недоговорил. На сей раз поцелуй был глубоким, страстным, исполненным несдерживаемого вожделения и тревожного томления. Мужская ладонь властно стиснула округлую ягодицу, в то время как вторая рука блуждала по изогнувшейся девичьей спине.       - Пожалуйста… - умоляюще прошептала пленённая нетерпеливыми объятиями девушка, когда монах склонился к её плечам и впился жадным, требовательным поцелуем в беззащитную шейку.       - Дня нашего соединения я буду ждать, как грешник не ждёт исхода из чистилища!.. – горячий шёпот опалял влажную от поцелуя впадинку под ключицей, спускался к груди и поднимался к судорожно бившейся на шее жилке. – Будьте осторожны в пути. Да сбережёт вас Господь! Каждый день вдали от тебя, красавица, будет пыткой, но самой сладостной, конец которой грозит восхитительной смертью от неземного наслаждения в твоих объятиях… До свидания, моя маленькая чаровница! Помни, что я люблю тебя. Люблю так неистово, что готов умереть для тебя. Или убить.       - Лучше будьте готовы жить, - плясунья покачала головой. – Нет ничего уродливее смерти – теперь я знаю это. И поговорите с Квазимодо. Он любит вас, как сын не любит родного отца. Утешьте его в его тоске, дайте ему надежду на завтрашний день. Я боюсь, он может сделать что-то ужасное – он слишком несчастен в своём одиночестве. Лишившись одновременно меня и вас, он лишится всего. Он нуждается в вашем отеческом утешении и учительском наставлении. Не бросайте его без доброго слова и надежды.       - У него остаются его колокола и собор. Он любит то и это, - архидьякон никак не решался разжать объятия.       - Но они никогда не заменят живое человеческое тепло. Поговорите с ним, найдите слово утешения. Вы ведь вырастили его, вы знаете его натуру.       - Знаю, - Фролло очертил большим пальцем чёрную бровь и бережно коснулся губами смуглого лба. – Он захочет уйти со мной. Но это невозможно, ты и сама понимаешь. Я попробую объяснить ему.       - Идите же, святой отец, - девушка спокойно, но твёрдо заставила священника разжать руки и легко выскользнула из его объятий. – Идите, вам давно пора.       - Да, - неслышно выдохнул монах.       Он в нерешительности прошёлся по комнате, будто страшась покинуть её, но всё же, не говоря более ни слова, в последний раз окинув Эсмеральду пламенным, пристальным взором, резко отвернулся и вышел на улицу. Плясунья некоторое время стояла, глядя на дверь, но вот будто очнулась и вернулась к сортировке вещей: предстояло уложить сменную одежду и хотя бы небольшой запас провианта. Путь предстоял неблизкий, а Жеан Фролло никогда не жаловался на недостаток аппетита. Итак, завтра! Прощай, Париж; здравствуй, новая жизнь!