Крыжовник и сирень

Смотрят: и ни одного человеческого качества. Не человек, а двуногое бессилие, с головой, откусанной начисто…*

Гермиона стёртыми, покрасневшими ладошками выжала тряпку, смоченную в холодной воде, и, откинув влажные рыжие пряди, приложила компресс к пылающему лбу. Брови Фреда тут же почти незаметно дёрнулись от прикосновения, но больше ничего не произошло: Уизли так и лежал без чувств, лишь грузно вдыхая и с хрипом выдыхая. Грейнджер отбросила собственные кудри, выбившиеся из причёски и лезущие в глаза, и устало вздохнула. Фред выглядел не слишком здоро́во с этим лихорадочным румянцем и обветренными губами, с волосами, разметавшимися по подушке, и тяжело вздымающейся грудью. И Гермионе страшно видеть его таким. Сегодня она не ушла в Министерство и впервые отказала министру в помощи, отослав категоричный ответ вместе с прилетевшей совой. Ей очень хотелось думать, что за такую вольность ей не перекроют доступ к библиотеке и не перестанут игнорировать её нужды (она не стала расписывать причину отказа – просто указала, что не сможет появиться в Министерстве в лучшем случае до завтрашнего утра). Весь день у неё шёл шиворот-навыворот, и она толком не могла никого в этом винить. Гермиона всё ещё не находила себе места, нервно дёргая ногой и не покидая кресла, перенесённого в спальню Фреда. Случившееся утром никак не давало ей покоя ровно настолько же, насколько текущее состояние Уизли. Сначала ничего не происходило. В небо лишь взвился яркий и шумный сполох огней, несказанно дерзкий для таких ранних утренних часов. Но всё же то был обыкновенный фейерверк, которыми торговали те же близнецы Уизли. Однако спустя лишь несколько рассеянных мгновений слуха Гермионы коснулся внезапный резкий вскрик, пробирающий до самой души своим отчаянным страхом, а потом прозвучал грохот. Всё произошло так быстро, что к моменту, когда Грейнджер обернулась к Фреду, поняв, что источником шума являлся он, парень уже валялся на полу, скрючившись, бессильно притягивая конечности к груди и в откровенном ужасе глядя на Гермиону, а вернее – на что-то, чего она сама не видела. Фред скулил, скребся ногтями об пол, бессильно замерев на одеревеневших руках, не отводя безумно выпученных глаз от чего-то. Гермиона отреагировала слишком замедленно, в полном шоке глядя на вмиг обезумевшего и до невозможности бессильного в своём страхе Уизли. Лишь спустя долгие мгновения она почти сломя голову бросилась к нему, зовя по имени и взывая к его разуму, пока он не мог вымолвить и слова перекосившимся от ужаса ртом. Опасаясь сделать хуже, она не сразу осмелилась коснуться его, но, понимая, что Фред был где-то, но точно не здесь, взяла его за руки, коснулась груди, плеч, щёк, пытаясь вернуть его сознание из кошмара обратно. Она просила его сконцентрироваться на ней, напоминала ему о том, где он находится, какое было число, уверяла, что он в полной безопасности и заставляла саму себя оставаться спокойной, чтобы в своей голове суметь найти способы ему помочь. В итоге она будто и сама выпала из реальности, потому что спустя время Гермиона обнаружила их всё ещё сидящими на полу. Фред полулежал на ней, пока она укачивала его в своих убаюкивающих объятиях (как сам он её не специально научил). Его скрюченные пальцы с силой прижимали Грейнджер к нему, но со временем хватка стала слабеть, пока вовсе не спала. Фред лежал без чувств. Гермиона была в такой неописуемой панике, когда видела, что происходит с Уизли, что не смогла полностью положиться на свои мечущиеся из одного угла в другой мысли, и вызвала лекаря. Впервые она усомнилась в своих знаниях и поддалась бьющим через край эмоциям. Ей очень не хотелось, чтобы из-за её промедления или самонадеянности Уизли пострадал больше, чем продемонстрировал. Когда лекарь пришёл, Гермиона сама не смогла до конца точно сказать, что произошло с Уизли, потому лекарь после осмотра резюмировал лишь простудную лихорадку и попросил обратиться в соответствующую службу, если что-то прояснится. Он ушёл от них так же скоро, как появился, отрекомендовав метод ухаживания и оставив бессознательного пациента на попечение его единственной сожительнице. В итоге Фреду были прописаны только зелья и покой, но Гермиона просто не могла отойти от его постели, переживая, что может случится что-то плохое, пока она не смотрит. Она пыталась взять в руки книгу или перо в надежде отвлечься, но в итоге перечитывала или переписывала одну и ту же строчку заново по нескольку раз. В бессилии Гермиона отложила всё в сторону и взяла спицы, но и те её не слушались, так что по итогу Гермиона заняла себя тем, что начала попросту распускать свои старые работы и крутить мотки заново. Но скоро закончились и они, потому она решила заварить себе чай – получилась горькая жижа, но девушка довольствовалась и этим. Гермиона ненавидела своё бессилие и ограниченность пространства. Потому что если в школьные годы страдали её друзья, то она могла пойти и узнать всё, что ей могло помочь разобраться, в библиотеке. А сложившаяся ситуация просто не позволяла ей отойти дальше порога квартиры. Да ещё и Фред сам никогда не рассказывал ей о возможных появлениях подобных вспышек. И случившееся накануне утром было чем-то сродни ментальному, а не физическому недугу… Всё это явно не проясняло ровным счётом ничего. Потом волшебница принялась расхаживать по комнате, подолгу стояла у окна, всматриваясь в прогулочные улочки и витрины магазинов, ежеминутно бросала косые беспокойные взгляды на больного. Потом её одолело любопытство – она заглянула в ящик Фреда (на нём ведь не было замка, так что ничего страшного, верно?) и, перебирая записи и отчёты о создании леденца, какие-то безделушки, стопки писем (их она не тронула), наткнулась на заброшенную палочку (верно, она ведь и не видела, чтобы Уизли пользовался магией здесь хоть раз). Ох, у него была замечательная черная палочка с зазубринами на рукоятке. Чем-то она напоминала хвост метлы или разбухшую сосновую шишку, отчего Гермиона слегка усмехнулась, на мгновение даже расслабившись. Рядом с палочкой на самом дне лежали помятые листы пергамента. Они выглядели самыми неухоженными среди остальных бумаг, и почерк на них скакал очень нервно, клякс было полно, а веяло от них – если так можно сказать – каким-то мученическим духом. Гермиона подумала, что ей станет хуже, если она решит прочитать это. Мыслями весь день Гермиона была где-то очень далеко, но всё равно оставалась начеку, чтобы быть готовой уловить любую перемену в состоянии Фреда. Она прокручивала момент утреннего происшествия вновь и вновь, сопоставляла собственные знания и пыталась понять, что же всё-таки это было. Однако собственного однобокого видения ей было недостаточно – она хотела узнать от самого Фреда, что он видел и чувствовал. А ещё ей явно не доставало знаний. Она просто ненавидела, когда чего-то не понимала. К концу дня Гермиона перебрала уже с сотню вариантов ответов на свои вопросы, а Фред так и не думал пробуждаться. Грейнджер за всё то время жутко извелась: потрескавшиеся губы были изгрызены, кое-где кровоточа, на лбу прорезалась тревожная складка, а под глазами вновь залегла прежняя усталая тень. Наконец в районе одиннадцати вечера на кровати появилось шевеление, и Гермиона встрепенулась так бодро, что сама подивилась. Фред проморгался и в медленно приходящем недоумении обшарил взглядом сначала знакомую комнату, а потом Гермиону. Кажется, на лице его мелькнуло облегчение при виде неё. Сильно жмуря глаза и морща лоб, он почти сразу попытался приподняться, вероятно, стараясь сесть и понять, что происходит или произошло, раз он вдруг оказался в кровати. Гермиона в нетерпеливом ожидании смотрела на его лицо. Он, наконец, смог сконцентрировать взгляд. - Что слу… - договорить у него не получилось, и Уизли схватился за виски пальцами, массажируя и пытаясь унять режущую боль. Погодя, он выдавил сквозь стиснутые зубы: - Как я тут оказался? - Думаю, тебе сначала нужно принять зелье, - Грейнджер даже с какой-то дрожью взмахнула палочкой, призывая с ящика неподалёку пузырёк с золотящейся жидкостью. Фред поймал его руками и выпил залпом. Постепенно мука на его лице сгладилась. Несмотря на долгий сон, отдохнувшим Фред не выглядел – скорее, наоборот, ещё более изнурённым. - Ты упал, Фред… - ответила она на его вопрос. На лице Гермионы отразилось беспокойство, она взглотнула, подбирая слова. - Вернее, сначала ты закричал. Очень истошно, словно увидел что-то страшное. А потом схватился за грудь и упал с коляски… Я пыталась звать тебя, но ты будто не слышал. Она вспомнила и душераздирающий крик, и бешено мечущиеся глаза, и сжавшееся на полу тело, и собственное бессилие, когда Фред даже не обращал внимания на её голос и руки, словно её там и не было. Он был в бреду, глаза его сверкали безумием, но единственно верные скрюченные пальцы нашли и крепко вцепились в кулон на груди. Гермиона была в ужасе в тот момент и теперь крупно вздрогнула, словно по телу вдруг стекло что-то холодное. Она старательно сморгнула подступившую пелену, желая прогнать само воспоминание и её собственные ощущения в тот момент. - А ещё! - голос вдруг её звякнул, как подброшенная в воздух весёлая монета. - Кажется, ты дёрнул ногой… Голос её прозвучал всё же неуверенно, но с неприкрытой надеждой. Об этой детали она вспомнила буквально час назад, пока в очередной раз проматывала момент в своей голове. Но не могла теперь точно сказать, не придумала ли это себе сама в суматохе. Фред опалил её таким возмущённым взглядом, расчесав нутро против шерсти! Будто Грейнджер сидела и прямо в лицо нагло ему лгала. Грудь у него грузно раздулась, словно парень был готов закричать, но потом опала и дальше раздувалась почти ежесекундно. На лице у Уизли отражалось неверие, сомнение, он в растерянности оглядывался вокруг, соображая и пытаясь вспомнить, как упал. Но в голову почти не шли воспоминания. - Нет… Нет, - голос у него теперь был чересчур уверенный, и парень дёрнул рукой, отмахиваясь то ли от Грейнджер, то ли от собственных навязчивых мыслей, начавших нашёптывать ему о зыбкой надежде. - Быть того не может. Гермиона смотрела на его затылок почти снисходительно, наблюдала за тем, с какой отстранённостью он тёр свой подбородок и хмурил брови в попытке здраво мыслить. Фред выглядел как никогда уязвимо в момент, когда проблема, давящая на его мозги и душу месяцами, возможно, начинала иметь пути разрешения. Гермиона и сама не была уверена в том, что видела. Но была – может, наивно – убеждена, что ещё не всё кончено. Но говорить об этом нужно позже – не сейчас, когда у Уизли, вероятно, имеется проблема намного хуже и сложнее. Она сложила руки на коленях и напустила на себя как можно более спокойный вид. Голос её был ровен: - Что ты видел, Фред? На звук своего имени парень вдруг вздрогнул, словно его внезапно отвлекли от важного дела. Он посмотрел на неё сквозь пальцы задумчиво и даже затравленно, а потом отнял руку от лица и ответил с трудом: - Стену... И продолжать не было нужды, потому что Гермиона понимала, что никаких случайных стен Фреду привидеться априори не может. Наконец, пазл вроде как сложился. Она постаралась быть максимально бесстрастной, затрагивая тему, которая скорее всего могла оказаться чересчур болезненной для Уизли: - Я думаю, у тебя была паническая атака, - в горле у неё стало так сухо, но теперь Гермиона была готова говорить об этом спустя целый день. - Или что-то тяжелее. Знаешь, есть люди, которые могут не подозревать о серьёзных психологических диагнозах, а они есть. Всегда рядом. Просто это проявляется в определённых обстоятельствах. Бывает, что не проявляется вовсе, но изъедает ду… - Хватит, я всё равно ничего не понимаю, - он снова не смотрел на неё, внимание его было сейчас слишком рассеянно, отвлечено на собственные мысли, но оборвал Фред её речь грубо. - Было, и забудем. - …Хорошо, - она не хотела сражаться с его неуверенностью сейчас, когда он так чувствителен, а она сама не до конца убеждена в том, о чём думает. - Но есть человек, способный разобраться в этом и объяснить тебе всё. А ещё помочь. - Помочь, ага, - отозвался он язвительно, кривя гримасу. И вновь эти яд и злость, которые возвращались всегда, когда Фред чувствовал себя так, словно не контролировал ситуацию. Она не видела такой реакции уже несколько недель. Но, будем честными, помощь он воспринимал с большим отвращением после войны. Она вновь предприняла попытку, сделав усилие и заранее зная, что, вероятно, на неё огрызнутся: - Фред, душевные травмы не уходят просто так… - Я уверен, что всё дело в смешивании зелий, - вновь пресёк её попытку Фред с нажимом, глаза у него загорелись так, будто Гермиона размахивала у него перед носом красной тряпкой, провоцируя. - Перед сном я принял зелье из больницы и почти тут же рассосал леденец против кошмаров. И тут уже она уже не выдержала: - Ты думаешь, какой-то леденец мог вызвать галлюцинации?! - Не было у меня галлюцинаций!! Волосы у неё разве что не дымились от жаркого недоумения и злости, бьющих без контроля. Она очень устала, проведя у его кровати в беспокойстве целый день и не находя спасения от мучавших её мыслей. Потому теперь, когда ей даже не позволяли открыть рта и озвучить свои мысли полноценно, Гермиона просто пылала злобой. - Да чего же ты боишься?! Я же сказала – у многих бывают такие проблемы! Главное обратиться и принять помощь! Психиатр и занимается душевными травмами! У тебя это из-за войны! - Я?! Боюсь?! Да нет у меня никаких проблем, и лечиться мне не надо! Ко всяким психиатрам ходят только те, кто бессилен перед самим собой и не может взять себя в руки, чтобы справиться! Слабаки! И Гермиона замерла, с зычным клацаньем захлопнув было открывшийся рот. Её глаза, можно было бы сказать, комично округлились, но вот всё лицо приобрело такую горькую, шокированную и обиженную окраску, словно Грейнджер резанули по самому сердцу самым сильным заклятием. И сделал это тот, удара от кого она не ждала. - Так вот, какого ты мнения?.. - с губ теперь капала горечь вместо прежней злобы, а глаза у Гермионы стремительно стекленели. - Значит, я тоже слабачка, раз пробыла последние несколько месяцев за терапией? Она оцепенела в смиренной тишине, словно ожидая падения гильотины. Воздух вдруг замер и в напряжении искрил. Фред осёкся. Он чувствовал и видел, что совершил ошибку, и потому был опять же виноват, но от своих слов, твердолобый, отступиться не мог – поздно. Попросить прощения, дать заднюю – подтвердить, что во всём сказанном ранее был не прав. А, значит, проблема у него есть и помощь ему нужна. - Значит, тоже, - кисло слетело с губ. Гермиона какое-то время молчала, а потом кивнула и, даже не глядя на него, поднялась и ушла. Они молчали следующие два дня. Грейнджер специально не показывалась ему на глаза, вновь усердно пропадая за порогом квартиры. Ох, она была разбита, ещё как. И плакала много, и не спала почти. Потому что Фред, ставший первым, кому она показала свои раны и была откровенна в своих травмах, взял и втоптал её чувства в грязь, сильно снизив её уверенность и чуть ли не сведя к нулю все прежние старания с психотерапевтом. Она стала пить больше таблеток, перестала чувствовать себя спокойно даже в квартирке на Косом переулке, отчаянно нуждалась в поддержке, когда принимать её было неоткуда. Она хотела, правда хотела обратиться к своему психотерапевту, но просто не имела на это сил. Гермиона вновь пряталась за своей занятостью, считая, что проблема уйдёт сама. Но знала, что этого не случится. И потому отчаивалась ещё больше, ненавидела себя за опрометчивое доверие и по шагам возвращалась к тому, что грязнокровка не имеет права на счастье. В пропасть её могло столкнуть теперь любое неверно подобранное слово. Но то, что она пряталась от его взгляда, не значило, что она сама не видела его. Она заставала его дремлющим у камина в привычном ожидании её, но не подходила. Слышала стук ложки, когда он ел приготовленный ею ужин по ночам. А ещё в одну ночь Гермиона застала его в постели за странным и печальным делом. Фред сидел, опершись спиной на подушки, и наотмашь колотил себя кулаком по ногам. На лице его пылали злость и недоумение вместо хоть толики необходимой боли – которую он, вероятно, и желал вызвать своими действиями. У неё самой мышцы больно ныли от взгляда на эту картину, а ему – ничего. Они столкнулись утром спустя два дня в том же самом месте, где случилось это. Гермиона задержалась на пороге гостиной, собираясь трансгрессировать в Министерство, а Фред уже сидел на своём месте, хотя для него утро было ещё слишком ранним. Оно было омрачено присутствием свинцовых туч и непрекращающегося снегопада (непривычно бурного для декабря). Они оба не спали в четыре утра – не могли. Кажется, настоящий приход зимы заставил их хандрить, провоцируя не самые приятные воспоминания и чувства из глубины души. Тёплая гостиная помогала чувствовать себя в безопасности – в согревающем коконе, в который не могли пробраться никакие страхи. Однако настежь распахнутое окно, у которого в этот момент сидел вновь посеревший, словно неживой Фред, возвращало сознание к реальным вещам. Гермионе было не по себе. И оттого странно она себя ощущала, понимая, что её спокойствие равномерно сливалось с тревогой, будто смирение перед бурей. - Если бы меня не стало тогда, то ничего бы сейчас не изменилось. Всё тот же мрак, пустота и бездействие. Гермиона вздрогнула от неожиданного смысла слов и вскинула голову, во все глаза глядя на отчуждённый профиль Уизли. Каким-то краем своего умного мозга она уже давно понимала, что Фред скучал по тому себе, который умер под завалом – по весёлому, неунывающему Фреду Уизли, балагуру и оптимисту. Сейчас все эти качества будто отмерли из-за неиспользования. А хотелось бы верить, что просто уснули. Однако Гермиона никогда бы не подумала, что в голове у этого человека бывают мысли подобного… смертельного, даже суицидального, рода. И, похоже, зря. - Джордж бы не пережил… - начала она, крепко вцепившись в лямку сумки, чтобы заземлить свои переживания, но Фред, словно давно убедившись в своих мыслях, не дал ей продолжить: - Брось, уж кто-кто, а он бы справился. У него есть почти-невеста, увлечение, работа… Здесь и без меня всё довольно хорошо, - голос у него стал такой безвольный, серый, просто никакой, что Гермиона даже начала бояться, что Фред уже стал конкретно раздумывать над чем-то по-настоящему отчаянным. Поджав губы, она хмуро смотрела в затылок Уизли. Злость, которую она так усердно прятала внутри с того вечера, поднималась вновь, как бывало всяко, когда затрагивались подобные темы. - Никогда бы не подумала, что ты, самый близкий Джорджу человек, будешь говорить такую чушь о нём, будто совсем его не знаешь или не придаёшь значения вашим отношениям. Фред вздрогнул от этого укоризненного тона, словно его хлестнули чем-то, и быстро обернулся, смотря на Грейнджер так же зло, как она на него воззрилась сейчас. - Как раз потому, что я знаю Джорджа, как никто иной, я могу говорить, что он смог бы оправиться. И при этом это никакая не «чушь». Мой брат намного сильнее многих людей – сильнее, чем ты можешь себе представить, - он рвано вдохнул, когда сказанная на одном дыхании фраза оборвалась, и продолжил, начиная краснеть от давления. - Справились бы и Рон, и Билл, и Перси, и Чарли, и Джинни, и мать с отцом. Мерлин, все обязаны продолжать жить. Пострадали бы время – после бы оправились. Гермиона осеклась и поджала губы. - Тогда… - она с сожалением всё так же смотрела в его глаза, наконец поняв, что было в его голове, - что насчёт тебя? Почему ты ещё не оправился? Фред нахмурился ещё больше, но даже спустя минуты ничего не смог ответить. Слова Грейнджер звучали резонно, вновь правильно, но, пусть он и не мог отринуть их так же легко сейчас, его мозг лихорадочно искал новые, убедительные лишь для него объяснения. Гермиона покачала головой, устало вздохнула и постаралась говорить так, чтобы Фред понял – ей не всё равно, он и его мысли имеют значение. Но нуждаются в профессиональной обработке. - Умри ты, мистер и миссис Уизли потеряли бы дорогого сына, Рон, Перси, Билл и Чарли потеряли бы родного брата, Джордж – родственную душу, Джинни – главную поддержку, Гарри – названого брата, и я… - она споткнулась, точно не понимая, что только что хотела сказать. - Я просто поражаюсь тому, как ты настырно не желаешь видеть прописных истин! Ты дорог людям! И это чистый эгоизм – решать умирать тебе или жить! Он глядел на неё молча, нервно жевал губы, сверкал вновь загоревшимся взглядом на сером лице и наконец ответил: - Закрой рот, Грейнджер, - прозвучало, как грубая отмашка, и Фред махнул на девушку рукой, словно прогоняя назойливую муху. А ей снова как ножом по сердцу. - Да что же ты!.. - уже бессильно воскликнула она, узнавая в нём и себя на пике своих психологических проблем – она тоже игнорировала их. - Я только и хочу, чтобы ты не страдал и был счастлив! Откровение слетело с её губ очень легко, потому она не сожалела о сказанном, но, чувствуя вновь непрошенные слёзы, в которых снова был виноват лишь Фредерик Уизли, и не желая слушать очередной ядовитый ответ, побыстрее сбежала и трансгрессировала за дверью квартиры. Всё следующее время Гермиона переживала за то, не сделает ли Уизли нечто безрассудное, но приглядывала за ним лишь скрытно и за то себя не хвалила. Странно или нет, но для этого дела она связалась с Джорджем и попросила, – надрывно так, даже сквозь чернильные строчки чувствовалось – чтобы он был рядом с братом. Он, конечно, согласился, хотя и не слишком понимал, в чём дело. Уже потом, обмениваясь «отчётами», Гермиона узнала из письма Джорджа, что ничего необычного – в смысле для этого Фреда, с которым он общался вот уже месяц – со старшим не происходило: он был всё таким же мрачным, смотрел грузно, но с близнецом говорил спокойно. И это казалось Гермионе очень странным, ведь после тех двух перепалок Фред стал более скрытным и взвинченным. Однако Джордж не заметил таких изменений. Гермиона догадалась, что всё стало только хуже. Вернувшись в квартиру посреди рабочего дня, она застала два зимних ботинка на пороге и коричневое твидовое пальто на одиноком крючке. Почти сразу после того, как она прикрыла за собой дверь, с кухни донёсся зычный вопль, бренчание посуды и рёв огня. Грейнджер тут же, не успев и сбросить обувь, метнулась вдоль коридора. Шум с кухни звучал всё страшнее, и, распахнув дверь, Гермиона воззрилась на огонь, бьющий из плиты, как из адовой печи. Пламя касалось почти самого потолка, а вокруг него скакал и бренчал протянутой к огню крышкой Джордж (и это его крики она услышала из коридора), в то время как его старший брат, отъехав подальше, с опаской и удивлением (граничащим с умиротворением!) наблюдал за всем этим. Потратив драгоценные секунды на ужас от этого зрелища, Грейнджер резким взмахом палочки привела плиту и посуду в порядок. Братья, только сейчас заметившие её появление, в шоке обернулись, не обращая внимания ни на дым под потолком, ни на выкипевшую кастрюлю, ни на почерневшую вмиг стену. - О Мерлин, Гермиона!.. - почти с благоговением выдохнул Джордж, всё ещё в защитном жесте держа руки. - Ты ж наша спасительница! Она была настолько глубоко поражена тем, что только что видела, что даже разозлиться нормально не могла. Хотя за прошедшие годы к выходкам близнецов уже можно было бы нормально так привыкнуть и реагировать прилично и показательно-стойко, как их героиня-мать. Гермиона как-то рассеянно убрала за уши выбившие пряди, слегка подпалённые полыхавшим огнём, и очертила глазами потемневшую крышку в крепко сцепленных пальцах младшего близнеца и его чуть дымящуюся чёлку. А потом тем же изучающим взглядом обвела щеку старшего, обмазанную в саже, и розовую, вероятно, ошпаренную, руку. И ещё заметила, что Фред оглядывал её так же внимательно. Ей стало неловко вдруг до красных пятен. - Что здесь было?.. - она выглядела совсем чуть-чуть напуганной, но быстро взяла себя в руки: - Что вы наделали, Уизли? Голос у Грейнджер звучал не у как уставшей-министерской-работницы-Грейнджер, а как у приставучей-занудливой-старосты-Грейнджер, что заставило Джорджа даже как-то нервно хихикнуть. - Ничего, что могло бы тебя разозлить?.. - попробовал он, выглядя не как взрослый предприниматель, а как пойманный за хулиганством мальчишка. Понимая, что объяснений не услышит, – да и не особо хотелось – она прогнала их с кухни, размахивая – слава Мерлину! – не палочкой, а прихваченным со стула полотенцем: братья тут же быстро и послушно сбежали в другую комнату. Гермиона устало вздохнула и принялась устранять учинённый ими погром, и, закончив, вскипятила чайник. Заварила чай сначала только для себя, но потом всё же пожалела близнецов и сделала и им. Когда Гермиона вышла в коридор с подносом в руках, то уловила тихий, осторожный диалог, и ноги её без команды замерли перед поворотом. Гермиона услышала лишь отрывок, вероятнее – конец, от разговора: - …Я пустой, Джордж, - раздалось с коротким, горьким, усталым смешком, - как слизняк, понимаешь? И Гермиону, и Джорджа, сидящего в кресле перед братом, передёрнуло от новоприобретённого звучания старой шутки, произнесённой когда-то младшим близнецом ради того, чтобы сгладить тревожную атмосферу. Спустя несколько мгновений Гермиона круто развернулась на пятках, чудом не опрокинув чайничек, и на всех парах помчалась в комнату Фреда. Ворвавшись в помещение, она бесшумно прикрыла ногой дверь и поставила поднос на ящик. Потом взмахнула палочкой и непослушными губами произнесла заклинание, потому что контроль её был теперь ой, как плох: - Акцио, записки Фреда! Ей в руки из того же ящика прилетели те самые бумаги, которые она отложила несколько дней назад, боясь прочитать что-то страшное. Сейчас ей было всё так же страшно, но что-то внутри подсказывало, что прочитать записи теперь было необходимо – хотя бы краешком глаза, хотя бы часть. Гермиона нервно скакала глазами по строчкам, цепляя из неровного рваного текста то тут, то там слова об отчаянии, вине, скорби, тоске, безумии, смерти... Читала она всегда быстро, без запинок. И теперь улавливала только общую непрямую мысль, и в самом конце, финальным тяжёлым аккордом, лежала надпись: абсолютно беспорядочная, размазанная, оборванная… «Хочется искусить судьбу… (нечитаемо) попробовать покончить (нечитаемо) и из этого судить. Останусь (нечитаемо) – значит, что-то ждёт, ради чего-то стоит продолжать. (нечитаемо) – значит, так нужно было с самого начала, и всё это – ошибка. Но мне… страшно… умирать… только это меня и держит.» И всё встало на свои места. Как шестерёнки в большом и сложном механизме. Гермиона не знала даты написания этих записей (исповедей), но знала, что это был почерк именно Фреда (пусть даже настолько кривой и неаккуратный) у неё перед глазами. Она схватилась за голову и тонко простонала от понимания того, что происходило с Уизли. Наконец, ей стало всё ясно. Грейнджер до боли в сведённых пальцах сжала поднос, глубоко вздохнула и, старательно стирая с лица беспокойство и нервозность, вошла в комнату с натянутой улыбкой: - Я заварила чай. При её появлении в комнате внезапно наступила тишина, и оба замолчавших брата как по команде обернулись к ней, но Фред почти сразу отвёл взгляд обратно в сторону. - О чём-то говорили? - Грейнджер, наверное, выглядела чересчур весёлой – так сильно старалась, и потому на неё с подозрением косились. Но она, как ни в чём не бывало, прошла в комнату, ставя поднос на свой стол и отодвигая свитки и книги в сторону. Краем глаза она наконец заметила и своего кота, который все месяцы относился к Фреду почти что с презрением, а сейчас громко тарахтел на коленях его близнеца. - Да, эм, Фред теперь думает над созданием пилюль от усталости, - Джордж выглядел дезориентированным от внезапного появления Грейнджер и её непривычной бодрости, выкручивался на ходу и озирался на брата в поисках поддержки, но тот даже не реагировал на его немые призывы о помощи. - Это же потрясающе! - воскликнула Гермиона, будто и не слышала урывка разговора ранее. Близнецы, кажется, расслабились, считая, что она ни о чём не подозревала. - Угу, - быстро согласился всё тот же младший брат, суетливо смотря то на брата, то на подругу, а потом недоумённо и слишком громко воскликнул: - А чего ты, кстати, ещё в обуви? Гермиона наполнила три кружки чаем, в свою добавив несколько капель настойки медикаментозного значения, вернулась к близнецам и протянула им по чашке. Джордж с готовностью принял свою, Фред запоздало сделал то же. Чай уже, как ни странно, был остывший. Грейнджер взяла свою кружку и красноречиво подняла брови в ответ на прошлый вопрос. Посмотрела на стопы Джорджа, которые были втиснуты в не по размеру маленькие тапочки, с которых пятка юноши свисала на много дюймов. И парень смущённо сник, прячась за чашкой. - Ну, как дела, Джордж? - она не собиралась сбрасывать маску, пристраиваясь у камина и отпивая из кружки стоя, отказавшись присесть, когда младший из двух Уизли услужливо предложил ей своё насиженное место. Так ей было проще следить за ними обоими. - О, всё замечательно! - живо откликнулся Джордж. - Продажи подскочили после выпуска «Кошмариков», к нам поступают новые заказы. Анджелина немного помогает мне с этим управляться… Дома дела тоже хорошо. А вы… ты как?.. Гермиона натянула слабую улыбку, и искрящий взгляд Джорджа понятливо потускнел. - Всё нормально. Спасибо, что спросил. - О… Совы из Хогвартса не прилетали? Гермиона и Фред одновременно удивлённо нахмурились, даже неосознанно переглянувшись, но быстро отвели глаза: Уизли снова смотрел в пол, Грейнджер – на Джорджа. Похоже, растерянность на её лице была настолько очевидная, что он почувствовал себя неловко, незадачливо почесал мизинцем пустую ушную раковину и объяснил: - Ну, значит, ещё прилетят. И не смотри на меня, как на умалишённого. Мы уже все давно закончили школу, я знаю. Хотя на самом деле я и Фред сбежали из неё на последнем курсе, а ты и сейчас ещё доучиваешься… В общем, не суть! Я к тому, что это не приглашение на обучение. Нам предлагают посетить отстроенную школу на каникулах. Губы Гермионы тронула растроганная и возбуждённая улыбка – она уже давно хотела вернуться и только ждала дозволения МакГонагалл. А вот Фред лишь раздражённо фыркнул, но никак услышанное не прокомментировал. - У меня экзамены зимой. - Ты там в любом случае тогда будешь. И всё же здорово, что мы можем… верно? Гермиона кивнула, мысленно предаваясь самым приятным воспоминаниям, связанным с обучением в Хогвартсе – там были и веселые стычки друзей в гостиной, и интереснейшие занятия, на которые нужно спешить и перебегать буквально с одного конца школы на другой, и огромная библиотека с полками, забитыми под завязку новейшими и самыми древними фолиантами книг, и большущее поле для квиддича, который она не любила, но ходила даже в самую мерзопакостную погоду поддержать Гарри (с ним же ещё и близнецов, а потом и Рона), и шутихи Фреда и Джорджа, и её вечные перепалки с ними… Много всего происходило на протяжении всего их обучения, но Гермиона запомнила только хорошее, пожелав оставить плохое где-то, но не в своих мыслях. - Что вы всё-таки пытались сделать в кухне? - уже спокойно спросила девушка, тоже пригубив чаю. Фред к своей кружке всё ещё не притрагивался, но на близнеца бросил предостерегающий взгляд. Джордж чувствовал себя сильно некомфортно меж двух огней – он то и дело смотрел сначала на одного, потом на другого, и в итоге его молчание затянулось и стало совсем подозрительным. - Мы хотели… - неуверенно начал он, нервно почёсывая лоб Живоглота, уже прямо-таки не зная, куда метнуться, - хотели приготовить что-нибудь перед твоим приходом. У нас вот даже как раз оказался рецепт маминого отменного супа! Он наконец посчитал, что врать уже бесполезно, и выбросил, кажется, правду. И бодрый голос его утонул в полнейшей тишине, потому что Фред, поджав губы и отвернувшись, так и пылал недовольством, а Гермиона в полнейшем ужасе теперь смотрела на его затылок. Джордж принял это за реакцию на сказанные им слова и тут же попытался оправдать себя и брата, не обратив внимания на то, какая атмосфера стала разрастаться: - Брось, всё ведь не так плохо! Я, честно, готовить умею – и Фред кое-что может. Просто, знаешь, на чужой кухне кашеварить сложно. Надо было попривыкнуть лишь… Однако Гермиона не отреагировала на его слова, всё так же, будто глубоко ранено, глядя на его близнеца. Джордж смолк, поняв, что никто его не слушал, и с подозрением глядел на обоих по очереди. Сидели они так минуту, пять – молчание затянулось слишком надолго, а Джорджу было всегда некомфортно, когда он своей болтовнёй не мог сделать хоть что-то (его брат же, к сожалению, временно эту способность утратил). Спустя время он поставил чашку на пол, хлопнул в ладоши, отчего Фред и Гермиона нервно дёрнулись, и с кривой улыбкой до ушей поднялся с кресла: - Ну, спасибо за чай, а мне, наверное, домой по… - Я провожу тебя до порога! Гермиона вдруг слишком резво поставила свою кружку на полку над камином и так же резво стала подпихивать Джорджа ладошками в спину в сторону двери, отчего ему начало казаться, что его прямо-таки выставляют за порог, чтобы убрался побыстрее. У выхода он накинул пальто, отдал тапки Грейнджер и обулся, не бросив и взгляда на подругу. Гермиона в это время активно складывала одно к одному, всё больше убеждаясь в том, что у Фреда психологические проблемы были намного глубже, чем кто-либо из них подозревал. Он стал не просто апатичным, хмурым и резким, нет. У него были периоды подъёмов и спадов: в один день, как показала последняя неделя, Уизли мог быть самым терпеливым и понимающим человеком на свете, в другой становился самым ярым человеконенавистником, рычал, как подбитый зверь, и кидался на каждого, а в следующий вновь становился мягким и спокойным, будто ранее ничего и не произошло. Её пугало, с какой лёгкостью он закрывал глаза на то, что случилось накануне, будто вовсе забывал о том, что что-то случилось. Такие перепады поведения – ненормально. Грейнджер молча и неловко переминалась с ноги на ногу рядом с Джорджем, раздумывая и подбирая слова, потому, когда он мягко стукнул её по плечу, привлекая внимание, она вздрогнула. - Мне в самом деле пора. Если вдруг чего с Фредом (или с тобой) – обязательно пиши… - Да, конечно! Спасибо! - быстро ответила она, но, когда он попытался уйти, схватила его за рукав, заставила склониться и заговорила шёпотом. - На самом деле, помощь нужна уже сейчас! Я думаю, что у Фреда беда. Он не в порядке, глубоко несчастлив, и у меня есть все подтверждения к... Я подозреваю, что всё намного хуже, чем нам казалось в начале. Я думала, Фред уже прошёл, работал над… - она вдруг чуть ли не всхлипнула, сбиваясь. - Я очень боюсь, что Фред может сделать что-то очень страшное… Взгляд близнеца сменился с обеспокоенного на мягкий, потому что он узнал в Грейнджер свою изводящуюся по сыну мать, которая почти полгода назад тоже переживала, что Фред «натворит что-то глупое». Ему не хотелось проходить это всё снова (все эти бесполезные метания, необоснованные истерики и утешения), потому что в итоге-то ничьи страхи не оправдывались. Фред жил себе спокойно – да, мрачный, апатичный, отчуждённый, но о суициде за всё то время не помышлял (по крайней мере, в действительность, насколько ему известно, этого не претворял). И теперь, когда Джордж мог и сам следить за его состоянием, он вообще был уверен, что к такому его брат не прибегнет. - Я понял тебя, прослежу. Но, Гермиона, - снисходительно начинал Джордж, - ты уже давно не староста. Хватит заботиться обо всех подряд... - Он не все подряд, - резко оборвала его девушка и, вздрогнув от собственного тона, тихонько выдохнула и продолжила уже спокойнее: - О нём я хочу заботиться. Гермиона суетливо подёргивала выпавшую из хвоста прядь, жевала губы и слишком уж отличалась от обычно спокойной и собранной Гермионы. Джордж пристально пригляделся. И вдруг увидел в нервном поведении Грейнджер глубокое переживание за его брата, заботу и нечто ещё более основательное, чего девушка вроде не особо скрывала, но и не демонстрировала открыто, не говорила вслух. И ему стало так спокойно от понимания того, что рядом с Фредом, его сломленным и разбитым братом, есть кто-то такой… - Как и о всех вас, - дополнила она поспешно. - Мы же все близкие люди. Он подумал: ох и недоговаривает бывшая староста. Но Джордж не стал давить. Грейнджер высказала ему свои подозрения, показала, что ей далеко не всё равно, а большего он уж и требовать не мог. Не в его праве добиваться признаний – особенно, если его они не касались. - Ладно. Это правильно, я полагаю. Как и говорил – пиши, если вдруг чего. Гермиона кивнула, они распрощались, и Джордж исчез за дверью. Когда она вернулась в гостиную, Фред сидел всё на том же месте – только кружки были услужливо сложены на подносе. Гермиона забрала их и ушла, боясь посмотреть на провожающего её взглядом Уизли в ответ. Чуть позже, снова на кухне, она припомнила слова Джорджа, сказанные перед трансгрессией: «Между прочим, не только у моего брата проблемы, верно? Ты ведь до сих пор не говорила ни с кем? Хотя бы с Гарри или Роном?..» Она впервые всеми силами желала, чтобы она оказалась не права: что Фреду не настолько плохо, что он не думает обо всех этих вещах, которые она вычитала в его бумагах. Но факты были налицо: Уизли мучался от кошмаров, от одиночества, вины, скорбел по умершим (включая того себя, который остался под завалом), страдал психологическими проблемами, галлюцинациями, почти припадками, но даже не признавал их. За него у неё сильно болело сердце. И не просто потому, что они жили вместе, или что они вообще-то дружат вот уже семь лет, нет. Гермиона чувствовала, что Фред в ней нуждался. Он интересовался ею, допускал в своё общество, не оставался равнодушным, когда ей нужна была помощь (даже с учётом того, как он поступил на днях). Но дело опять же было не только в этом. Гермиона и сама нуждалась в нём – чего стоила та самая ночь кошмара, когда он, как герой сказки, пришёл ей на выручку? И она всё ещё помнила трепет первой любви, волшебство танцев у камина, дрожь в коленках от близости в Выручай-комнате, безумное переживание за раненого близнеца… Чувства, зарождённые в ней им так давно, о которых она думала, что они забыты. Но правда в том, что они ещё были здесь, внутри неё. В новообретённой близости, в совместном сожительстве, в вечерних беседах они просто не могли не проснуться. Гермиона чувствовала, что нуждалась во Фреде. О чём только говорили её постоянные переживания за него? Но Гермиона только теперь понимала, что не имела права что-либо требовать от Фреда, раз сама не разобралась до конца в своих проблемах. Уизли не хотел её слушать, когда она пыталась выпутать у него о том, что его мучает, но она даже не подумала, что сама была похожа на него – она до самого конца не желала ни с кем делиться своими горестями даже сейчас. Друзья знали, что она что-то скрывает. Все послушали, когда она просила дать ей время, и до сих пор ждали. Чего же она лезла, тогда как сама не расставила все точки над «и»? Она вновь была эгоистична. Фред ведь тоже будет готов в своё время. Наверное… У них уже давно была запланирована встреча в «Дырявом котле». Они хотели впервые за долгие недели посидеть втроём, воссоединиться, как в старое время. Почувствовать прежнюю теплоту дружбы. И, как оказалось, самое захолустное заведение было самым хорошим для них вариантом – любопытствующие лица там не появлялись, а лишние уши, хоть и присутствовали, но не были заинтересованы в трёх волшебниках, сплетни о которых журналисты до сих пор выискивали. В пабе смердело от запахов сырости, алкоголя и табака. Но пахло терпимо – по крайней мере, они были готовы пойти на такие жертвы ради встречи. И не тем приходилось жертвовать ради дружбы. А дружили они крепко, о чём и говорили им прошедшие семь лет. «Дырявый котёл» стал выглядеть немножко лучше после войны. Он восстанавливался, как и многие другие заведения: вместо тёмных цветов теперь преобладал светлый коричневый, столики были вымыты дочиста, кое-где мебель вовсе была заменена на новую. Только треснувший пузатый котёл на кривоватых ножках неизменно стоял на своём месте в чернеющем очаге. Источников света, помимо светильников, было не так много (что делало паб мрачнее по вечерам). Гермиона пришла последней – в дальнем углу у одного из таких окон над кружкой сливочного пива сидел Гарри, а рядом с ним лежала куртка Рона. На лице друга залегла мрачная тень, усиленная отсветом свечи на столе. Поттер выглядел слегка потрёпанным жизнью, но не больше, чем в их последнюю встречу. Он заметил её, только когда она села перед ним, и глаза его приветливо засветились. - Выглядишь уставшей. - Кто бы говорил, - с улыбкой заметила она, сбрасывая пальто. - Вообще-то последнее время у меня меньше работы, так что выглядеть я должен получше! - он ей тоже улыбнулся, осторожно накрывая её руку своей в качестве приветствия, когда Гермиона устроилась на стуле. Она перевернула ладонь и мягко сжала его пальцы в ответ. - Да, действительно получше. Где Рон? - Скоро вернётся. Решил отлучиться в туалет, пока тебя нет. - Поняла. Что ж, пока ждём его, я тоже закажу сливочного пива? - Или выпьем наконец что-то покрепче, чем в школе? Как насчёт огневиски? - ей казалось, что она очень давно не слышала голоса Рона (с Гарри-то они как-то да пересекались в Министерстве), потому даже удивилась тому, как приподнято он звучал. Гермиона улыбнулась и ему. Гарри удивился предложению, но всё же согласно кивнул. Когда Рон набросил куртку на спинку стула и уже уселся, бутылки принесли к их столику. - Как жизнь? - спросил Уизли, удобно устроившись и оперевшись на руки над столом. Гермиона чувствовала небольшую неловкость. - Неплохо, - она уже привычно врала, - а у вас как? - Неплохо, - так же кивнул Гарри, - работы в отделе всё меньше – мракоборцы хорошо справляются, большинство скрывшихся Пожирателей мы таки нашли. Жизнь становится спокойнее, хотя всё ещё не лишена риска. Долохов и Яксли, например, всё ещё не пойманы. А вот Рон надумал уйти из Министерства. Гермиона изумлённо подняла брови и перевела взгляд на рыжего друга, ожидая его объяснений. - Да я давно хотел! - Рон выглядел слегка стушевавшимся и чесал затылок, как его старший брат Фред обычно это делал. Наверное, он хотел немножко повременить с этим объявлением. - У меня есть местечко, где я могу примазаться. Давно уже думал об этом, а теперь точно хочу уйти. Всё же, согласитесь, не для меня мракоборство. Это больше для Гарри, ага? Его друзья ему медленно кивнули, соглашаясь поддержать его в новом начинании. По лицу Уизли заструилось облегчение – ему стало спокойнее оттого, что рядом будут друзья. А Гермионе было всё ещё неловко после стольких месяцев, пока она избегала их и стойко молчала в ответ на вопросы. - Простите, что долго пропадала, - теперь раскаялась она, - столько всего навалилось, что я сама не поняла, как перестала отвечать на письма все прошлые месяцы и… Она споткнулась на полуслове, заметив, как Гарри и Рон на неё теперь смотрели. Взгляды их были взволнованы, участливы, друзья даже замерли от её неожиданных слов. Ещё бы, она так долго была неразговорчива с ними, скрытна, отвечала односложно… Когда она открыла рот, чтобы объясниться, Гарри вдруг перебил её: - Нам тебя не хватало, - они оба ей улыбались открыто, и Гермиона, погодя, подняла свой стакан навстречу их. Гарри и Рон вскоре стали говорить только между собой, увлёкшись очередным спором. А она тихонько смотрела на них, таких повзрослевших из-за войны мальчишек, с которыми она все семь лет делила невзгоды и удачи, попадала в неприятности, выручала их, а они – её. И теперь им было по двадцать. Они стали серьёзнее и твёрже. Такие собранные, измотанные, жаждущие спокойной жизни… Однако друзья были всё такими же надёжными, несгибаемыми, готовыми на очередную авантюру. Она видела это и по их эмоциональному диалогу, который наблюдала в гостиной Гриффиндора все курсы, и по мелькающим на лицах улыбкам, и по дружеским шуткам. Поменялись её мальчики, начиная от внешних качеств и вплоть до духовных. Однако это были всё ещё её мальчишки, друзья, почти что братья. С ними Грейнджер чувствовала себя комфортно, и почти ничто её не тревожило. Она только смотрела на них, но ей уже было хорошо. Гермиона улыбнулась и вновь отпила из стакана. - Я ходила к психиатру, - тихое признание прозвучало неожиданно звонко даже среди громких голосов друзей, нарушая их разговор. Они почти сразу захлопнули рты, как по мановению палочки, и во все глаза стали глядеть на подругу. Гермиона не смотрела на них в ответ, усиленно опуская взгляд в стол и рассматривая липкую лужицу, оставленную прошлым посетителем. - Вернее, всё ещё хожу. Совсем не здорово, что я вот так оправдываюсь, да? Нагребла проблем целую кучу и сбежала куда-то, не объяснившись. Плохая подруга, ага? Она наконец подняла глаза и увидела на лице Рона шок, а у Гарри – сочувствие. Но – Мерлин – всё же оба они смотрели на неё с пониманием. Гарри, не колебаясь, вновь накрыл её ладонь своей, ободряюще сжимая. Рон заново наполнил её стакан. Поттер кивнул, призывая Гермиону продолжить. Их вид, такое нужное присутствие, родная забота вдруг так её тронули, что она, шумно втянув воздух и проглатывая подступившие слёзы, решила вывалить на них всё и сразу. Гермиона почти не думала о том, что могла утопить их в своих разом повалившихся жалобах. Но она просто устала держать всё в себе и скрывать от них. Наверное, огневиски тоже вносил свою лепту. У неё словно дамбу прорвало: Грейнджер рассказывала о родителях, об Австралии, о Беллатрисе, о доме, о своих душевных проблемах, о том, как думала, что она – ничтожество, что считала, якобы не достойна ничего, а особенно понимания, потому всё это время молчала. Друзья слушали её, не перебивая, изредка кивали, подстёгивая её к продолжению. Гермиона выдала всё положа руку на сердце. Ей даже казалось, что она стояла перед ними голая по итогу – больше нечем ей было прикрыться, не было у неё больше тайн. Когда девушка закончила, то на щеках у неё блестели слёзы боли и наконец-то облегчения. Гарри и Рон, поджав губы и уже осушив свои стаканы по нескольку раз, сами чуть ли не слёзно глядели на неё. - А ведь у меня тоже проблемы, - сообщил Поттер, и удивлённой выглядела одна Гермиона. - Я тоже был у психиатра. Она не знала. Откуда ей? Но понимала, что в этом, на самом деле, не было ничего удивительного. У него ведь ситуация всегда была ещё более тяжёлая. Потому что для Гарри душевные проблемы, спровоцированные его тяжкой судьбой, брали начало ещё с одиннадцати лет, если не с рождения: абьюз в семье, постоянные столкновения со злом и сильными врагами, переменчивое настроение общества по отношению к нему, тяжёлые потери и прочее – всё это не могло бы оставить равнодушным никого. Особенно ребёнка. А Поттера к психологу (или лучше – психиатру) даже не подумали отвести за все те годы. Гарри был смущён, рассказывая об этом, но хотел быть откровенным с друзьями. Для него всё это было тоже тяжело. А потом Рон признался, что и он остался неприкаянным после всего. У него были кошмары, частенько он срывался на кого-нибудь из друзей, когда становилось слишком уж плохо. Только Рон к психиатру не ходил – после выпуска «Кошмариков» сны его были безмятежны, а перепады настроения прошли. Гермионе стало легче от того, что она вновь была не одна. Что её понимали. Друзья у неё были замечательные. И дышать тоже стало легче. Беллатриса отступила. Прошли часы за этим их задушевным разговором. На чёрном небе уже сверкали луна и звёзды, когда они поднялись и вышли одни из последних. Гарри и Гермиона ушли вперёд, пока Рон оплачивал счёт и горячо прощался с хозяйкой заведения, вдруг ему приглянувшейся. Когда они вышли из Котла, Гермиона приблизилась к Гарри, стоявшему у дверей в ожидании друзей с курткой в руках. Он обернулся к ней, и она увидела на его лице печальный, но спокойный осадок, оставшийся после их беседы. - Хотела сказать тебе кое-что отдельно, - призналась Грейнджер. Гарри поднял брови, ожидая её слов, и она взяла его под локоть, отводя чуть подальше. - Я уже некоторое время живу у Фреда. Лицо лучшего друга удивлённо вытянулось, но девушка не увидела на нём осуждения. - Мне было некуда уйти после продажи дома, а он предложил… почти что сделку, - объяснила всё же она. - Рону я этого сказать не могу. Сам знаешь, какой он у нас мнительный. Гарри медленно кивнул. Удивление постепенно сходило с его лица, уступая место спокойствию и учтивой мягкости. - Знаю. Но тебе всё же стоит потом сказать ему об этом. Он его брат, ты – подруга. Будет нечестно, если он будет не в курсе, - он задумчиво замолчал. - Хотя, знаешь, он может о чём-то догадываться. Джордж ведь почему-то приносит новости. Она согласилась с ним, глядя почти что виновато себе под ноги и всё ещё с какой-то отчаянной хваткой приобнимая его за локоть. Гарри не понравилось то, как она теперь мялась. Словно пропадала его обычно сильная и бойкая подруга, уступая место неуверенной и подавленной девочке. Поттер несильно дёрнул рукой, вынуждая Гермиону посмотреть на него. - Тебя что-то беспокоит? - деликатно спросил он, склонив голову. Её лучший друг вновь как никогда оказался проницателен. Гермиона опустила голову, думая над ответом, и всё же решила вновь признаться: - Он несчастлив. Так сильно, что сам этого не понимает или не признаёт. Я очень хочу помочь, но мне кажется, что я не смогу… Гарри вздохнул, уже не удивляясь всем этим новостям, которые на них выворачивала весь вечер Гермиона. Он снова молчал какое-то время, глядя на звёздное небо и мелко падающий снег. Они отдалённо слышали, как захмелевший Рон с шумом пытался покинуть «Дырявый котёл», и параллельно вслушивались в мелодию, доносящуюся из паба напротив. И Поттер наконец ответил: - Не мне тебе говорить, что ты должна и чего не обязана. Ты всё это сама знаешь. Но я думаю, раз Фред пустил тебя к себе – чего не позволил ранее никому из своей семьи, на минутку, – и до сих пор никуда не выгнал, то… это чего-то стоит. Для него, - ему почему-то хотелось сказать «для вас», - ещё ничего не потеряно. При прощании Гермиона наконец-то смогла обнять их обоих, чего не делала ещё с самой войны, не допуская прикосновений к себе от кого бы то ни было. И это стало последним её шажком на пути к доверию. После встречи она вернулась домой под поздний вечер. В квартире было тихо, только кот, сверкая большущими глазами, выбежал её поприветствовать. Гермиона, склонившись, ласково почесала ему за ухом и прошла дальше, в гостиную, потому что знала, что он там. Фред снова был у камина. Он сидел, опрокинув голову на грудь и сложив руки на животе. Лицо у него было уставшее, но умиротворённое. Из груди тихонько вырывались вдохи. Уизли снова ждал, когда она вернётся. Её поражала эта его верность. Но он не дождался в этот раз – заснул. Гермиона прошла на цыпочках вглубь полутёмной комнаты, где источником света был лишь камин, и остановилась рядом с Уизли. Он спал глубоко и не реагировал на её шаги. Впервые за прошедшие дни она могла осмотреть его вблизи и без опаски. Гермиона осторожно склонилась, внимательно разглядела тени ресниц под глазами, приоткрытые губы, подрагивающие во сне пальцы, золотящуюся от света огня кожу и, еле касаясь, провела кончиками пальцев по скуле Фреда, убирая свесившуюся прядь. Взгляд её был переполнен нежностью. Она впервые видела его не раздражённым, не мучающимся, не задумчивым, а таким простым, безропотным, словно никакие проблемы не преследовали его больную душу. Это было непривычно, ново, но ненадолго обрадовало её сердце. Фред изменился – это было константой его сегодняшней жизни. За ворохом имеющихся неудач и скорби он носил новую маску, лишь очень отдалённо напоминая прежнего себя. Даже внешне, как бы странно ни звучало, он с трудом походил на самого себя. Это было больно. Но Гермиона всё ещё чувствовала, что оставалось в нём, будто таилось, что-то по-старому важное. Наверное, об этом ей нашёптывал неизменный аромат яблока, который она почувствовала однажды в Выручай-комнате и запомнила навсегда. С того момента он почему-то успокаивал её каждый раз. От него всё так же пахло яблоком, а благодаря Джорджу возвращался ещё и знакомый терпкий запах пороха. В совокупности это был тот самый аромат, который она почувствовала на занятии профессора Слизнорта наравне с запахами скошенной травы и нового пергамента, когда вдыхала Амортенцию. А это хоть немного давало ей надежду, что ещё не всё было потеряно. По крайней мере, не как ее детство и родители. Потому, втягивая носом этот запах, еле уловимо теперь исходящий от волос Фреда, она чувствовала себя несказанно легче после всех этих переживаний. А, быть может, причина была в самом Уизли? Гермиона осторожно впутала пальцы в его отросшие волосы, шевеля запах, и склонилась ещё ближе, почти касаясь носом чужого виска и глубоко вдыхая. Успокаивалась. Наслаждалась. А потом ласково поцеловала где-то между скулой и виском. Она подумала, что ей хотелось бы, очень хотелось бы заботиться о нём. Но не потому, что Фред был человеком с инвалидностью, а потому, что она была обеспокоена его счастливым будущим. Однако Гермиона понимала, что пока у неё у самой проблемы, пока он сам так рьяно отталкивает её, она не сможет помогать ему, при этом не затягивая обратно вниз, как и он – её. Решение далось ей с трудом, но она не говорила его вслух до того вечера, когда они вместе появились на пороге «Норы» на Рождество.