Dear Anne

«Дорогая Энн, Если вы твёрдо решите наслаждаться чем-то, всё именно так и будет. И пусть говорят, что разуму неподвластна материя; но я уверяю вас, самое главное — состояние души. Возможно, что-то пойдёт не совсем так, как вы себе воображали, но ваша вера поможет вам справиться с любыми неожиданностями...»

Энн: утро ***

Всё было просто ужасно. Энн старалась замечать только хорошее, напоминая себе о прекрасной погоде за окном (чистое лазурное небо с оранжевым шариком, что приятно покалывал тёплыми лучами), о чудесном платье нежно-голубого цвета, позаимствованным у Дианы (с кружевной отделкой на воротнике и атласной ленточкой на талии); в конце концов, её пироги вышли что надо (корочка треснула и аппетитно подрумянилась, начинка из малинового варенья была в меру сладкой и не слишком кислой), и даже её чудовищные рыжие волосы не были такими ужасными сегодня (она завила их именно так, как ей хотелось, а заколки с очаровательными жемчужинами на конце чудесно завершали образ). Но день просто не складывался как надо. Впрочем, Энн чувствовала себя лучше, когда они приехали в парк для пикника. Это был плоский зелёный сквер с несколькими деревьями, цветущими кустами и круглой сценой, расположенной всего в нескольких ярдах от мэрии Эвонли. Энн непрерывно болтала о надеждах на день, развлекая своих опекунов (ладно, только Мэттью; Марилла просто научилась терпеть её горячий энтузиазм) в течение всего пути по бездорожью в парк. Когда они приехали, Чарли суетливо бросился к повозке Катбертов и предложил помочь отнести их корзинки с едой к длинному ряду столов, что были в южной части парка. Высокий мальчишка был в накрахмаленной рубашке поразительно белого цвета, сверху был жилет из овечьей шерсти, стягивающий его долговязую фигуру, тёмно-синий галстук-бабочка душил бледное горло, чёрные брюки, казалось, были ему немного малы, ботинки сияли, а волосы были зализаны назад под соломенной шляпой. Энн знала, что она должна быть польщена, что Чарли так серьёзно заморочился для неё. Но она не могла найти в себе этого чувства; Чарли напоминал ей мальчика, который пытался притворяться мужчиной, особенно когда он подал ей свою руку, чтобы помочь спуститься с повозки, прижав вторую к спине, невероятно ровной, словно вместо позвоночника у него был металлический стержень. Где же были те бабочки, что появлялись у героинь её романов, когда они принимали руку галантного рыцаря? Где была снисходительная благодарность в ответ на комплименты о причёске и шляпе? Куда подевалась гордость появиться на городском мероприятии с возможным поклонником? Когда Чарли, поклонившись Мэттью, торжественно пообещал присмотреть за его энергичной дочерью в течение дня, заверив мужчину, что не будет никаких недоразумений, и что его мать приставила его младшую сестру следить за порядком, Энн была готова немедленно провалиться под землю, засыпать себя толстым слоем почвы и никогда больше не видеть белый свет. Мэттью немного сконфуженно бросил «это хорошо», запнувшись, и от всей дубовости и высокопарности этой ситуации девушке захотелось залезть под повозку и слиться с травой. Но вместо этого она прошипела, что его младшей сестре совсем необязательно следить за ними (потому что они не парочка, а просто посещают городской праздник как двое друзей). Но Чарли настаивал, что таковы правила, как бы сильно Энн ни протестовала. Когда их корзинки были доставлены к столам, Чарли спросил Энн, не хочет ли она прогуляться вокруг площадки для пикника. Чувствуя, что у неё нет выбора (в конце концов, она должна провести первую половину дня с ним), Энн кивнула, и они начали идти. Никаких мурашек, никакого трепета, ни даже намёка на щекотку. Энн знала из любовных романов, что романтика способна подарить прекрасное чувство эйфории (или, по крайней мере, искру, которую она почувствовала, когда танцевала с Гилбертом); но прогулка бок о бок с Чарли даже отдаленно не напоминала чувство эйфории, и она ещё сильнее утвердилась в своём убеждении, что Чарли Слоан просто был мальчиком не для неё. Кроме того, что Чарли не мог вызвать даже крошечный трепет в её сердце, он совсем не был мальчиком, о котором Энн могла отозваться как о невероятно привлекательном или, наоборот, неприятном. Чарли определенно не был лихим рыцарем или задумчивым поэтом, сошедшим из её фантазий о романтическом идеале, но Энн хотелось надеяться, что недостаток привлекательности он сможет компенсировать харизмой. Но увы, и в этом Энн настигло разочарование. Чарли оказался ужасно скучным собеседником: на протяжении всей прогулки он монотонно мычал о своей семейной ферме, и, казалось, слишком долго и беспокойно говорил о достоинстве козьего навоза в качестве удобрения. Он также хвастался своими успехами в качестве продавца (Чарли устроился в торговую лавку на выходные), но Энн прекрасно знала, что он только разгружал ящики и полки с запасами и едва ли сказал «хорошего дня» хоть одному покупателю. Он ничего не спрашивал у Энн, не интересовался её мнением и не пытался рассмешить; впрочем, он сделал комплимент лошади её семьи, что было... странно. Вместо этого мальчик жужжал о себе, словно пароход, и единственное, что прервало его — когда Энн остановилась, чтобы полюбоваться молодым кустом жимолости, ягоды которого только начали менять цвет — и Чарли поспешил прокомментировать с недоумением её почти кощунственное поклонение природе. Проведя почти час в его компании, Энн пришла к выводу, что Чарли безнадёжно скучен, и она с ужасом предвкушала оставшуюся часть дня, что вырисовывалась перед ней с той же безысходностью, что и бесплодная пустыня перед лицом заблудившегося путника. К счастью, оазисом, что спас жизнь Энн, когда она была уже на грани схватки с Чарли, пытающегося взять её за руку, стал уголок семейства Барри. На полчаса Энн смогла избавиться от гнетущего уединения с Чарли, когда она разговаривала с Дианой, всеми силами пытаясь сигнализировать о бедственности своего положения через нахмуренные брови и пронзительный взгляд, в то время как её слова не выражали ничего, кроме простых любезностей. Уловив сигнал, Диана предложила вместе с парой прогуляться до пруда, где проводился конкурс рыболовов. Энн охотно согласилась, готовая расцеловать Диану на месте, с радостью отослав младшую сестру Чарли вместе с Минни Мэй танцевать у Майского дерева. Она взяла Диану под руку, и трое пошли к пруду, что находился в полумиле. — Ты будешь участвовать? — спросила Диана, когда они подошли к столу регистрации. — Да… — Девочки не должны рыбачить, — назидательно прервал Чарли, шагнув вперёд Энн, чтобы записать себя. В то время, когда он наклонился над столом, Энн овладел сильный соблазн отвесить ему хороший пендель под зад, но Диана спасла тыл мальчика, быстро уведя девушку прочь. — Это было бы нехорошо, — прошептала Диана, догадываясь о замысле своей подруги. — Но так приятно, — ворчала в ответ Энн. — Выше нос, — пыталась подбодрить Диана. — Ты сама сказала, что решила хорошо провести сегодня время. Может быть, Чарли немного... самоуверенный, но его напарница — настоящая тициановская красавица*, по секрету: моя близкая подруга. Энн рассмеялась и была почти готова вернуться к своему первоначальному убеждению насладиться этим днём любой ценой, но потом заметила, как Гилберт и Руби обустраивают место для рыбалки на противоположной стороне пруда. Оба были одеты в великолепные весенние наряды, кудряшки Руби идеальными волнами ниспадали с её плеч, в то время как волосы Гилберта были после свежей стрижки. У них были одинаковые бутоньерки с бледными фиалками, и это маленькое украшение казалось настолько гигантски существенным в своём послании. Гилберт и Руби были вместе. Энн пришлось отвернуться в растерянности: была ли она смущена, или рассержена, или завидовала? Что бы это ни было, но она почувствовала, как жар начал зарождаться в её глотке и поднялся ко лбу. — Энн? — Я в порядке! — крикнула Энн, яростно повернувшись к Чарли. Он слегка вздрогнул от её резкого крика, но сумел не выронить корзинку и удочку из своих рук. — Простите. Давайте устроимся, — сказала она и зашлёпала самым скорбным в Эвонли шагом вдоль пруда до тех пор, пока не нашла место, где Руби и Гилберт не были ни в её прямой видимости, ни в периферийном зрении. Она бы не смогла видеть, как они разговаривают, хихикают, или, что ещё хуже, флиртуют. По крайней мере, теперь рыболовный конкурс мог хотя бы ненадолго занять её мысли.

Гилберт: утро ***

Гилберт не был доволен собой. В то утро Мэри быстро подстригала его волосы, и Гилберт обсуждал со своей семьёй план действий: ему просто нужно показать Руби, что они пара приятелей, наслаждающихся прекрасным днём на пикнике. И Гилберт был почти уверен, что справится (несмотря на хихиканье Баша), ровно до тех пор, пока не встретил Руби и её родителей в парке для пикника. Особенно миссис Гиллис. Женщина была определённо… заметная. Круглая с головы до ног, Ида Гиллис была такой же большой личностью, как и её грудь, что непременно отражалось на её лице при каждом брезгливом выражении, принюхивании и резком взгляде, прозрачно сообщающем о том, как сильно не повезло человеку, к которому было обращено это лицо. Она пришла на пикник в атласном платье цвета слоновой кости, на котором рябили тёмно-синие полоски, а из её шляпки торчало такое длинное и пушистое перо, что ветер дул исключительно на него, обходя суровое лицо женщины стороной. Гилберт подошёл к семье с присущим ему спокойствием в манерах, протянув руку и улыбнувшись; но улыбка на его лице вскоре растворилась, как только он заметил миссис Гиллис. Сначала она заставила его показать свои руки, её пристальный зелёный взгляд оценил ногти на предмет грязи, прежде чем позволить Гилберту пожать её руку, а также руки каждой из её дочерей. Затем она приказала Руби приколоть бутоньерку с фиалками к груди Гилберта, отметив, что необходимо, чтобы мальчик и девочка, которые идут на пикник вместе,  каким-то образом сочетались друг с другом (заметив такую же бутоньерку на платье Руби, парень задался вопросом, насколько долго Баш будет издеваться над ним, если он, поджав хвост, сбежит в ту же секунду). Затем миссис Гиллис поручила Гилберту помочь мистеру Гиллису разгрузить их семейную повозку, дав чёткие указания относительно того, где стоит разместить одеяло для пикника, стулья, игрушки и корзину с едой, не стесняясь делать замечания Гилберту, когда он делал что-то не в точности так, как она приказала. На самом деле она была настолько строгой, что, когда Гилберт заметил, как случайно задел ботинком угол одеяла, оставив небольшое пятно грязи, он не сомневался, что она свернёт ему шею на виду у Бога и всего Эвонли. Так что он быстро сообразил спрятать пятно, положив на него корзину с чайным набором, моля вышеупомянутого Бога о том, чтобы миссис Гиллис ничего не заметила, пока он не покинет её компанию. Когда Гилберт и Руби собрались уходить, миссис Гиллис начала возиться с лентой в волосах дочери в течение нескольких минут, но на самом деле в простом действии скрывалась жестокая мотивация: допрос. Миссис Гиллис спрашивала о ферме Гилберта, о его партнёрстве с мистером Барри и предполагаемом успехе урожая. Она спросила о его семье (на самом деле, она говорила о батраке и домработнице, но Гилберт твёрдо поправил её, не дрогнув под хмурым взглядом женщины), и затем добрым словом помянула его покойного отца. Миссис Гиллис также спрашивала его об оценках в школе и планах на поступление. Женщина хмыкнула и мило улыбнулась, когда Гилберт сказал, что ещё изучает варианты, а затем наконец выпустила Руби, предупредив, чтобы двое оставались в её поле зрения. — Мама просто переживает, — извинилась Руби, взяв под локоть Гилберта, когда они прогуливались по парку. По пути они останавливались и разговаривали с соседями, обсуждая обычные вежливые темы вроде погоды, еды и последних новостей. Когда Гилберт остановился в маленьком уголке, где устроились Баш и Мэри, чтобы представить им Руби, девочка не проявляла никаких предрассудков её матери. Она дружелюбно поделилась с Мэри, что наслышана от Энн о её кулинарных навыках, и спрашивала, может ли позаимствовать рецепт её фирменной рыбной похлёбки. — И как долго ещё миссис Лакруа? — интересовалась Руби, с удивлением рассматривая пухлый живот Мэри. — Уже скоро, — ответила женщина. — Доктор полагает, тридцать пятая неделя, — сказал Баш, игриво подмигивая Гилберту, предлагая тарелку с бутербродами своей жене. — Осталось около четырёх недель, и мы встретим нашего нового члена семьи. — Это так волнительно! — восхищалась Руби, искренне улыбнувшись, прежде чем они с Гилбертом продолжили прогулку. — Какая милая пара, — сказала Руби. — Жаль, что я не познакомилась с ними раньше. Энн давно говорила, что мне стоило бы с ними познакомиться, и теперь я так рада. Тебе действительно повезло, Гилберт. — Спасибо, — ответил Гилберт, неохотно принимая комплимент Руби, особенно потому что она чувствовал  не благодарность, а скорее неловкость. Всё стало ещё сложнее, когда он заметил Энн и Чарли, прогуливающихся вокруг площадки для пикника. И хотя они стояли к нему спиной, он узнал бы эти рыжие волосы где угодно. Они шли совсем рядом, и когда Чарли пытался взять Энн за руку, у Гилберта сжалось сердце. Парень полагал, что должен чувствовать удовлетворение оттого, что Энн так настойчиво избегала контакта с рукой Чарли; но всё, что он чувствовал — это грусть, что не он был сейчас рядом с ней. — Не хочешь записаться на конкурс рыболовов? — спросил он Руби, нуждаясь в том, чтобы уйти. — Ох! Ну, я могу наблюдать, как ты рыбачишь, — предложила она, когда Гилберт повёл их к тропинке, ведущей к озеру. — Ты должна ловить рыбу со мной, — настаивал Гилберт. — Две удочки лучше, чем одна. Гилберт усмехнулся над своей неудачной шуткой, ожидая, что Руби либо присоединиться к нему, либо игриво упрекнёт за такой абсурдный каламбур. Но Руби не сделала ни того ни другого. Она просто улыбнулась Гилберту, скорее нервно, чем искренне, и позволила ему вести их к пруду. И даже несмотря на то, что Гилберт пытался заверить блондинку, что будет весело, совсем скоро стало очевидно, что веселье — это определённо не то, что приготовил им этот день.

Энн: день ***

Соревнование рыболовов проходило ужасно. Даже если не брать во внимание нудные лекции Чарли о тонкостях рыбной ловли (хотя даже насадить червя парню удавалось с трудом без помощи Энн), в какой-то момент случилось кое-что более ужасное, а именно: Диана внезапно пропала, обрекая Энн слушать истории Чарли о его зимней рыбалке с отцом и дядями до конца её дней. Когда его унылый рассказ подошёл к концу, Энн была уверена, что знает более чем достаточно о бурах для льда и пивнушках, в которых рыбаки отогревались после зимней рыбалки. Невозможно передать словами горесть Чарли, когда победителем был объявлен Муди, поймавший огромную форель весом в четыре фунта; Руби бросилась на парня (остановившись, прежде чем прыгнуть в его объятия), чтобы поздравить его с уловом. Муди был рад блондинке, и в ответ поздравил её с её собственным уловом. На мгновение, взгляд Энн скользнул на Гилберта, который следовал за Руби медленным шагом, и их глаза встретились. Золотые искорки, которые обычно весело танцевали в глазах Гилберта, словно пчёлы в ульях на его ферме, сейчас, казалось, потускнели. Энн быстро связала это с тем, что Гилберт расстроился из-за того, что проиграл Муди не только в рыболовном конкурсе, но и в благосклонности Руби, поскольку лучезарная блондинка повисла на другом мальчике. И внезапная мысль о том, что Гилберт, должно быть, ревновал Руби, сделала Энн такой несчастной, что девушка бросилась прочь от озера, не остановившись, когда Чарли окликнул её. Когда бедолага всё-таки догнал Энн и начал заботливо, точно нянька, расспрашивать снова и снова, что не так, она извинилась, сказав, что перегрелась на солнце; это хилое объяснение успокоило её надоедливого компаньона. Чарли настойчиво предложил отойти в тень, и прохладное место нашлось неподалёку от круглой сцены, где выступали местные музыканты под бурные овации участников пикника. Пожалуй, этот момент имел все шансы стать самым нормальным за весь день, если бы не ветер, сорвавший шляпу с головы Энн, и Чарли, который в неуклюжем энтузиазме впечатлить девушку пустился в погоню за головным убором, случайно наступив на него. Его тяжёлые ботинки раздавили солому и запачкали ленту, шляпа полностью пришла в негодность. Вручая Энн её испорченную шляпу, Чарли выглядел более чем удручённым, и предлагал сделать всё что угодно, чтобы загладить вину. Но Энн только попросила принести ей холодный чай. Девушка вздохнула с облегчением, когда Чарли ушёл, закрыла глаза и попыталась заставить мозг стереть из памяти образ Гилберта и Руби, который никак не покидал её. Они так хорошо смотрелись вместе: оба были награждены благословенной, поцелованной солнцем кожей и густыми вьющимися волосами, с приятными чертами лица. Неизбежно Энн заметила, что Гилберт был рад позволить Руби порыбачить с ним, явно не заботясь о том, что девочкам положено и не положено делать. Возможно, он был так впечатлён смелым приглашением Руби, что его чувства изменились с того прохладного мартовского дня, когда между ними состоялся разговор о доске с записками. Эта мысль казалась такой ужасной, но Энн с тяжестью на сердце выбросила её из головы, твёрдо решив не плакать, даже когда маленький голосок в её голове (очень напоминающий голос Дианы) настаивал на том, что Гилберт на самом деле хотел бы написать записку о ней. Он замечал её, и уж конечно, он чувствовал ту же самую щекотку, что и она на каждом уроке танцев. Конечно, они были хорошими друзьями, но что, если было что-то ещё? Что-то кроме дружбы? Хотела ли она знать, что было? А хотел ли он? Или это действительно только её воображение? Что если каждый взгляд, каждая улыбка, каждый трепет в сердце и каждый замерший полувдох, каждое нежное прикосновение и трогательное движение, его внимание, его поддержка, его полные романтики глаза, что если всё это было просто то, что придумала Энн? Ведь у неё такое живое воображение... Может это и к лучшему, что Гилберт сопровождал Руби, а Энн была с Чарли. Может это и к лучшему, что Гилберт и Энн просто друзья и ничего больше. Может, если она скажет себе это достаточно раз, то сможет в это поверить. Энн наблюдала за людьми, отчаянно пытаясь отвлечься от запутанных мыслей и задушить свои чувства. Глаза скользили по смазанной толпе, до тех пор, пока она не заметила Диану. Темноволосая девушка терялась где-то между людей, направляясь в сторону мэрии, пока в конце концов не исчезла за стенами краснокирпичного здания. Заинтригованная, Энн хотела начать преследование, но как только она бросилась в сторону мэрии, то врезалась в Чарли; бедный мальчик вернулся с чаем и совсем не ожидал столкнуться со своей эмоциональной спутницей. — Энн! Прости! — мямлил Чарли; он казался по-настоящему расстроенным. — Всё в порядке, — кинула Энн в ответ, расстроенная, что потеряла Диану из вида; теперь манжета её платья намокла и испачкалась сладким ягодным чаем. — Мне нужна помощь Мариллы, — сказала она. — Я могу сходить... — Нет! Просто оставайся здесь, Чарли. Пожалуйста. Я найду тебя. И с этой отчаянной просьбой Энн помчалась к Марилле, по пути стараясь выжать из ткани всю влагу; достигнув своих родителей, она едва не разразилась яростными слезами, показывая им манжету. — Сегодняшний день — просто катастрофа! — занывала Энн, когда Марилла усердно пыталась спасти испачканную манжету уксусом. Это был мучительно медленный процесс, но, впрочем, продуктивный, так что Энн постаралась успокоиться и смиренно терпела. Кроме того, чем больше времени понадобится, чтобы очистить пятно, тем меньше времени ей придётся терпеть компанию Чарли. — Небольшое чайное пятно вряд ли можно назвать катастрофой, — упрекнула Марилла. — Не думаю, что Чарли это сделал нарочно. — Он никогда не делает ничего нарочно, особенно когда портит мою шляпу, — сообщила Энн, отметив, что Мариллу, по крайней мере, расстроил факт того, что им придётся купить новую шляпу. — Он просто... позволяет вещам вокруг него происходить и едва беспокоиться о том, что всё проходит мимо него. — Почему ты согласилась пойти с Чарли? — тихо спросил Мэттью, удивив Энн, которая была уверена, что он спит, потому что он удобно откинулся на одеяло для пикника и прикрыл лицо шляпой. — Я думаю потому... ну, Чарли немного скучный и самовлюблённый, но с кем бы я ещё пошла? — Могла бы пойти с Дианой. Как и всегда вы раньше делали, — предложил Мэттью. — Если бы она ещё не исчезала всё время, — ворчала Энн. — Забавно, как и Джерри. Его мама недавно подходила и спрашивала, видели ли мы его. Сказала, что он был каким-то загадочным всё утро, — упомянула Марилла вскользь. — Что мне делать с Чарли? — спросила Энн, пытаясь отыскать утешения и совета у своей семьи. Не удивительно, что Мэттью так старательно изображал спящего, желая избежать разговора, но от Мариллы всегда можно рассчитывать получить мудрый совет. — Если тебе неинтересен Чарли за рамками его дружбы, я думаю, тебе стоит убедиться, что он об этом знает. Кажется, ты не на шутку вскружила ему голову. — Я не знаю, насколько сильные чувства Чарли, но я уверена, они не могут быть чрезмерно высокими. Я слишком вспыльчивая, упрямая и страстная для таких, как он, если вы помните. Не говоря уже о моих ужасных рыжих волосах. Разве он мог влюбиться в меня? — Мне помнится, ты говорила, что ты ему нравишься. — Он сказал мне это, но чем больше я об этом думаю, тем больше я сомневаюсь, что именно он имел в виду. Марилла, как вы понимаете, что мальчик испытывает к вам чувства? — Энн! У нас полгорода вокруг! — упрекнула Марилла. — Хорошо, как я пойму, нравится ли мне мальчик? — настаивала девушка, не смущаясь под суровым взглядом Мариллы. — Энн, с высоты всех своих лет, просто поверь тому, что я скажу: ты можешь знать что-то только когда ты знаешь это твёрдо. Если у тебя появятся эти... чувства к мальчику, ты будешь знать. — Вы уверены? — спросила Энн, её глаза поймали Гилберта и Руби, которые шли к десертам, Руби держала мальчика за локоть. Сердце Энн странно, почти болезненно начало биться, когда Гилберт откусил кусочек пирога Руби. Мир вокруг, казалось, растворился в неуверенной дымке, осталось только тревожное биение сердца, заполняющее целиком её тело почти паническим криком. — Да, — ответила Марилла, когда закончила оттирать пятно; её проницательные и мудрые глаза заметили, как Энн тяжело наблюдала за мальчиком, что жил с ними по соседству. — И если всё будет идти как надо, вы почувствуете это одновременно.

Гилберт: день и вечер ***

Оказалось, Руби очень брезглива, когда дело касалось всяких ползающих и слизистых вещей. Она кричала, когда ей нужно было вытащить червя из банки с приманкой, а затем попыталась сделать это с закрытыми глазами, едва не раздавив бедную живность большим пальцем. По крайней мере забросила удочку она прилично, хотя это было потому, что Руби хотела, чтобы червь был как можно дальше от неё. В течение часа, когда они стояли на берегу и ловили рыбу, Гилберт и Руби не обменялись ни словом. Не было шуток, вместо них — тревожная тишина, которая, казалось, длилась целую вечность; иногда Руби прерывала её комментариями о других рыбаках, и даже тогда её взгляд, казалось, задерживался больше всего на Муди: мальчике, которому всякий раз удавалось всплывать в её монологе. — О боже, похоже, Муди пришёл без девушки на пикник. Какая досада... — Не помню, чтобы у Муди был этот красный платок... — Ой! Ты видел, как Муди забросил удочку? Он должно быть очень сильный... — Ты слышал, что Муди будет играть вместе с группой сегодня вечером на танцах... — Почему никто не пришёл с Муди? Он такой хороший парень... Руби удалось поймать рыбу, но когда форель слетела с крючка и начала шлёпать хвостом по траве, блондинка с ужасом убежала за кусты, предоставив Гилберту возможность поймать и бросить их улов в корзину, чтобы судьи измерили и взвесили его. Только объявление о победе Муди заставило Руби выйти из своего укрытия, девочка была преисполнена желания похвалить своего талантливого одноклассника. Она бросилась к Муди на шею, а затем оживленно начала болтать с ним, словно впервые за весь день Руби по-настоящему наслаждалась пикником. Гилберт был рад, что, по крайней мере, один из них хорошо проводит время. Когда парень направился к беседующим ребятам, он заметил Энн, которая тоже наблюдала за Руби и Муди. В течение одной прекрасной и ужасной секунды Энн поймала его взгляд, а потом отвернулась. В её бледности было что-то, из-за чего Гилберт чувствовал себя невероятно грустным, будто он смотрел на вазу с увядающими цветами. Он думал, грустила ли Энн из-за того, что не смогла принять участие в соревновании (ведь она была одним из лучших рыбаков в Эвонли), или была другая причина. Он хотел спросить, хорошо ли она проводит время с Чарли, нравится ли ей пикник, но прежде, чем он смог это сделать, Энн бросилась прочь от пруда, а Чарли неуклюже последовал за ней. — Не могу дождаться, чтобы услышать твою игру на танцах! — сказала Руби, всё ещё погруженная в общество своего одноклассника и совершенно не подозревающая о драме, которая случилась всего в нескольких дюймах. — Если хочешь, я могу помахать тебе со сцены, — предложил Муди, также не подозревая о том, что вокруг него происходит что-то кроме Руби Гиллис. — Хочу! — улыбнулась Руби. — Хорошо. — Хорошо. Напряжение между двумя росло, и Гилберт прервал его, кашлянув, и, сворачивая их удочки, предложил Руби вернуться на площадку для пикника на ужин. Блондинка попрощалась с Муди и последовала за Гилбертом, и на этот раз не взяла его под локоть, а просто шла с ним в одном темпе, пока они не достигли стола с едой. Наполнив тарелки лучшими деликатесами от матерей Эвонли, они сели к миссис и мистеру Гиллис; миссис Гиллис выразила бурное недовольство, узнав, что Руби ловила рыбу. На самом деле, миссис Гиллис не изменяла своему списку претензий, отмечая слишком жаркое солнце, отсутствие булочек, плохую игру музыкантов и шум, издаваемый потомством семьи Байнардов. Поэтому когда Баш подошёл к их столу и попросил Гилберта на пару слов, парень почувствовал облегчение.  — Всё в порядке? — спросил Гилберт, заметив тень беспокойства в глазах его брата. — Мэри устала, — ответил Баш. — Просто устала? — Нет. Она говорит, что ребёнок прыгает как кролик, и из-за этого у неё судороги. Ей неудобно сидеть. — Судороги? Баш, а если это схватки? — воскликнул Гилберт. — Мэри говорит, что нет. И я предпочитаю ей верить, поскольку она единственная из нас, у кого есть опыт родов — Тринидад не в счёт! — Я верю ей, так что мы вернёмся домой и ляжем спать. — Я должен пойти с вами... — Она хочет, чтобы ты остался здесь, — объяснил Баш. — Она сказала, чтобы ты не переживал зря, остался и хорошо провёл время. — Мне будет сложно хорошо проводить время, зная, что Мэри чувствует себя плохо, — ворчал Гилберт. — Считай это тренировкой, Блайт. Ты не можешь быть мрачным и серьёзным, если у одного из твоих пациентов дела идут плохо. Ты должен продолжать жить своей жизнью, — сказал Баш. Он похлопал Гилберта по плечу, и парень крепко сжал руку мужчины. — Вернись за мной, если что-то пойдёт не так, — попросил Гилберт. Баш кивнул и направился к своей жене. — И приготовь ей имбирный чай, когда вы вернётесь домой! — Хорошего дня, Блайт! — ответил Баш, и Гилберт улыбнулся; часть тревоги угасла, но он полагал, что пока новый Лакруа не будет в безопасности, в пелёнках и на руках у своих родителей, его тревога не исчезнет полностью. Гилберт вернулся, чтобы закончить ужин с семьёй Гиллис, а затем все направились в мэрию, где должны были начаться танцы. Пока все ждали музыкантов, Гилберт мило беседовал с Катбертами, отметив, что Мэттью полностью оправился от затяжной простуды. Они коротко обсудили посевной сезон, саженцы, и Катберты очень вскользь упомянули Энн, когда разговор зашёл о подготовительных занятиях (они хотели знать, считает ли Гилберт задания по геометрии такими же сложными, как и их дочь). Во время разговора Гилберт краем глаза заметил Энн: они с Чарли заняли своё место на танцполе, к ним присоединились Тилли и один из её ухажеров, Джерри Байнард и Диана, чтобы создать группу из шести человек для Лихого Белого Сержанта. — Ты должен вернуться к мисс Руби, верно? — уточнил Мэттью, и Гилберт кивнул. Обернувшись, он взглянул на Руби через плечо; девочка мечтательно смотрела в сторону сцены, и Гилберт совсем не удивился, обнаружив, что она смотрит на Муди; её голубые глаза следовали за каждым движением парня с невероятно большим интересом. — Руби? — спросил Гилберт, дотронувшись до её плеча, и девочка испуганно пискнула, слишком увлечённая своими мыслями. — Ты хочешь потанцевать? — Ох! Да! Конечно, я хочу. Лихой Белый Сержант был исполнен, как и тустеп и несколько полек. Гилберт и Руби танцевали большую часть, перепутав несколько шагов, но сумели посмеяться над этим. В целом,они хорошо развлекались, но Гилберт не мог не замечать, что внимание Руби продолжало смещаться в сторону музыкантов; в то же время как и он не мог приказать своим собственным глазам перестать следовать за движениями рыжих локонов, мелькающих в толпе. Он беспокоился: хорошо ли Энн проводит время? Рада ли она компании Чарли? Была ли она польщена его запиской? Начнут ли они встречаться после этого дня? Эти вопросы стали константой, они гудели в его голове, усиливаясь с каждым шагом танца. Он представлял, как Энн смеётся с Чарли, улыбается ему, позволяет держать её руку, или гладить её волосы, или целовать её губы, и это сводило его с ума. Гилберт не мог смириться с этой мыслью; ему пришлось встряхнуть головой, чтобы развеять видения, что рисовало ему ревнивое воображение. Он взглянул на Руби, которая сладко вздыхала всякий раз, когда Муди махал ей со сцены, как он и обещал, и Гилберт подумал, что пора прекратить это недоразумение и всё исправить. Когда взрослые начали танцевать шоттиш, и Руби и Гилберт отошли в сторону; парень глубоко вдохнул и рискнул сделать то, что ему следовало сделать намного раньше. — Руби? — спросил он, наконец осмелившись приступить к решению громадной проблемы, которую он так усердно игнорировал. — Почему ты попросила сопровождать тебя сегодня? — Потому что я... ох! Гилберт! Некрасиво спрашивать девушку о таких вещах, — возмутилась Руби, и её щёки стали такими же розовыми, как её платье. — Потому что я тебе нравлюсь? — спросил он, зная, что он, должно быть, тупой, если затаил хоть какую-то надежду достичь здравого смысла в разговоре с этой девушкой. — Нравишься? Гилберт, ты... всю мою жизнь ты мне нравишься. Быть твоей возлюбленной – моя огромная мечта с самого детства. — Однако мечты меняются, — рассуждал Гилберт. — Помнишь, ты хотела стать морской звездой, когда вырастешь? — Мне было пять! — возражала Руби, сложив руки и недовольно фыркнула. — А теперь тебе пятнадцать. Ты хочешь сказать, что твои мечты не изменились спустя десять, пять или даже последние несколько лет? — рассуждал Гилберт; он перевёл взгляд на сцену, где Муди наслаждался игрой на своём банджо. Руби проследовала за взглядом Гилберта, и её глаза засверкали при виде мальчика. Гилберт был уверен, что услышал, как Руби вздохнула. — Руби, ты очень милая и добрая, и любой парень хотел бы назвать тебя своей девушкой. — Ты так думаешь? — спросила Руби, полностью сконцентрированная на Муди; щенячьи влюблённые глаза смягчали её черты. — Да, — ответил Гилберт. — Но разве ты... не думаешь, что твои мечты относительно меня могли измениться? Что у тебя может быть новая мечта? Другая влюблённость? — Но я... так долго моей мечтой был ты, — призналась Руби, отвернувшись от Муди, чтобы кольнуть Гилберта своими большими, вспыхнувшими в замешательстве голубыми глазами. — Всё в порядке, если теперь это не я, — заверил Гилберт. Затем он медленно отстегнул фиалку от своего жилета, следя карими глазами за тем, чтобы девочка не расплакалась. Но она не собиралась плакать, или протестовать, или даже хоть сколько-нибудь удивиться жесту, который стал одновременно и осознанием, и отказом. — Ты должна слушать своё сердце, Руби. Всегда. Не трать время на погоню за старой мечтой, из которой ты уже выросла. Он положил бутоньерку в её ладонь, свернув её в кулак, и уверенно похлопал девочку по руке. — Я никогда не думала, что вырасту из мечты о тебе, — немного осторожно призналась Руби, но слёзы не падали из её глаз. — Я не ожидала, что эти чувства могут измениться, или появятся другие. Ты же не думаешь, что я глупая или ветреная? — Я думаю, тебе стоит узнать, нравятся ли Муди фиалки, — сказал Гилберт, искренне улыбнувшись, хихикнув, когда девочка с писком метнулась к обочине сцены, чтобы помахать рукой Муди. Громко вздохнув с облегчением, Гилберт решил на какое-то время уединиться с малиновым пуншем, уверяя себя, что во всём виновата жажда, а не факт того, что это лучшая точка для наблюдения за танцорами; такими танцорами, как Энн, которую было так легко заметить благодаря её прекрасным рыжим волосам. И когда Чарли закружил девушку в кадрили, Гилберт не мог молча не ругать себя за то, что не послушался своего собственного совета — следовать за своим сердцем — особенно теперь, когда всё могло быть уже слишком поздно.

***

Танец с Чарли стал худшим испытанием в её жизни. Энн была уверена, что танцевать со страусом, черепахой, или даже Билли Эндрюсом было бы не так ужасно, как шататься по полу с Чарли. Ему удалось наступить ей на ногу полдюжины раз, впрочем, он хотя бы извинился за каждый. Ему также удалось сделать некоторые успехи в сохранении ритма по сравнению с первыми уроками танцев, так что, на самом деле, всё было не так плохо. Тем не менее, поскольку она делила один посредственный танец за другим с посредственным мальчиком, было сложно приказать своим мыслям не блуждать... Сначала она пыталась понять, куда пропадала Диана целый день, наблюдая за своей подружкой во время танца и пытаясь обнаружить улики, словно она рыжий Шерлок Холмс. У неё не было зацепок, за исключением только того, что Диана сменила причёску перед вечером (её волосы были откинуты назад утром, а теперь лежали впереди, перевязанные бантом у основания её шеи), а на заднем крае платья были травинки, будто она лежала на земле, но Диана никогда бы так не сделала. Потом была тайна впечатляющих танцевальных навыков Джерри, молодого батрака, которому удавалось держать идеальный шаг вместе с остальной молодёжью Эвонли. По меньшей мере это было... поразительно, особенно потому, что Энн не припоминала, чтобы Джерри приглашали на их танцевальные репетиции. А потом были Гилберт и Руби. Энн пыталась не искать их среди танцующих, но глаза не слушались её, продолжая против её воли высматривать знакомый затылок с тёмными кудрями. Это всё было ужасно, потому что она почувствовала облегчение, когда заметила Гилберта, и почти сразу дискомфорт, когда увидела Руби. Девушка постаралась отвести взгляд, боясь увидеть их счастливыми. Ей так хотелось вогнать в свою кровь железо, чтобы по-настоящему перестать жить этими чувствами, и ей почти удалось осуществить этот план; если бы не мгновение, когда мелькнувшая к сцене блондинка привлекла её внимание. — О нет, — сказала Энн на выдохе. — Что? — спросил Чарли. — Похоже, Руби бросила Гилберта из-за Муди, — сказала она, серые глаза метались между её одноклассницей, что хихикала, когда парень с бутоньеркой на жилете показывал аккорды на банджо, и Гилбертом, который стоял один у пунша спиной к ним. — Это позор, но это послужит Гилберту уроком, что он не занял Руби до того, как Муди вмешался. Девочкам нравятся музыканты, — прокомментировал Чарли с той долей патриархального авторитета в своём голосе, которым он пытался поразить Энн на протяжении всего дня; но Энн это только злило. Она хотела поговорить с Гилбертом (чтобы убедиться, что с ним всё в порядке, или проследить за ним, если он залечивает сердечные раны), но начинался новый танец, и она подумала, что подойдёт к Гилберту после него. Не важно, был ли он расстроен, нравилась ли ему Энн, но Гилберт всё ещё был её другом, а друзья должны поддерживать друг друга. И Энн продолжала присматривать за Гилбертом, даже когда Чарли крутил её в кадрили, лицо всякий раз отворачивалось от её партнёра, чтобы не упускать кудрявого мальчика из поля зрения. Он не казался грустным, скорее серьёзным, но это обычное выражение его лица. Когда Гилберт поднял голову, и они встретились взглядами, она не могла понять, о чём думал парень в тот момент. Это было странно, потому что Энн так легко могла читать его раньше; но, возможно, это было потому, что раньше между ними всё было намного проще. До записок, танцевальных классов, и вопросов, и пикника. До её шестнадцатилетия, и до сада Эстер Грей, до сбивающих с толку чувств, которые так глубоко засели в её сердце без всякой надежды на то, что они пройдут. Она влюблена в него. Бесполезно это отрицать, если твоё сердце начинает отчаянно биться от единственного взгляда очаровательно печального мальчика, что гипнотизирует пунш на другом конце комнаты. Она сразу почувствовала так много вещей, не имея возможности выразить их словами, но «единственное», и «заветное», и «горячее» казались похожими на то, что пыталось сказать её сердце. Это было больше, чем она чувствовала с Чарли в течение всего дня, и Энн знала, что ей придётся аккуратно бросить своего партнёра по танцу, когда вечер закончится. Впрочем, Энн была уверена, что Чарли не возлагал на неё слишком больших надежд, поэтому была уверена, что не причинит ему длительную душевную боль. Что касается её чувств к Гилберту... она пока не решила, но в безответной любви было что-то романтичное, и, возможно, это будет её утешением, если она сможет распутать ком запутанных чувств. — Нам нужно научиться вальсировать, — сказал Чарли внезапно, на вспотевшем лице появилась самодовольная улыбка, когда по правилам танца паре нужно было идти в круг. — Это первый танец для жениха и невесты. — Так зачем нам этому учиться? — спросила Энн, продолжая искать Гилберта во время своих кружений. — Если только ты не захочешь станцевать что-то другое на свадьбе. Только не польку. Мама говорит, это нелепо. — На какой свадьбе? — спросила Энн, с ужасом посмотрев на Чарли; нервы были на пределе, и она встревоженно ждала его ответа. — Нашей. Энн остановилась, заставив Чарли споткнуться. — Что? Но я... Чарли, я... ты не можешь... и почему... как... — Энн заикалась, её мысли бежали слишком быстро и слишком медленно в одно и то же время, чтобы адекватно воспринимать реальность. Она даже не могла заметить, что их неподвижная пара рушила весь танец и мешала танцорам, большинство из которых бросали на них презрительные взгляды, поскольку им приходилось обходить двоих. — С чего ты взял, что мы поженимся? — Энн наконец удалось составить предложение. — Потому что ты пошла со мной на пикник, — медленно ответил он. — Чарли... ты думаешь, что если я согласилась быть с тобой на пикнике, то это означает, что я согласилась выйти за тебя? — также медленно спросила Энн. — Конечно, — ответил Чарли величественно. — Разве моя записка была непонятной? — Это было предложение?! — Энн вскрикнула так громко, что её пронзительный крик заглушил музыку, музыканты прекратили играть и все глаза в комнате обернулись к рыжей, чьё лицо залилось бордовой краской. — Ну, это была записка, в которой я указал своё намерение сделать предложение. Когда-нибудь. Когда я окончу колледж. — Ты окончишь колледж? — вторила Энн, ошеломлённая, потому что было кристально очевидно, что схоластические амбиции Чарли не распространяются на её собственные. Она должна прояснить ситуацию. — Чарли, нет. — Но мы не можем пожениться до того, как я закончу обучение. Как я смогу тебя обеспечивать, если у меня не будет стипендии? — Очень просто. Ты не будешь обеспечивать меня вообще. — Будь разумной, Энн. Мужчина обязан предоставить своей жене комфортное жильё, чтобы она могла воспитывать детей. — Нет! — кричала Энн. — Нет? — Именно! Нет. Мы не поженимся. Никогда. — Ты снова слишком перевозбудилась, — снисходительно сказал мальчик. — Возможно, нам стоит сесть и успокоить твои нервы. — Мои нервы в порядке… — Энн, ты говоришь слишком громко, — прошептал Чарли, его глаза заметались вокруг, замечая, как много внимания привлекала Энн, осуждающие взгляды всей деревни сверлили его. Бедняга то и дело нервно дёргал свой галстук-бабочку. — ... и я определенно не нуждаюсь, чтобы ты беспокоился о моих эмоциях! Я отлично справляюсь с этим сама. — Но мы говорили об этом перед... — Ты говорил — и, между прочим, абсолютные глупости — так что теперь твоя очередь слушать. Чарли Слоан, я ни за что на свете не стану домохозяйкой, что будет таскать своему мужу шлёпанцы, дарить неуклюжие танцы или воспитывать его отпрысков. Я никогда не стану милым предметом обстановки без голоса и устремлений, и когда ты сказал, что я тебе нравлюсь, я предполагала, что ты знаешь об этом. — В тебе столько энтузиазма, потому что ты молодая... — Я старше тебя на пять недель! — спорила Энн, возгораясь. — Но у девочек такая буйная конституция эмоций, что они по природе взрослеют медленнее, чем парни. — Хватит! — кричала Энн, отступая от Чарли, пристально глядя на него сердитым взглядом праведника. — С того самого дня, как ты начал показывать свои манеры, пытаясь меня впечатлить своим высокомерием, тщеславием, эгоизмом и пренебрежительным отношением к чувствам других людей, ты создал настолько твёрдую неприязнь во мне, что ты, Чарли, последний человек в мире, с которым бы я танцевала, не говоря уже о женитьбе! И с этим сокрушительным отказом Энн вышла из зала, зная, что за ней наблюдают, её осуждают, смеются над ней и жалеют, но ярость слишком сильно горела в ней, чтобы заботиться о чём-то другом. Сомнения и сознание всего придут позже, когда она выйдет из зала, и пройдя через парк, достигнет безопасной зоны у пустующей круглой сцены в парке. Ботинки хлопали по шершавому дереву сцены, когда она нарезала круги, пытаясь разобраться с обострившимися эмоциями. Как только хватило смелости у Чарли предположить, что она выйдет за него замуж! Как этот парень мог быть таким самонадеянным?! Он вёл себя так, будто она должна быть благодарна за его услугу; как будто он спас её от тёмного и сырого болота отвратительной участи старой девы, в то время как она только начала свой путь молодой женщины! Невозможно! Наконец, Энн сумела обуздать свой нервный шаг и остановилась; она смотрела на луну, чувствуя, как её душа кричала, освобождаясь от пережитого унижения. Мало того, что Чарли испортил её день, он заставил её чувствовать себя такой маленькой и жалкой; честно говоря, Энн почувствовала короткий, но великолепный прилив удовлетворения, когда дала ему отпор. Энн ненавидела ощущать себя слабой, и, более того, она презирала жалость, которая достаётся такой ужасной ценой. Её невыносимо терзали мысли о том, что теперь жители Эвонли будут смотреть на неё с жалостью; «ох, буйная рыжая сиротка, упустившая свой шанс на комфортное будущее!» Её крики станут почвой для сплетен в деревне в течение нескольких недель, что определённо оттолкнёт других мальчиков, которые имели бы достаточно глупости начать за ней ухаживать.  Но какая разница, если был только один человек, которого она хотела видеть рядом с собой? И какая разница, если он этого не хотел? Энн не знала, как долго она оставалась у сцены с закинутой наверх головой, разглядывая звёздное небо. Она знала только то, что, когда она почувствовала, как знакомая ладонь коснулась её локотя, а длинные пальцы обогнули локтевой сустав, крепко сжав, она немного испугалась. — Пришёл позлорадствовать? — спросила она, не отрывая серых глаз от неба, прекрасно осознавая, что её сердце рассыпется в прах, если она взглянет на его лицо и увидит насмешку. — Совсем наоборот, — сказал Гилберт, сдвинувшись так, чтобы оказаться в поле зрения Энн, надеясь, что она увидит его искренность. — Я пришёл поздравить тебя. Это было В-П-Е-Ч-А-Т-Л-Я-Ю-Щ-Е. Искренний и добрый взгляд почти успокоил Энн. Она даже улыбнулась, но слегка, её губы задрожали, прежде чем страхи всплыли на поверхность, и она не могла не дать им голоса. — Потому что я выставила себя дурой. Снова. — Потому что ты поставила Чарли на место. Снова, — поправил Гилберт. — Лиззи Беннет гордилась бы тобой. Энн не знала, хотелось ей сейчас засмеяться, закричать или заплакать, поэтому решила скомбинировать все три эмоции; её нижняя губа задрожала, когда девушка пыталась обуздать хныканье, пытающееся вырваться на волю из её дрожащего рта. — Эй, Морковка, — прошептал Гилберт, проведя рукой от её локтя к запястью и пальцам, и мягко сжал, переплетая со своими. — Не хочешь вернуться, а? — в ответ Энн покачала головой, потирая глаза ребром свободной ладони. — Тогда давай уйдём. Я поговорил с мистером и мисс Катберт и сказал, что отведу тебя домой, если ты не будешь возражать. Когда он повёл её, не отпуская руки, Энн не сопротивлялась. Она позволила Гилберту помочь ей спуститься по ступенькам, и доверила вести себя в темноте по тропинке через чёрные поля к Зелёным Крышам. У них не было фонаря, не было звёзд и даже луны, белая линия горизонта была единственным светом, который они имели. Так странно было идти вместе, в темноте, держась за руки так дружелюбно, словно они не ссорились три дня назад. — Мне жаль, что всё так вышло с Руби, — внезапно сказала Энн, и её сердцебиение ускорилось, когда Гилберт сжал её руку. — Честно говоря, я сбита с толку, — добавила она, не решаясь взглянуть на Гилберта, поскольку поняла, что собирается задать вопрос и получить ответ, о котором может пожалеть. — Просто... ты сказал — или я подумала, что ты это сказал... ты никогда не говорил — что ты не заинтересован в продолжении такого типа отношений с ней, когда я спрашивала тебя о доске с записками. И после этого ты принял её приглашение на пикник и танцы. А потом я вижу её с Муди и тебя в одиночестве у пунша. Я просто... Я не понимаю и я... — Энн не закончила свою мысль, отказываясь выражать вслух то, насколько сильно ранила её эта ситуация. — Я хотел пойти с тобой, — сказал Гилберт после молчания, и его признание звучало так мягко и искренне, что Энн остановилась, заставляя Гилберта также притормозить. Он был в двух шагах от неё и смотрел на путь перед ними, его рука крепко сжимала её, держась за отчаяние, что расходилось с его нежеланием повернуться к ней лицом. Энн хотелось позвать его по имени, попросить объяснений, признаться, что она тоже хотела пойти с ним на пикник; но вместо этого, Энн продолжала молчать. Она ждала Гилберта, и парень наконец повернулся, чтобы взглянуть на девушку и показать ей всю правду своих слов в открытом выражении лица. — Я хотел спросить тебя, — начал он, выдавливая слова, стараясь быть смелым даже несмотря на то, что одновременно чувствовал себя чертовски уязвимым, глядя на неё под лунным светом и крепко сжимая её ладонь. — Я пытался! Неделями. И ничего не получалось. Я подумал подождать до последнего момента, но затем Руби спросила меня прямо у всех на глазах. Было жестоко отвергать её так. — Ты принял её предложение из вежливости, — осознала Энн, напряжение, не дающее ей дышать до этого момента, что сдавливало её шею, наконец ослабло, когда она смогла понять чувства Гилберта, или, точнее, не-чувства к её светловолосой подруге. – Значит, ты не... — Нет, — быстро ответил Гилберт, снова сжимая её руку, надеясь, что она поймёт, что значит этот жест. — Никогда. Энн хотела рассмеяться с облегчением, но подумала, что это не совсем уместно, поэтому только улыбнулась, не уверенная, сможет ли Гилберт увидеть её улыбку в темноте. — Значит, я полагаю, ты не страдаешь от невыносимой сердечной раны из-за того, что она бросила тебя ради Муди? — спросила Энн, пытаясь легкомысленно отыскать прежний дразнящий дух их диалогов, который был таким же важным стежком в их дружбе, как и поток напряжения, влекущий их друг к другу. — Примерно так же, как и ты грустишь из-за Чарли, — отозвался Гилберт, и Энн не могла удержаться, чтобы не фыркнуть в ответ на его шутку. — Я сказал Руби следовать её сердцу. — Звучит как хороший совет, — вздохнула Энн, чувствуя, что установила истину своими словами. Её ещё несколько минут назад потерянный дух наконец смог найти успокоение, следуя рука об руку за идущим впереди парнем. Их ботинки хрустели по траве, и это странная, равномерная и убаюкивающая мелодия успокаивала Гилберта и Энн. Когда их шаги синхронизировались, Энн почувствовала, что мир снова стал правильным; ей внезапно захотелось произнести слова, что съедали её ещё с вечера пятницы. — Мне жаль. В пятницу. Я наговорила всего... я не считаю так на самом деле. — Я тоже сказал много лишнего, — ответил Гилберт. — Я никогда... Энн, мы ссоримся, иногда очень сильно, но это просто мы. Честно говоря, наши стычки во время хороших дебатов, это одна из моих самых любимых частей в нашей дружбе. Но бывают и другие моменты, когда мы на самом деле ругаемся, и я теряю терпение... — ... а я теряю самообладание, — прервала Энн, заставив Гилберта слегка хихикнуть, и от этого тихого звука душа Энн заликовала. Она так любила, когда Гилберт радовался. — Энн, то, что я сказал в пятницу... это было со зла. Я разозлился, и я не горжусь этим. Я думаю, я мог сделать тебе больно и я... Я никогда не хотел тебя ранить. И я никогда так не думал. Мне правда очень жаль. — Гилберт, я знаю, — почти шептала Энн, тронутая его внезапным искренним порывом. — Так же, как и я. — Значит, мир? — хотел удостовериться Гилберт. Ощущая прилив беззаботности, Энн подошла ближе и толкнула его плечом. — Конечно, мир. И всегда будет мир. Осознание этого было таким же успокаивающим, словно холодное прикосновение алоэ к обожжённой солнцем коже. Она почувствовала, как Гилберт вздохнул, его облегчение эхом отозвалось в ней, и они продолжали идти вместе по тёмной Берёзовой Тропе. — Гилберт? — сказала Энн, её голос сохранял спокойствие даже тогда, когда она решительно продолжила. — В следующий раз, когда будут танцы, пригласи меня. Её просьба, должно быть, удивила его, потому что его рука сжалась в её ладони, пальцы сжали её собственные, словно чтобы убедиться, что она действительно рядом. Это заставило её улыбнуться. — Как я могу быть уверен, что ты скажешь да? — спросил он нерешительно, с разрывающей сердце уязвимостью в его голосе, но в нём была надежда, и Энн была уверена, что если она посмотрит на Гилберта, то увидит, как сияют его глаза. — Ты не узнаёшь, пока не спросишь, — ответила она, в надежде, что он поймёт, что она просто дразнит; что на самом деле она скажет «да». Всегда. И только ему. Когда Гилберт снова сжал её руку и издал короткий смешок, она подумала, что он понял. Двое шли оставшуюся часть пути до Зелёных Крыш в основном в тишине, не выпуская рук друг друга, наслаждаясь прохладным ночным воздухом и красотой луны и звёзд. Вскоре они дошли до красной каменной тропинки, ведущей в дом Энн. Когда они подошли к закрытым воротам, Энн выпустила руку парня, будто собираясь открыть ворота, но вместо этого перелезла по брускам с завидным успехом, которым, как она заметила, Чарли был бы шокирован. — Потому что девочки не должны лазить через заборы, рыбачить, играть в футбол или делать что-нибудь весёлое, — раздражённо фыркнула Энн. — Полагаю, именно из-за этого он так беспокоится, что я навсегда останусь старой девой. Кому нужна девушка, которая ведёт себя как мальчишка? — и хотя вопрос был риторическим, но он начинал становиться немного болезненным для Энн, когда Гилберт не торопился убедить её в неправоте. — Доброй ночи, — сказала она, отвернувшись от ворот и направляясь к своему дому. — Энн? — позвал Гилберт, и девушка резко обернулась, подходя к воротам. Её глаза, казалось Гилберту, были такими же прозрачными и большими, как луна. Они дали его сердцу смелость, необходимую, чтобы сделать следующий шаг. — В следующем месяце будет окружная ярмарка. Вечером всегда танцуют. Ты пойдёшь со мной? Чувствуя, как ускоряется её пульс, а лицо краснеет, Энн потеряла возможность извлекать слова, поэтому она улыбнулась и резко кивнула, убедившись, что Гилберт правильно истолковал её жест. Его вернувшаяся улыбка была настолько по-мальчишески очаровательной, что Энн не могла удержаться от вопроса в своей голове, как эти губы чувствовали бы себя, будучи прижаты к её собственным. И тогда она подумала: если ей так хочется узнать, что может её остановить? В конце концов, в словах Руби была истина: следуй голосу своего сердца и будь женщиной двадцатого века. — Гилберт? — сказал Энн, в то время парень немного отступил, собираясь начать путь к своему саду. Но, как и в любой другой раз, когда она звала его, Гилберт мгновенно остановился и повернулся к ней, карие глаза с любопытством наблюдали, как девушка встала на нижнюю перекладину ворот так, что её туловище наклонилось над верхней частью ограды. Перегибаясь через забор, Энн притянула Гилберта за плечи, заставив парня встать на том месте, где ей захотелось. Лунный свет освещал его тёмные волосы, а глаза, казалось, захватили самые сердца мерцающих звёзд. Руки Энн были более спокойными, чем она могла себе представить; её пальцы проследили линию его челюсти, которой она так восхищалась последние несколько месяцев, кончики пальцев скользили по загорелой коже. Она почувствовала, как Гилберт тяжело сглотнул, но не отстранился от её исследующего прикосновения. Щекотка вернулась, и теперь она бегала по всему телу. Она была не такой болезненной, как в день, когда они танцевали, но достаточно настойчивой и сильной, пока Энн наконец не сдалась ей, наклонившись так же, как и Гилберт наклонился, и их губы встретились в первом поцелуе под луной и звёздами. Энн переместила руку на щеку Гилберта, и парень нежно наклонился к её прикосновению, таким образом сместив свою голову вбок, изменив давление своих губ на её, и Энн вздохнула от этого маленького движения. Целовать Гилберта было романтичнее всего, что она когда-либо себе воображала. Его губы словно были созданы, чтобы целовать её, так тепло, жадно и плотно прилегать к её губам. Не было никакого беспокойства или вопроса, было ли правильным то, что они делали, потому что это были Энн и Гилберт, и в мире не было ничего более правильного, ведь сам мир внезапно перестал существовать. Даже когда они расстались, только на мгновение, на несколько дюймов, чтобы отдышаться, их непреодолимо тянуло друг к другу. Энн полностью обхватило лицо Гилберта, её ладони были холодными против его горящих щёк, большие пальцы мягко очерчивали круги на чувствительной коже его ушей. Одной рукой Гилберт потянулся к локтю Энн, помогая девушке сохранять равновесие, когда она перевесилась через забор, в то время как его вторая рука направилась прямо к её рыжим волосам. Пальцы начали путь от основания её щеки, зарываясь в рыжее море её волос, которые он так любил, исследующие пальцы ослабили заколки, что аккуратно удерживали её локоны. Когда Энн хныкнула, Гилберт придвинулся ближе, звук её непроизвольного вздоха заставил его сердце стучать так быстро, что он был абсолютно уверен, что девушка могла слышать его; когда язык Энн провёл по его верхней губе (невинное рефлекторное движение с её стороны, по крайней мере в первый раз, возможно, уже не такое невинное, когда она сделала это во второй и третий раз), Гилберт знал, что нужно закончить поцелуй прежде, чем у него возникнет желание стащить её с ворот и унести с собой далеко в ночь. В нежных объятиях Гилберт оторвался от прекрасных губ своей спутницы, прежде чем отстраниться, и они касались только лбами, вдыхая воздух друг друга. Медленно Гилберт и Энн освободились друг от друга; глаза одного искали сожаление, раскаяние или равнодушие в глазах другого, но находили лишь отражение страсти, любви и желания, мерцающие во взгляде обоих. Гилберт не мог удержаться от улыбки, а Энн не смогла сдержать хихиканье. Долгое время они оставались такими, с улыбкой и хихиканьем, пока, наконец, Гилберт быстро чмокнул счастливые губы Энн, прежде чем отступить от ворот. — До завтра? — спросил он, зная, что она поймёт его без всяких уточнений. — До завтра, — согласилась Энн, её восхитительные волосы беспорядочно спадали на плечо, и всё, что мог сделать Гилберт, это развернуться и уйти, чтобы удержаться от желания потянуться к одному из её локонов и поднести к губам. Энн подождала, пока Гилберт слился с темнотой, и затем слезла с ворот и направилась в дом. Она сделала это! Она поцеловала Гилберта! И он поцеловал её! Возвращаться в тот момент было так прекрасно, и Энн закинула голову, чтобы рассмеяться под луной, пока она семенила кругами к входной двери. Она чувствовала волнение и спокойствие одновременно, уверенная, что её душа могла сиять, подобно солнечному свету. Ей не удастся заснуть, не тогда, когда она всё ещё могла чувствовать давление его губ, его тёплую кожу между пальцев, крошечный сладкий вкус на кончике её языка. Мелодично вздыхая, Энн свернула от дома и направилась к конюшне. Несмотря на то, что у неё не было фонаря, девушка могла видеть, что Бэлль и Баттерскотч ещё не спали; лошади стояли в своих стойлах, как будто бы хотели быть уверенными, что Энн вернётся домой. — Привет, Белль, Баттерскотч, — приветствовала она, наклонившись над стойлом, чтобы почесать голову годовалому жеребцу. — У меня был такой день! Рассказать? — когда животные ответили тихим ржанием в знак согласия, Энн улыбнулась. — Хорошо. Пожалуй, я начну с того, что всё было точно так, как сказал Гилберт: В-П-Е-Ч-А-Т-Л-Я-Ю-Щ-Е.