Крыжовник и сирень

В тот день, когда душа узрела боль, Цветы в моем саду сгорели. Тогда земные птицы больше не запели. И огненные реки охватили грудь.*

Фред очнулся в окружении белых стен, а вокруг него маячили жёлтые халаты. Ему стало неимоверно страшно от непонимания того, что происходит, и почему обстановка так резко сменилась. Вот мгновение назад — он в коридоре Хогвартса рядом с братом, сражается с Пожирателями, нутром ощущая ужас. А теперь приходит в себя здесь, где иссушенные глазницы режет от яркого света, ноздри раздражают едкие запахи, а в уши забиваются чужие стоны и вскрики. До того, как он с готовностью покинул постель, уже поднявшись на предплечьях, к нему подлетела одна из лекарок и с нажимом уложила назад. На её лице играла натянуто-вежливая улыбка, которой Фред ни капельки не поверил, а в уголках глаз у неё были горестные, совсем не свойственные её возрасту морщины, потому парень занервничал ещё больше. Женщина что-то суетливо спросила (почти пропевала — так растягивала буквы) о его самочувствии и придвинула стойку с лекарствами, едой и водой. Фред хмурился, поджимал губы, вновь пытаясь сбросить одеяло, в которое вцепилась дама, но лекарка так и удерживала его в постели. Ему прямо в рот сунули какой-то безвкусный кусок хлеба и залили воду в глотку — то ли чтобы молчал, то ли чтобы не отвлекался от певчего голоса. Уизли вновь рывком подобрался, давясь едой, которая казалась посторонней в горле, и схватил суетливую лекаршу за запястье. Смотрел он так грозно, что того и гляди встанет и вытрясет душу из каждого, кто не станет отвечать ему. Тогда женщина, тяжело и грустно взглянув ему в глаза, вздохнула и склонилась ближе. Тут Фред и впал в ужас. Она рассказала ему о войне, о том, как он попал сюда, и о том, чем всё закончилось. И шептала, наверное, чтобы другие пациенты не услышали. Кроме смерти Волан-де-Морта, ничто не могло порадовать. Его волновал только один вопрос: - Есть ли кто-то ещё с фамилией Уизли? Лекарка качала головой, улыбаясь ободрительно, но в то же время как-то печально. Уизли здесь не было. Но по глазам женщины он понял: за прошедшие дни она проводила на тот свет немало пациентов. Наверное, от произведённого шока и усталости организма он не устроил истерику (а, может, виной тому был волшебный хлеб?). Когда лекарка ушла от него к другому пациенту, парень опустился на подушки уже сам и натянул тонкое одеяло до подбородка. В уши ему забилась вата, Фред мерно дышал, словно делая упражнения, и смотрел в белый потолок круглыми глазами. Больше не резало. Он схватился за ногу, кажется, до боли сжимая. Но ничего не почувствовал. По прошествии шести дней с войны (которые он находился без сознания) Фред узнал, что среди погибших были Колин Криви, Северус Снегг, Септима Вектор, множество студентов и членов семей, а также… Ремус и Нимфадора Люпин. Мать, сидевшая рядом с отцом у его кровати, тогда плакала. Хоть и устало (видно, что не провела ни дня без слёз), но горько и много. Фред смотрел пустыми глазами на её разом постаревшее лицо и потускневшие волосы, на добавившиеся у отца морщины. Плакать он не мог. Рядом с Ма, которая и так рыдала за всех, это казалось непозволительным. Хотя сердце рвало. Конечно, его семья была безумно счастлива, что он не погиб ни в сражении, ни после него, уже в палате, ведь вероятность его смерти тогда, под завалом, была большой. Хотя теперь он остался без возможности ходить. Фред видел облегчение в глазах друзей и близких: он был одним из немногих, кто находился на грани между жизнью и смертью и смог вернуться. Семья, узнав, что он пришёл в себя, явилась вечером того же дня полным составом. Их пускали по очереди из-за маленькой вместимости палаты. Сначала вошли отец и мать и, крепко обнявшись у его койки, шелестели сиплыми голосами о погибших Люпинах и последствиях, касающихся непосредственно семьи Уизли. Затем вошёл Джордж, налетевший на брата прямо с порога и усилием воли сдержавший себя от чересчур крепких объятий. Фред видел залёгшую в его глазах тревогу, которая медленно рассеивалась. Но ужас войны, оставивший царапины и кровоподтёки на теле брата, сделал его лицо суровее, вынуждая близнеца почти с трудом угадывать знакомые озорные черты. Фред дивился и думал — неужели и он выглядел так же? Вместе с Джорджем в палату вошли Перси и Джинни, поначалу мнущиеся в дверях. Фред крепко отблагодарил старшего брата за спасение, горячо пожимая ему руку и отмечая перевязанную вторую, а ещё разодранную кожу на голове. Перси получил большинство ран, пока защищал бездыханного брата. Они рассказали ему о том, как шли дела во внешнем мире — не слишком подробно, но теперь у Фреда была более ясная картина (и стало ли ему легче от этого знания?). После них в палате появились Билл и Чарли, приятно удивив. Оба, кажется, прибыли в «Нору» и остановились там на некоторое время, чтобы поддержать семью и присмотреть за младшим братом. Они единственные были в бодром расположением духа, потому много улыбались и о плохом не говорили. Фред ясно понимал, что война оставила осколки и у них внутри, — кто вообще вышел после неё без увечий? — но, кажется, эти два старших брата просто переносили всё легче. Или скрывали усерднее. Втроём они улыбались и даже немного шутили, разряжая напряжение, оставленное предыдущими родственниками. Последним в палату вошёл Рон в компании своих лучших друзей. Фред был удивлён и впечатлён, увидев тройку здесь. Герои в его палате! Этим стоило гордиться, да... На самом деле ему грело душу видеть и Гарри, и Гермиону — они были почти членами его семьи вот уже около семи лет. Именно от них близнец узнал более полную и правдивую информацию о победе над Волан-де-Мортом (всё больше людей переставали бояться произносить его имя, среди первых и Фред). Он слушал внимательно и серьёзно, понимая, что является одним из немногих, удостоившихся делить с троицей эту тайну. Фред по этой причине чувствовал себя, как бы преувеличенно не звучало, хоть какой-то частью истории, а не просто рядовым магом, вышедшим с войны с переломанными ногами. Кажется, всех удовлетворил вид бодрого и почти довольного жизнью Фреда. Каждый почему-то свято хотел верить, что, несмотря на глубокое отчаянье в глазах, залёгшие морщины и уж совсем надсадный смех, он остался весельчаком и балагуром, каким был всю жизнь. Однако, когда дверь закрывалась за последним посетителем, улыбка соскальзывала с его лица, подобно треснувшей маске, он хватался за голову и, сжимаясь на глазах, впадал в отчаянье. Всеми силами и несилами он старался кривить губы в усмешке, напускать на себя самый оживлённый вид и вообще доказывать всеми способами, что с ним всё отлично. Что после всего, что ему довелось пережить на войне, — смерти и собственные потери, — он всё ещё мог держаться за эту жизнь. Ему очень не хотелось ударить в грязь лицом при людях, которые ради него держали улыбки. Днём к нему часто кто-то да захаживал. Не только Уизли, но и студенты, пострадавшие после сражения, находили время и силы на посещение. В основном, что радовало Фреда, вспоминали хорошее: годы в школе до пресловутой Амбридж. Говорили о занятиях, пирах и праздниках, о шутихах проказников Уизли. Однако всегда наступал момент, когда Фреда, как самого старшего и близкого ко всему произошедшему (он же был членом тайного общества и вообще тесно дружил с тройкой главных героев), спрашивали о войне. Тихо, стеснительно и почти шёпотом. Тогда в палате становилось так тесно и некомфортно, что душа дрожала. Кто умер? Как погиб Тот-кого-ещё-боялись-называть? Что случилось со школой? Будет ли новый учебный год? Есть ли им куда вернуться? Отвечать приходилось, но осторожно. Фреду тут не нравилось. Безвкусная еда, белый и жёлтый оттенки мозолили глаза, да и эти угнетающие звуки отчаянья и боли повсеместно... В воздухе, помимо витающего запаха лекарств, бывала вонь мочи и крови, иногда рвоты. По ночам кто-то скулил или бредил, скрипел зубами или вовсе говорил в никуда, мешая спать. Хотя кого обманывать? Фред всё равно не мог спать. Ему всегда снились кошмары, когда он пытался. А если бодрствовал, то много думал о том, что было. Он часто вспоминал Люпина и Нимфадору. Ремуса он помнил по одному учебному году — чуть ли не лучшему для занятий по Защите от тёмных искусств. В Ордене они тоже имели связь: Люпин давал полезные советы и поддерживал вступивших к ним близнецов как негласный наставник. Пусть с женой его Фред был знаком не так долго, но и её было неимоверно жаль. А в особенности маленького Тедда, повторившего судьбу Гарри. Да и вообще всю семью Люпин. Потому Фред и думал о них так много, слепо смотря во тьму ночи. В больнице ему пообещали вернуть способность ходить. Ради этого Фред и просидел около двух недель в четырёх стенах, терпя тяжёлые разговоры, бессонные ночи и сковывающие условия жизни. Но потом, когда очередь всё так же не торопилась, а сам он почувствовал скуку и угнетение, парень решил, что лучше переждать этот период дома, в окружении семьи. В больнице было много пострадавших — нужно было место и время для каждого. Своим уходом Фред отдал столько, сколько смог. Вещей было немного: из изодранной на лоскуты одежды осталась только мятая зелёная куртка, а из личного — палочка. К счастью, семья принесла ему сменную рубашку, штаны и ботинки. А на выходе для удобства ему выдали маггловскую коляску для инвалидов. Фред в мыслях выругался, понимая, насколько жалко в ней выглядел, но при родителях только шутил, что теперь на колёсах сможет передвигаться куда быстрее них, а потом вообще наравне с маггловскими автомобилями, когда они с Джорджем немного поколдуют. Дома было однозначно лучше. И пахло куда свежее. Хоть места для него больше и не стало (всё же большая семья), но почувствовал Фред себя гораздо лучше. Он снова делил комнату с Джорджем, по которому сильно соскучился, хоть тот и посещал его, бывало, чуть ли не каждый день. Всё же в больнице — не то. А дома было снова хорошо и по-своему свободно. Билл и Флёр опять жили в «Норе». Это обескураживало, ведь у них был свой домик на побережье. Старший Уизли и Перси часто пропадали в Министерстве, занятые делами и проблемами, устроенными войной. Джинни редко выходила из комнаты, порой даже на завтрак и ужин не являясь. Пару раз Фред видел её с заплаканными глазами. Он быстро смекнул: скучала по Нимфадоре. Не было секретом, что они хорошо дружили. Фред не подшучивал, лишь понимающе смотрел — всем сейчас была знакома эта тоска. А Джинни отводила глаза. Больше всего он был удивлён, когда всё реже видел Рона дома. Поначалу Фред поражался и подозревал, но потом ему наплели что-то про подружку (ах, Грейнджер…) и дела, и он перестал обращать внимание, хотя уколоть хотелось. А ещё хотелось ему выглядеть, как раньше: весёлым и озорным, постоянно шутить и науськивать. Но ни для кого не осталось секретом, что Фред Уизли сплоховал. Старался, конечно, перед всеми, но иногда просто перегибал с игрой. Из-за коляски появились проблемы. Фред потратил время, чтобы к ней приспособиться. Для передвижения по лестнице порой приходилось ждать кого-то в помощь: сам на себе Левиосу не используешь, а трансгрессировать у него получалось только без седла под задом. В коридорах создавалась толкучка из-за массивности Фреда с новым аппаратом — пробка рассасывалась не сразу. Столы и раковины были для него высокими, а стулья неудобными и неподходящими (падать — то ещё удовольствие). Купание в ванной было сущим испытанием — попробуй туда запрыгнуть, а потом и не утонуть. На улицу не удавалось выйти выехать дальше веранды. После неё начиналось сплошное препятствие: трава и земля под колёсами только скользили, становясь ухабами. В связи со всем этим Фред постоянно нуждался в чьей-то помощи. Приятного в этом было мало. Нисколько. У всех были проблемы (это ведь очевидно!). Следы, оставленные войной, мылом не смоешь да ножом не соскребёшь. Однако всю заботу, время и силы Уизли вкладывали в одного только Фреда, и это его в свою очередь в какой-то степени… пугало. Билл был укушен Сивым — теперь его мучали проблемы волчьего характера. И хотя его женушка-француженка Флёр все так же безоговорочно любила его, чтобы подстроиться под новый образ жизни, нужны были время и силы. Однако они переехали в дом старших Уизли, — Билл перестал скрывать желание быть ближе к брату с серьезными ранами — и это обострило отношения между мужем и женой. Джордж, в начале державшийся молодцом и скачущий, как и прежде, около брата, со временем стал выглядеть подавлено. Наверное, потому что не мог добиться от близнеца прежнего азарта и энтузиазма к шуткам и развлечениям. Джордж предлагал новые идеи для магазина, который в то время приводился в порядок; Фред кивал, но искры из глаз его не сыпались. Джордж устраивал подлянки членам семьи или заглядывавшим к ним колдуньям и волшебникам, желая увидеть на лице брата что-то, хоть отдалённо похожее на смех. А Фред давил смешки, порой переигрывая. Джордж тщетно пытался его растормошить какое-то время, но, видя виноватую улыбку брата, вскоре стал ходить как в воду опущенный. Чем стал не менее похожим на близнеца. Рон, кажется, держался лучше остальных. Часто пропадал вне дома, и у него, похоже, было меньше поводов вспоминать о плохом. Поэтому на нём одном лежала ответственность за атмосферу в «Норе». Однако и он не справлялся, потому всё чаще сбегал. Джинни тоже сбегала от проблем, предпочитая их, вероятно, игнорировать: девушка пряталась в своей комнате, утопая в слезах и воспоминаниях. И лишь редкие сдавленные всхлипы по ночам говорили об этом. Сама она молчала. Фред понимал её. Выходила сестра лишь ради приёма пищи или Гарри Поттера, появлявшегося в их доме почти с той же частотой, что и Рон. Плохие новости в основном приносили Перси и Артур Уизли. Ещё бы! У них был самый прямой доступ ко всем правдивым новостям. Молли с головой погружалась в домашние дела — не сказать, что этим же она не занималась раньше, но после войны и возвращения Фреда женщина жила в заботах просто безвылазно. И добровольно. А Чарли вернулся к работе спустя пару недель. Всем было тяжело по-своему, но каждый находил в себе силы и считал за обязанность улыбнуться Фреду, подсобить с чем-то. Надо наверх? Конечно! Пару взмахов палочкой — колясочник уже на пороге комнаты. Нужно что-то с дальней полки? Не торопись вынимать палочку, Фредди! Я смогу просто достать это для тебя! Что, хочешь прогуляться по улице? Я прокачу тебя над землёй, чтобы ты не перенапрягался! Прости, ты хочешь что-то другое на ужин? Что ж ты сразу не сказал! Мама приготовит… Благодарность — да. Но не понять было одного: почему только он? Фредди предполагал, что так, вероятно, Уизли пытались забыть о собственных увечьях. И потому позволял им это и улыбался на новые предложения, хотя сам чувствовал себя далеко не уютно. Даже когда его заверяли в том, что никому не сложно сделать для него что-то. А ноги ему так и не вернули. Фред догадывался, что было поздно. Слишком долго затягивали. Всё же и у магии были свои рамки. Она не была ограниченной, как аппараты и лекарства магглов, но и не была всесильной. Тут оно и есть: чем больше времени ходишь с незажившими ранами, тем меньше возможность их затянуть. Жизнь лучше не становилась. И о чрезмерной «заботе», смертельно граничащей с жалостью, Фредерик находил всё меньше сил молчать. Со многими вещами он мог смириться: с помощью в пересечении лестницы и какими-то общими проблемами, вызванными коляской. Но потом с завидным упорством стали повторяться некоторые вещи. Началось все с мелких неудобств: раковина и зеркало оказались слишком высоко для Фреда в коляске. - Может быть, нам стоит сделать для тебя отдельный умывальник? - однажды предложил отец будничным тоном, застав сына в ванной. Фред пытался неловко дотянуться до бритвы, чтобы, наконец, избавиться от назойливой щетины. Артур смотрел на него улыбчиво, пытаясь скрыть жалостливость, чем заставил сына стыдливо поджать губы. Погодя, Па добавил: «чуть пониже». Предложение больно кольнуло под самые рёбра, несмотря на то, что в голосе у Артура Уизли была беззаботность. Фред склонил голову почти до колен, скрывая проявившуюся на лице злость, граничащую с болью. Подгонять дом под условия коляски — все равно, что признать Фреда Уизли инвалидом до конца жизни. - Нет, Па, мне хватит небольшого зеркала и тазика, - сказал он тогда в попытке бодро улыбнуться. А потом они переселили его на первый этаж, разлучив с братом, с которым ранее они двадцать лет делили жилплощадь. Случилось это во время, когда настроение Фреда стало всё стремительнее падать к плохому, а терпения его оставалось всё меньше. В тот день он почти на полчаса застрял наверху лестницы, до скрежета зубов не желая звать на помощь. Фред не мог воспользоваться палочкой, потому что боялся скинуть себя с коляски. Боялся трансгрессировать, потому что это получалось у него всё с меньшей удачей. С бо́льшей вероятностью он мог распластаться на полу в конце лестницы, потеряв колёса на середине пути. Потому все полчаса Фред потратил на пламенную ненависть: к коляске, к ногам, к своему внутреннему необъяснимому состоянию и к самому себе. Вот таким, вжавшимся в сиденье и яростно стискивающим колёса с нескончаемой злостью на отчаявшемся лице, его обнаружил Джордж. Его даже передёрнуло от вида брата. Видеть близнеца настолько одиноким и в то же время невообразимо диким было ужасно страшно. Джордж попытался встрепенуться и подошёл к Фреду, касаясь плеча. Тот вздрогнул от неожиданного прикосновения. - Помочь, Фредди? - стараясь повторить прежнюю насмешливость в голосе, спросил он в ожидании увидеть всё, что угодно, но не следующее. Фред весь будто раздулся и покраснел, обернулся к близнецу с самым неистовым гневом в глазах и горячо прошипел прямо в лицо: - И трогать. Не смей. Джордж, кажется, выпал из реальности на короткое время. А потом вдруг почувствовал поднявшуюся внутри праведную злость (чем он заслужил такой ответ, когда просто хотел помочь?!) и, вцепившись в ручку коляски, которая уже стремительно обернулась в противоположную от лестницы сторону, вынул палочку. Глаза у Фреда чуть на лоб не полезли, и он с яростным криком бросился вперёд, пытаясь выбить палочку из рук брата, но в итоге зарядив ему по носу. Там завязалась драка. Первая на памяти Молли, случившаяся в их осознанном возрасте. Вышли они из потасовки с разбитыми носами и подбитыми — у каждого с разной стороны — глазами. Фреда решили определить на первый этаж. В комнату, которая раньше была заставлена всяким хламом, который перекочевал в гараж и вытеснил машину во двор. Так они пытались исключить вероятность нового конфликта на лестнице и из-за лестницы. А в итоге на самом деле просто отрезали его от остальной семьи. Фред же больше не мог подняться на этажи выше. Джордж остался жить в их комнате. После этого братья не говорили. Джордж — из вредности, а Фред за злостью на самого себя не мог и думать о брате. Потом он уснул в ванной. Разморённый горячим паром, наконец почувствовавший что-то, помимо вездесущей ненависти, он услышал шум и крики очень поздно. Дверь уже слетела с петель, являя ему всклокоченных Билла и отца с матерью. Брат, стоявший ближе всех, был просто в ужасе и, тяжело дыша, держал в руке какую-то увесистую штуковину на мотив тарана. Фред даже не успел смутиться или подобраться, когда Ма буквально подлетела к нему, оттолкнув мужа. Она ощупывала почти всё его тело без какой-либо задней мысли, не реагируя на возмущённые вопли, и, ничего не обнаружив, стиснула сына в объятиях таких крепких, будто он только что от смерти сбежал. Артур Уизли выглядел ничуть не лучше сына или жены: весь взвинченный, рвущий волосы на полу-плешивой голове он стоял у порога и буравил Фреда взглядом. Чуть позже до Фреда дошло. Да, дошло. Они и потом стали подозревать его в этом. Потому сняли замки со всех дверей, кроме входной. И опасные для здоровья предметы по всему дому ограничили, храня в одной комнате. Но когда намекнули о том, что хотели бы взять его палочку, то Фред так громко рявкнул на трущихся в неуверенности родственников, что те быстро сникли и больше не поднимали вопрос. Хотя, кажется, это была идея только Молли. Если Фред ронял книгу и собирался дотянуться до неё, лежащей рядом с колесом, мать уже поднимала её. И смотрела так снисходительно, будто сын был не в состоянии сделать то же. Если он хотел воспользоваться палочкой, чтобы спустить что-то себе в ладони, то его кто-то да опережал, ловко дотягиваясь пальцами и вручая ему. Фреду вообще всё подавали прямо в руки. Порой даже не позволяли вставать с кровати и, чуть ли не вытряхивая из него пожелания, всё подносили к постели. Его не отпускали на улицу одного. Даже если он просто хотел посидеть на веранде. Кажется, его серый и уставший вид вызывал у них не самые радужные мысли. В любом его желании сделать что-то в одиночку Фреда подозревали в том, что он хочет причинить себе вред. Его не брали никуда дальше дома. Даже собственный магазин не давали проверить. Ждали что ли, что письмо из больницы Святого Мунго придёт в любой момент. Или просто хотели, чтобы всегда был на виду. Фред не понимал и уже давно не хотел думать и догадываться. Он слишком устал. Однажды он хотел присоединиться к братьям в квиддич. Ему то ли хотелось вспомнить что-то хорошее, то ли уйти подальше от своего заточения, но за потянувшимися в сторону поля братьями и сестрой он поехал лихо. Хотя не был уверен, станет ли ему хорошо от осознания, что в этой игре он может быть только зрителем. Просто хотелось развеяться. Фреду казалось, что весь он порос травой и покрылся гнилью, сидя в своей комнате. Однако желание его было встречено в штыки. Братья, до того мгновения весело собиравшиеся за мётлами, синхронно обернулись на его голос. И Фреда будто окатило холодной волной. Тогда он вдруг чётко ощутил ненависть к себе не только свою. Может, они этого не хотели. Не хотели его ненавидеть. Но он был их проблемой. Фред не давал им спокойной жизни с этой своей коляской. И он лишь горько осклабился, махнув рукой, и въехал обратно в дом, чувствуя горячие и злые слёзы. Он не был в обиде. Фред не был в обиде! Добираться туда на коляске было не самым лёгким путём: нужно было пересечь поле с высоким камышом и взобраться в гору. Да и чего он там не видел в этой игре с семьёй?.. Он изодрал плакаты на куски и выкинул из окна комнаты всё, что было связано с квиддичем. Включая метлу, сломанную пополам. Нужно было отсчитывать мгновения, когда Фред, терпение и ярость которого не находили отдушины или свободы, взорвётся. И лучше бы именно это и делала семья Уизли. Как потухает любая зажжённая спичка, парень, сам того не понимая, собирался вспыхнуть и сгореть. В кратком взрыве, приближение которого постоянно откладывалось, но не отменялось окончательно. Был тихий семейный ужин, явивший собой самый мрачный и молчаливый приём пищи из всех, что были ранее. Атмосфера в семье уже давно перестала быть тёплой и светлой, но каждый, будто стараясь не замечать этого, лишь задумчиво глядел в тарелку, колупая ставшую неаппетитной пищу. Они то поднимали головы с намерением что-то сказать, но тут же опускали обратно, то встречались друг с другом взглядами, но долго не смотрели, не могли, угадывая в глазах друг друга глубокую печаль. Фред, не желая вступать ни в какие диалоги, слепо уставился в книгу о магии, лежащую у него на коленях, и вот уже сотый раз перечитывал название главы. Сидевшая слева от него Джинни нервно мялась на стуле, не чувствуя себя комфортно рядом с мрачно молчавшим братом, лицо которого давно не отражало ничего, кроме равнодушия и прячущегося за ним раздражения. По правую сторону была Ма. Она единственная находила в себе силы сидеть прямо и слегка (но не без усилий) улыбаться. Было очень тихо, лишь стук посуды нарушал устоявшееся молчание. И Фред, впрочем, чувствовал себя достаточно комфортно в сравнении с тем, нежели бы вся семья сейчас носилась рядом с ним в глупой попытке сотворить иллюзию счастья и веселья. Внутри себя он уже давно нашёл грань, которую любое неверное движение могло всколыхнуть и прорвать, и потому дорожил своим душевным состоянием, не желая приходить к моменту взрыва и страшась его. Сначала Фред уронил книгу, за которой тут же потянулась его мать, а потом из его побелевших пальцев выскользнула вилка — за ней уже под стол склонилась Джинни. Парень так и замер с вздохом на губах, чувствуя, как гнев очень быстро поднимался к затылку и бил, бил, бил. Стало неимоверно, как ему самому показалось, тихо — даже вилки уже не скрипели. Словно весь мир в ожидании замер. У Фреда мелко дрожали пальцы и губы. Спустя пару мгновений Молли с натянутой улыбкой протягивала книгу, а Джинни, подув на столовый прибор и тщательно вытерев скатертью, с другой стороны подавала вилку. Фред рвано вдохнул, вспомнив, что надо дышать, а потом его всего как-то будто подбросило в воздух, он почувствовал, как погорячело всё тело, и терпение, достигнув апогея и засвистев, как жалкий закипевший чайник, брызнуло во все стороны. Он орал так истошно, что окна звенели, метался в кресле, как ребёнок, устраивавший дикую истерику. Все за столом замерли в полном оцепенении, хотя отдалённо чувствовали, что что-то было не так с близнецом уже давно, но просто не знали, когда это вырвется. Они не могли и слова вставить, пока Фред, брызжа слюной и скидывая со стола на пол всё, до чего мог дотянуться в своём положении, орал им всем такие ядовитые реплики. Он кричал о том, как его всё достало: и замки, и лестница, и ванна, и комната, и дороги, и постоянная помощь, и дом, и их жалость, и они сами. Да такими желчными и скверными фразами, что семья просто не могла и подумать о том, что он умеет злиться таким яростным и неиссякаемым потоком. Молли, поначалу не смевшая что-то вставить, попыталась утешить расчувствовавшегося сынка: и заговорила так ласково, как смогла, и заверила, что ничего нет страшного в том, что вилка и книга упали… но лишь подлила масла в огонь. Фред вдруг замер, смотря в глаза матери с такой отравляющей ненавистью, что у той сердце сжалось. Все так и молчали без желания или способности хоть что-то сказать (а что?). Фред смотрел, казалось, вечность, а потом — никто и не заметил — схватился за палочку, резко взмахнул, и весь дом, мгновением раньше пестривший различными огоньками, погрузился в звенящую тьму. Прозвучал хлопок, а когда Перси вернул свет, то старшего близнеца словно и не было.