Fais-moi expier ma faute

      Оставшись в одиночестве, Клод выдохнул и позволил себе, наконец, задуматься о произошедшем. Эсмеральда… Снова, опять всё сначала – Господи, за что?! Он ведь даже не искал её, на самом деле перестал ждать чуда. Максимум, позволял себе время от времени бесконечно далекие от реальности мечты, где она была рядом, по своей воле, где разрешала целовать себя, где дарила ответные ласки… Минуты слабости в редкие особенно тёмные ночи – не более. В такие моменты мужчина прекрасно отдавал себе отчёт, что всё это – пустые фантазии, поэтому они не приносили новой боли, а лишь давали короткую передышку измученному разуму. И вот теперь глупые надежды снова закопошились в сердце, как будто кто-то поорудовал в несчастном органе кочергой и безжалостно разворошил покрытые золой угли, да ещё и, будто в насмешку, подбросил сухое полено.       Было сладко и мучительно одновременно. Архидьякон слонялся по маленькой келье из угла в угол, не в силах оставаться на одном месте. Щёки полыхали нестерпимым жаром, который распространился вскоре на всё лицо, захватил уши, тупой болью кольнул висок… Сердце отплясывало быстрый танец в диковинном, неровном ритме. Теперь, когда дело было сделано, воспоминания последних часов нахлынули удушающей волной вперемешку с беспокойными, сумбурными мыслями, и едва ли был хоть единственный шанс угомонить их.       Агнесса… Так её теперь зовут. От греческого Ἁγνὴ, непорочная. Да, такой она и была: невинная девочка, чистая душа. Всего какой-то год назад. А кто она сейчас?.. Прекрасная, юная женщина, распустившийся бутон. Девушка, которую он по-прежнему желает, чёрт бы её побрал!..       Священник поморщился; лицо его исказила болезненная гримаса. Наверное, надо было позволить Шатоперу вернуть её в руки палачей, тогда ничего бы этого не было. А проклятого капитана он бы отправил в застенки, за богопротивное сношение с ведьмой!.. И жил бы спокойно, как раньше. Без всех этих бессмысленных томлений и губительных желаний. Не обрёк бы свою душу на вечные муки, познав на мгновение рай рядом с самой восхитительной в мире женщиной… Нет, глупости! Ни спокойствие, ни вечное блаженство не стоили тогда в его глазах и десятой доли того наслаждения, какое сулили её объятия. И теперь – не стоят!       И, раз уж она сама позвала его, пусть и после настоятельных уговоров Жеана, наверняка понимала, что всякая услуга стоит платы. Значит, если лечение даст плоды, она не откажется… Боже, он снова будет обладать этой восхитительной девушкой, снова почувствует её гибкий стан в своих руках, снова эти волшебные ножки раскроют для него Эдемские врата!..       В горле мгновенно пересохло; Фролло судорожно сглотнул, усилием воли отгоняя от себя сладострастные видения, однако последние вовсе не торопились отступать. Он попробовал, было, помолиться, однако, хотя заученные слова и полились мерным потоком, спустя пару минут Клод с сожалением обнаружил, что прекрасно может твердить зазубренную с детства латынь и думать о самых непристойных вещах одновременно. Дьявольщина! Как тут не поверить в колдовство, если одна-единственная короткая встреча в минуту превратила его в похотливого осла?! А ведь это желание теперь легко, слишком легко удовлетворить: он знает, где она живет, знает, чего она хочет… Стоит только прийти и назначить цену за свою помощь, и уже этой ночью маленькая чаровница…       Нет!.. Не для этого он добрых три месяца боролся с пагубным влечением, чтобы теперь в секунду всё перечеркнуть! Он отмолит свой грех, обязательно. Однажды найдёт в себе силы покаяться и искупит его постом и молитвами. Сатана отступит от него, поняв, что не властен здесь более. Он сможет вернуться к науке, наверняка сможет. Нужно продолжить работу, у него нет больше права на ошибку! Без малого полтора года прозябает он в темноте, попусту растрачивая время, ни на шаг не сдвинувшись с места. И всё из-за глупой мысли, внушённой прекрасной колдуньей! Как будто он какой-то глупый мечтатель, поэт, вроде Гернгуара, а не серьёзный учёный и почтенный священнослужитель. К тому же…       «К тому же тебе всё равно будет недостаточно одной ночи», - безжалостно шепнул холодный рассудок.       Да. Плевать на все эти разумные доводы: ему и дела нет теперь до науки и молитв. Единственная настоящая причина, по которой действительно придётся держаться подальше, – страх. Страх, что потерять её второй раз он не сможет. И сделает тогда что-то страшное. С ней, или с собой, или с обоими сразу. А ведь ни один из них не заслужил подобной участи: девочка вовсе не виновата, что архидьякона Жозасского настигла вдруг запоздалая любовь; и он сам – тоже не виноват. Но то, что она может предложить, – слишком мало. Он ещё не забыл, как чёрная тоска накрыла всё его существо плотным погребальным саваном, когда Агнесса ушла из его жизни вместе с обретённой матерью. Мужчина до сих пор удивлялся, как он тогда не лишился рассудка. Впрочем, возможно, что всё-таки лишился, причём гораздо раньше. А тем промозглым январским вечером сознание его словно бы раскололось, и пока одна часть усердно подвывала обезумевшим от боли псом, которого будто заживо свежевали, вторая бесстрастно отметила, что теперь – точно конец. И нужно как-то жить дальше. Хотя бы попытаться.       Фролло честно пытался; порой – так успешно, что сам себе начинал верить. Но непреходящая тупая боль всё равно навечно поселилась где-то на периферии сознания, при каждом удобном случае норовя выползти из тени и вгрызться в сердце. Она не мешала заниматься привычными делами, но камнем преткновения встала между ним и наукой. Если рутинные обязанности успокаивали, заставляли сосредоточиться на них, то любые дела, требующие творческой составляющей – а научные изыскания этого, без сомнения, требовали – неизменно обращали мысли к тому, к чему возвращаться не следовало ни в коем случае. Идеи, столь легко и свободно скользившие в былые дни, теперь при малейшем отвлечении обращались в ничто, разбиваясь о назойливые воспоминания. Это порой раздражало священника до слепой ярости, когда он в неистовстве рвал в клочья исписанную торопливым, неровным почерком бумагу и разражался страшными проклятиями. А потом недоуменно оглядывал покрытый чёрно-белым конфетти пол, словно бы пытаясь вспомнить, что делал перед тем, как навести подобный беспорядок. Так и не найдя ответа на этот вопрос, сумрачно вздыхал, а затем подолгу мог стоять перед исписанной стеной, едва не упираясь в неё лбом, и бездумно сверлить взглядом начертанное некогда 'Anagkh.       И всё же тогда он смирился. Принял то, что был не в силах изменить. Эсмеральда никогда уже не появится на Соборной площади, чтобы смутить его покой, а искать её он не хотел. Точнее, не так: хотел, но запрещал себе думать об этом. Даже найди он её во Дворе чудес, в лучшем случае его бы там же и убили; в худшем – на шум похищения опять бы сбежалась стража. Вот только в этот раз пригвождённым к позорному столбу оказался бы не Квазимодо, а он сам, а девчонка уже наутро отправилась бы на свидание с виселицей. Надежды же на то, что Эсмеральда могла бы уйти с ним добровольно, быть не могло. Тогда. Но теперь…       Господи, опять эта мысль, одна и та же! Так не может продолжаться. Он не выдержит, побежит к плясунье сегодня же!.. Нельзя допустить новых безумств и новых разочарований, нельзя попустить плоти взять верх над разумом! Однажды он уже позволил этому случиться, и с тех пор жизнь его полетела под откос. Больше – никогда. Уехать, он должен немедленно уехать из Парижа!.. И чем дальше, тем лучше. Резко развернувшись, мужчина стремительно вылетел из кельи.       - …Бартеламью, поймите, мне очень нужно видеть Его Превосходительство! – убеждал Клод епископского секретаря. – И немедленно. Его действительно нет у себя, или?..       - Повторяю, отец Клод: Его Высокопреподобие изволили выехать с час назад. Неужели я стал бы вводить вас в заблуждение? Знаю, что вы жалуете епископский дворец своими визитами даже реже, чем того бы хотелось его хозяину. Стало быть, у вас и впрямь что-то срочное. Но я, к сожалению, ничем не могу помочь: монсеньор обещал вскоре вернуться и не изволил посвятить меня, куда посылать за ним в случае надобности.       - Что ж, тогда… Хорошо, я зайду чуть позже. Пожалуйста, пошлите за мной, если епископ вернётся раньше.       - Непременно, - кивнул Бартеламью, возвращаясь к своим бумагам.       «Ладно, мне всё равно нужно время, чтобы собраться, - пытался успокоиться архидьякон. – Пока отдам распоряжения в конюшне, пока соберу кое-какие вещи… Как минимум, надо взять запасную сорочку», - рассеянно размышлял мужчина, направляясь обратно в келью, уже сжимая в руках седельные сумки.       Сборы заняли не более получаса. Никто так и не пришёл за священником, и он с ужасом думал, что, возможно, не успеет уже убраться из Парижа сегодня. Ночь в столице сулила адские мучения и борьбу с собственными страстями, которую он не раз уже проигрывал.       - Мэтр Фролло? – удивленно воззрился на него Луи де Бомон де ла Форе; они столкнулись прямо у входа в епископский дворец.       Клод чуть склонился, не произнеся ни слова, однако выдохнул с таким неподдельным облегчением, что епископ невольно усмехнулся.       - Полагаю, у вас ко мне дело, которое не терпит отлагательств?       - Да, монсеньор.       - Жаль. Ведь я как раз собирался пообедать…       - Я не займу у вас много времени. По правде, чем быстрее вы меня выслушаете и отпустите, тем лучше.       - Что ж, мэтр, я не могу вас упрекнуть в том, что вы часто злоупотребляете моим гостеприимством – скорее уж в том, что вы им пренебрегаете. Поэтому – прошу. Сказать по правде, у меня тоже есть к вам разговор. Я бы даже сказал, просьба.       Последняя фраза изрядно удивила архидьякона, но он лишь молча кивнул.       - Бартеламью, дорогой, будь так добр, попроси накрыть мне стол через три четверти часа. Мы ведь управимся за это время, не правда ли?.. – отвернувшись от секретаря, де Бомон обратил вопросительный взор на своего нежданного посетителя.       - Несомненно.       - Прекрасно! Пройдёмте.       Оказавшись в кабинете, Луи неторопливо прошёл к шкафчику, извлёк из его загадочных глубин пузатую, покрытую рельефными узорами тёмную бутылку венецианского стекла и разлил по бокалам золотистую жидкость.       - Бордонское белое, - протягивая кубок, произнёс епископ, словно бы не замечая нетерпение своего визитёра. – Попробуйте. Кажется, эти бездельники из Бордо научились, наконец, виноделию – не прошло и тысячи лет. Во всяком случае, торговец клялся, что привёз это пойло именно оттуда и по вкусу оно ни в чём не уступит старому доброму бургундскому. Насчёт вкуса он, на удивление, не соврал. Попробуйте.       С этими словами де Бомон опустился в кресло, кивком указав на соседнее. Архидьякон торопливо глотнул из предложенного кубка, почти не почувствовав вкуса, и присел на краешек обитого бархатом кресла. Покрутил бокал в руках, прокашлялся, отхлебнул ещё немного и, взглянув на безмятежно щурящегося собеседника, решился начать, не дожидаясь позволения.       - Монсеньор, я хотел…       - Клод, неужели вы не в состоянии хоть пять минут посидеть спокойно? – сухо прервал Луи. – Я только что имел весьма неприятное свидание с одним… впрочем, неважно. Имею я право спокойно перевести дух, прежде чем говорить о делах?.. Скажите лучше, как вам вино. Хорошее, не правда ли?       - Да, - без размышлений согласился священник; посчитал, что этого, наверное, недостаточно, и добавил: - Вино прекрасно, вы правы.       -Пейте-пейте. Знаете, Фролло, если бы вы хоть изредка заглядывали ко мне не только с перекошенным от нетерпения лицом, вновь обуянный, очевидно, жаждой деятельности, мы могли бы подружиться. Я ведь не только ваш сюзерен, но ещё и брат во Христе. Вы неглупый человек, мэтр, а в наши времена это большая редкость. Так хочется иногда просто с кем-нибудь поговорить – не по делу, не о политике и не о последних сплетнях, а о том, для чего мы все здесь. О том, что будет с этим миром лет, скажем, через сто. Об Итальянском Возрождении и античной поэзии… Впрочем, что вам до того. Простите, Клод, я просто устал. Сегодня и вообще. Кажется, я старею. По крайней мере, прежде я не ощущал в себе потребности в отвлечённых разговорах по душам, а теперь… Вот только где взять достойных собеседников?.. Из тех, с кем бы я мог спокойно пообщаться за бокалом вина, половина, конечно, покивает из вежливости, но вряд ли будет в состоянии поддержать разговор. Из оставшейся половины три четверти не к месту болтливы, и мне придётся постоянно следить за языком, чтобы избежать появления сплетен. Вот и выходит, что за всю свою долгую жизнь я успел обзавестись всего-навсего парой-тройкой хороших друзей, с которыми, к слову, непростительно редко вижусь. А верный Бартеламью считает, что из-за своего низкого происхождения он недостоин пить в моей компании, хотя его светлая голова ничуть не уступает, к примеру, вашей, а доверенные ему тайны будут храниться надёжнее, чем у меня самого.       Епископ замолчал, отрешённо глядя в окно. Присмотревшись, архидьякон заметил, что он, и правда, выглядит несколько усталым, даже помятым, что для обычно энергичного и одинаково бодрого в любое время суток Луи было, действительно, странно.       «Дались ему эти разговоры! – беспокойно думал священник. – Да ещё и теперь. Что мне за дело до его печалей?.. Я хочу только уехать отсюда поскорее…».       В самом деле, что за странная беседа! У самого Фролло тоже не было друзей, кажется, никогда. Брат, которого он любил, был для него скорее сыном, и отношение к нему было соответствующее. У него также были ученики, и к некоторым в своё время мужчина относился весьма благосклонно и даже тепло, но общался с ними скорее покровительственно, нежели на равных. Впрочем, в коллеже он некогда сдружился с одним тихим и усердным, хотя и не блиставшим особенными талантами, юношей – Мигелем. Они общались довольно близко, даже после того, как один отправился служить в Соборе Парижской Богоматери, а другой остался в коллеже, чтобы получить однажды степень и стать преподавателем. Однако после вспышки чумы Клод почти всё свободное время начал посвящать нежно любимому брату, и общение постепенно сошло на нет. Позже архидьякон обзавёлся ещё множеством полезных и не слишком знакомств, но вот до дружбы дело так и не дошло. Он, впрочем, и не особенно нуждался в ней. Будучи самодостаточным и гордым человеком, священник не искал ничьей дружбы и полагал одиночество нормальной составляющей человеческого бытия, тем более подходящей для того, кто посвятил себя Богу.       Интересно, все мужчины их склада в этом возрасте сходят с ума?.. Де Бомону захотелось вдруг дружественных разговоров по душам, сам он второй год изнемогает от желания завоевать любовь женщины…       - Да, ведь у меня к вам тоже дело! – встрепенулся вдруг Луи. – Я, правда, думал поговорить о нём чуть позже, но, коли уж вы сами почтили меня визитом… Помните тот неприятный инцидент с капитаном Шатопером?       Фролло вспыхнул и молча кивнул. Почему он вдруг спрашивает?! Ведь прошло больше полугода! Не мог же безмозглый юнец проследить за ним сегодня?.. Ну, конечно, не мог – с чего бы!.. Тогда к чему?       - Так вот, - продолжал тем временем епископ, - мне кажется, он до сих пор имеет на вас зуб. По крайней мере, не так давно мне шепнули, что этот офицер очень интересовался историей с бывшей затворницей Роландовой башни. Это ведь вы помогли сестре Гудуле найти дочь, я ничего не путаю?       - Нет, не путаете. Ваше Превосходительство прекрасно осведомлены. Я действительно принял в ней участие. Но я не понимаю, какое это имеет отношение к…       - Я тоже не понимаю, - нетерпеливо перебил де Бомон. – Впрочем, возможно, «тоже» здесь лишнее… Я никогда не расспрашивал вас об этой истории, мэтр. Во-первых, не в моих привычках копаться в слухах, а, во-вторых, у вас нет никаких причин делиться со мной этой историей, если здесь и вправду есть какая-то тайна. Или всё-таки расскажете?       Это был не приказ, конечно, но что-то очень близкое к нему.       - Я случайно увидел у затворницы маленький детский башмачок; она хранила его, как реликвию, в память о своей дочери. И вспомнил, что уже встречал точно такой же – у одной из прихожанок. Юная особа когда-то исповедовалась мне и сообщила, между прочим, что носит вместо креста талисман, оставшийся в память о матери. Троюродная тётка, которая её воспитывала, сказала перед смертью, что эта вещица поможет сиротке найти настоящую мать – бедняжка и не ведала, что не родная дочь этой женщине. Уж не знаю, зачем надо было воровать ребёнка у собственной кузины, однако я пообещал помочь несчастной. Она надела крест, а ладанку с башмачком отдала мне. Божьей милостью я опознал второй в руках у сестры Гудулы. Вот и вся история.       - Интересная сказка. Я бы даже сказал, волшебная. Если именно так всё и было, то сам Господь направлял вас, Фролло, не иначе. Так это правда – ваш рассказ о Божьем чуде?       - Да. Почти, - секундное колебание не укрылось от проницательного собеседника.       - Ну вот, снова вы не хотите быть со мной откровенным, - разочарованно протянул Луи. – А ведь я спрашиваю как друг. Но дело ваше; в конце концов, нет никакого греха в том, чтобы помочь матери обрести дочь. Не хотите – не говорите.       - Я рассказал всё, что мог. Всё так и было. В общих чертах. Не думаю, что вам будут интересны подробности…       - А мне, напротив, кажется, что подробности в этом деле и есть самое интересное, - де Бомон вдруг озорно, почти по-мальчишески, понимающе подмигнул. – Мне ведь прекрасно известно, что в вечер после Крещения Господня вы куда-то исчезли из обители и не появлялись сутки. А на другой день по вашему возвращению по Парижу поползли слухи об исчезновении из Крысиной Норы вретишницы. Мэтр, прошу вас, не надо так волноваться: разумеется, я не слежу за вами – к чему бы? Просто именно в тот вечер вы мне как раз понадобились – помните, я вызывал вас после?.. Поэтому и послал за вами. Не беспокойтесь, о вашей короткой отлучке известно только мне и Бартеламью. Признайтесь, вы ведь тогда ездили за дочерью сестры Гудулы, так?       - Я… да, я… - суровый архидьякон вмиг порозовел, точно стыдливая барышня.       - Да ну, быть того не может! – епископ изумлённо расхохотался, наблюдая, как его собеседник из красного становится пунцовым и быстрым движением опрокидывает бокал, залпом допивая остаток вина. – И что, красотка ответила взаимностью? – с любопытством спросил он.       - Нет, - священник уставился в пол, мечтая провалиться сквозь него и проклиная тот миг, когда решил отправиться в епископский дворец за благословением вместо того, чтобы сразу ехать.       - Простите мою назойливость, Клод, - Луи тут же посерьёзнел. – Просто вы и… Сначала странная история с исчезновением цыганки, теперь это. Признаюсь, за последний год вы удивляете меня чаще, чем за предыдущие пятнадцать лет. Взять хотя бы вашу продолжительную болезнь, затворничество… С другой стороны, как скучно было бы жить в мире, где окружающие всегда ведут себя так, как ты от них ожидаешь, правда?       Фролло молчал.       - Ну ладно, не будем об этом. Кажется, вы и так уже готовы придушить меня за моё излишнее любопытство. Но, право, мною двигало исключительно оно; и в мыслях не имел обидеть вас или надсмеяться. Тем более не собирался читать проповеди. Так вот, вернёмся к де Шатоперу. Знаете, он ведь не поленился разузнать, откуда сестра Гудула родом. Каким-то чудом ему это, в конце концов, удалось, и он даже отпустил одного малого из своих солдат – уроженца Реймса, между прочим – во внеочередной отпуск, со строгим наказом собрать все свежие сплетни. Этот молодчик, кажется, ещё не вернулся, но мой информатор точно уверен, что прибудет тот ни с чем. Он прав?       - Прав. Они не возвращались в Реймс.       - Ну и отлично. Или нет. Я пока слабо понимаю, что за дело до всей этой истории нашему бравому капитану. Ясно одно: он под вас копает и по-прежнему пытается найти что-нибудь,что опорочит вас в глазах света. Мне бы не было до этого дела, но ведь я тогда тоже… поставил его на место. Боюсь, меня он скомпрометировал бы с не меньшим удовольствием; дурак даже не задумается о последствиях такого поступка раньше, чем получит клинок в живот!.. Но до этого, конечно, не хотелось бы доводить. Собственно, в этом и заключается моё дело. Его супруга, Флёр-де-Лис, урождённая Гонделорье, должна месяца через три разрешиться от бремени. Я хотел просить вас провести обряд крещения младенца. Надеюсь, Шатоперу хватит ума после этого оставить мысли о мщении: не будет же он, в самом деле, замышлять против того, кто окрестил его первенца.       - Возможно, вы правы, - медленно проговорил архидьякон. – А может, и нет. В любом случае, я исполню это поручение, если такова ваша воля, монсеньор.       - Отлично!       - И… спасибо, что рассказали мне. Признаться, я успел основательно позабыть об этой истории, - да, священник прекрасно помнил, что он ненавидит офицера, но совершенно не думал о том, что и у того есть веский повод также не питать к нему нежных чувств.       - Очень хочется верить, что у капитана стрелков нет ни единого шанса хоть в чём-то вас уличить, мэтр. А если всё-таки есть – что ж, вы достаточно умны для того, чтобы правильно распорядиться полученной информацией и не позволить себя скомпрометировать.       - Разумеется, Ваше Высокопреподобие. Могу я изложить свое дело?..       - Конечно, безусловно. Вы ведь ради этого и пришли, а я совсем заболтал вас… - его прервал тихий стук в дверь: Бартеламью сообщил о накрытом обеде.       - Монсеньор, могу я покинуть Париж?..       - Покинуть Па… Фролло, вы в своём уме?! Ещё три дня до окончания пасхальной октавы! У нас торжественные службы каждый день, и вы, как священнослужитель Собора Парижской Богоматери и моя правая рука, обязаны в них участвовать. К тому же, на Фомино воскресенье здесь ожидается присутствие герцога Орлеанского с супругой: Людовик отпустил зятя из уютной тюрьмы, выстроенной им в Плесси-дю-Парк, порезвиться несколько дней в столице. И, конечно, праведница Жанна непременно посетит праздничную литургию, и обязательно в нашем соборе. Кстати, именно по этому поводу я сейчас общался с новым прево. Ничуть не лучше Тристана Отшельника, упокой Господь душу этого дьявола… В общем, о вашем отсутствии не может быть и речи, Клод. И куда это вы, интересно, столь поспешно собрались?       - Мне… Мне необходимо навестить два северных прихода. Оба довольно далеко от Парижа, почему я и не был там уже лет пять. А на обратном пути я хотел бы заглянуть в аббатство Сен-Дени и помолиться. Уверен, мэтр Жан Гроссе прекрасно заменит меня на службах. У него превосходный голос, он моложе и с большой радостью примет на себя эту обязанность.       - Может быть. Но к чему такая спешка? И зачем вам вдруг срочно понадобилось в Сен-Дени? Именно сейчас. Вас что же, попросили присмотреть могилу для нашего возлюбленного монарха?.. Шучу. Нет, я не могу вас отпустить. Поезжайте после Фомина воскресенья. Вот тогда – пожалуйста, хоть до Вознесения Господня гуляйте. Три дня вы можете потерпеть, Клод?       Архидьякон выдохнул и взглянул Луи де Бомону прямо в глаза:       - Увы. Монсеньор, я вторично прошу вас отпустить меня. Боюсь, если я останусь в Париже, то со мной может приключиться очень неприятная история. Думаю, пяти дней мне вполне хватит, чтобы обернуться. После этого распоряжайтесь мной, как сочтёте нужным.       - Даже так… - задумчиво произнес епископ. – Надеюсь, это никак не связано с тем, о чём мы только что говорили? Шатопер ведь ничего не мог на вас раскопать?..       - Не думаю, - кратко ответил священник.       - А если я вас отпущу, никаких неприятностей не случится? – взгляд де Бомона оставался пронзительным и тяжёлым, но Фролло заставил себя не опускать глаз.       - Мне бы очень хотелось в это верить.       - Что ж, мэтр, вы меня убедили. К тому же, обед остывает – нет времени спорить дальше. Составите мне компанию за столом?       - Если Ваше Превосходительство так добры, что соизволили внять моей просьбе, я бы предпочел выдвинуться немедленно – путь предстоит неблизкий.       - Сегодня? Да ведь остался час до заката! Вам ещё нужно собраться, а значит Париж вы покинете уже в сумерках. Дождитесь хотя бы утра, на дорогах ночью небезопасно.       - Вещи собраны, мой мул давно осёдлан. Я ждал единственно вашего возвращения.       - То есть в моём согласии вы не сомневались, - картинно вздохнул Луи. – Вы из меня верёвки вьёте, Клод. И всё же, пускаться в путь по темноте не самая удачная идея. Думаете, разбойники устыдятся грабить слугу Господа? Меч мог бы защитить вас, а вот насчет креста у меня большие сомнения.       - Бог защитит меня, - непреклонно возразил архидьякон, поднимаясь с кресла и ставя на стол пустой бокал. – К тому же, я надеюсь переночевать у братьев-бенедиктинцев.       - Всё-таки вы невыносимый человек, Фролло. С вами очень трудно спорить и невозможно хоть в чём-то убедить, если вас посетила какая-нибудь странная идея, вроде этой. Но отчего-то вы мне по-прежнему симпатичны. Берегите себя и возвращайтесь через пять дней. Сегодняшний я, так и быть, в расчёт не беру. Надеюсь, поездка пойдёт вам на пользу.       «Я тоже на это надеюсь, - подумал священник, почтительно кивнув на прощание и скорым шагом направляясь к конюшне, - хотя и не верю ни на миг».