***
Беседовать с Марешем тяжело: он, в отличие от Глинского, слушает и постоянно что-то уточняет. Почти весь час мы говорим о затягивающих мелочах: обсуждаем погоду, изменившуюся моду, чересчур назойливого журналиста и желтушный заголовок, посвященный моей выходке. Наша встреча обрывается слишком неожиданно — у него звенит телефон. — На сегодня хватит, — Мареш тут же закрывает блокнот и принимается складывать вещи. В обратном порядке — сначала диктофон, затем мою папку, и в самом конце — блокнот со свежими записями. — Я приду на следующей неделе. — Хорошо, — киваю; как будто что-то изменится, если я выражу свое недовольство. — Очень приятно с тобой познакомиться, Элеонора, — он протягивает ладонь и несколько долгих секунд не убирает, ожидая, что я все-таки ее пожму. — Ага. Мареша совершенно не обижает мое пренебрежение. Он встает, улыбается и идет к двери. Щелкает замок, и он уходит не оглядываясь. Его место занимает Вацлав — рослый и крепкий медбрат в зеленой форме. — Ты третий день пропускаешь душ, — он доверительно сообщает мне это в коридоре. — От тебя скоро начнет вонять. Покорно беру полотенце и иду в душевую. У нас с Вацлавом договор — он остается снаружи, а я не делаю глупостей. Вообще это не по правилам — с женщинами работают медсестры, но ни с Иреной, ни с Евой у меня как-то отношения не задались с первого дня. Душевая в этом блоке простая, с тремя индивидуальными кабинками, выложенная хорошим кафелем. Сантехника тоже хорошая. Клиника Глинского — это не психушка из фильма ужасов; наверное, здесь даже действительно лечат. Настроить температуру нельзя, в этой больнице все такое: вода в душе, суп, чай — все такой температуры, чтобы не обжечься. Забираюсь внутрь, торопливо намыливаю волосы, стараясь управиться как можно скорее. Я не боюсь водных процедур, но монотонный шум и теснота обычно плохо на меня влияют. Этот раз не исключение. Мир вокруг идет рябью, истончается, смешиваясь с черной бездной Междумирья. Мне нужно много усилий, чтобы не упасть — все вокруг кружится, накладывается одно на другое, перекрывается и выцветает, превращаясь в то, чего здесь точно быть не должно. Самое худшее во всем этом — чувство, что за мной следят. И речь вовсе не про медперсонал; не про психов за стенкой, не про Джозефа, которого так беспокоит мое душевное равновесие, что он запихнул меня в клинику. И даже не про внезапно появившегося Ежи Мареша с его вроде бы искренним интересом. … Он пришел сюда вместе со мной; едва уловимой тенью проскользнул в мир, где ему быть нельзя. Нечто — тень, отброшенная под неправильным углом, сумрачный морок в лучах заходящего солнца, дуновение ветра в неподвижном воздухе. Он преследует повсюду, наблюдает, выжидает; таится и готовится. Но у меня есть преимущество: кем бы он ни был, он еще не догадывается, что я о нем знаю.I
17 апреля 2020 г. в 23:33
— Меня зовут Ежи Мареш.
Недоверчиво смотрю на протянутую узкую бледную ладонь с длинными гибкими пальцами. На безымянном — след от кольца. Меня разбудили внезапно, я все еще не могу избавиться от приятной сонливости и серая «переговорная» медленно кружится вокруг в такт дыханию.
— А куда делся Глинский?
— Доктор Глинский разрешил мне встретиться с тобой, — мой собеседник садится напротив, неторопливо раскладывая на столе папки с бумагами, очечник, диктофон; на самый край отодвигает бутылку питьевой воды. Ему лет сорок, но у него очень яркие зеленые глаза и тонкие губы. Дольше смотреть не могу: его лицо, как это обычно со мной бывает после пробуждения, начинает плавиться, как восковая фигурка на солнце. — Я буду проводить независимую оценку твоего… случая. Ты не против?
— Нет, — пожимаю плечами, занимая свободный стул.
— Нет — не против, или нет — против?
— Вы — доктор?
— Не совсем, — после небольшой заминки отвечает Мареш, — я не лечащий врач.
— Ну тогда мне все равно.
Несколько минут мы сидим друг напротив друга в полной тишине. Мужчина ждет, сложив руки на столе, я — лишь угрюмо смотрю на свои обломанные ногти. Никогда не получалось их отрастить; ломаются, стоит только чуть-чуть пластине вылезти за подушечку пальца. Ну оно и к лучшему — в психушке маникюрных ножниц нет. Пилок тоже — ими можно и глаз выткнуть, и вену проколоть, при должном старании, разумеется. Хотя вены крепкие, тупой пилкой их скорее порвешь, чем порежешь. А впрочем, не знаю, может быть, проще зубную щетку в ухо. Быстрее и уборщице работы меньше…
Молчание затягивается. Наконец, Мареш открывает объемную медицинскую карту и придвигает к себе блокнот; щелкает кнопкой на диктофоне.
— Это нужно по протоколу… Как тебя зовут?
Очень бесполезная формальность, если учесть, что на моей груди красуется бейджик с фамилией и фотографией.
— Новак. Элли Новак.
— Ты знаешь сегодняшнюю дату?
— Сейчас… лето 2020 года. Август.
— А день недели?
— Четверг. Какая разница, если не могу отсюда выйти?
— Ты знаешь, где именно ты находишься?
— В частной клинике Глинского?
— А ты знаешь, почему именно ты здесь?
— Я… лечусь? — не могу сдержать усмешку, поглядывая в окно. Как обычно за решеткой почти не видно двора, скрытого желтоватым утренним туманом. Не знаю, чем они руководствовались, построив свою больницу на болоте. Вокруг постоянная непогода и серость.
— А ты помнишь, от чего именно ты лечишься?
— От острого невротического расстройства, наверное. Там все написано, — киваю на папку перед Марешем; я не разбираюсь во всех терминах психиатрии и даже не пытаюсь. Мне достаточно знать, что меня определяют как сумасшедшую. — Бред, галлюцинации вкупе с частичной ретроградной амнезией. А еще там написано, что за последний месяц у меня явный прогресс и это даже не шизофрения…
— Да, Глинский это отметил. Он считает это заслугой препаратов и психотерапии.
Терапия в этом заведении — совместный просмотр телевизора, лепка из глины, рисование да задушевные беседы с врачом в кругу других психов с похожими проблемами. Не знаю кого это может вылечить.
— Он считает, что такими темпами тебя можно будет выписать до Рождества.
— Ух ты, — кисло улыбаюсь. Перспектива сидеть на отравляющих таблетках еще полгода меня не радует. — Надеюсь, успею купить подарки.
— Элли, сколько курсов медицинской академии ты закончила?
— Четыре.
— Ты ведь изучала основы психиатрии?
— Это базовый модуль. Я хотела стать стоматологом, — резко вскидываюсь, щурясь от яркого света лампы под потолком.
— И мы оба понимаем, что картина не укладывается в типичные рамки, — он не обращает на меня внимания. — Элли, зачем ты врешь, что тебе лучше?
Не надо было соглашаться на этот разговор. Тереблю бейджик на груди, чтобы занять руки и собраться с мыслями; а они действительно иногда путаются.
— Я уже отличаю галлюцинации от реальности, — наконец, бормочу сквозь зубы. — Чудесные пилюли работают.
— Но ты по-прежнему не помнишь что произошло.
— Амнезия — штука коварная, — наконец-то мир вокруг перестает плавать, и у меня получается взглянуть прямо в лицо Мареша. Он очень бледен, у него высокий лоб и густые, но абсолютно прямые темные волосы спадающие за уши. — Когда-нибудь вспомню.
— Твои воспоминания — ключ к тому, что произошло много лет назад. Это важно для понимания как именно ты была похищена. Это важно для безопасности других.
Мареш подготовился — давит на социальную ответственность. Но и тут мне нечего ответить. Наверное, много лет назад, было бы, но сейчас все это не более, чем слова.
— Не смогу помочь. Я… действительно не помню. Ну кроме того, что уже рассказывала Глинскому.
— У меня есть своя методика и у меня больший опыт общения с такими «попаданцами».
— Попаданцами? — удивленно переспрашиваю, хмурясь.
— Я называю так людей, которые были, — он старательно подбирает слова, вертя в руках карандаш, — выдернуты из привычной для себя реальности…
— Или думают, что были выдернуты, да?
— Иногда это оказывается описанием одного и того же.
— Что-то типа психиатра-детектива? — не удерживаюсь и тихонько смеюсь; на самом деле мне хочется рассмеяться в голос, но громкий смех в психушке это не к добру. — Моим делом уже занимается полиция.
— И они будут заниматься им еще много лет, потому что они основываются на этих записях, — Мареш кивает на дело, — а тут только показания Глинского, который считает, что все в твоей голове — бред.
— Вы все просто теряете время.
— Даже если так — я отточу методику и это поможет другим. У нас будет двенадцать сеансов, мы просто будем разговаривать обо всем, что ты помнишь.
— Я могу отказаться?
— Мы оба знаем, что ты не сможешь долго притворяться, и рано или поздно до местного медперсонала, а главное до Корсака, дойдет, что именно ты пытаешься сделать, — Мареш выключает диктофон. — Я предлагаю тебе сделку: ты участвуешь в терапии, а я кое-чем помогу на комиссии зимой. Как тебе?
— Ладно, — нехотя соглашаюсь, — но никаких записей. Вот мое условие, — только не хватало еще собственноручно дать им повод запереть меня здесь до конца веков.
— Никакого диктофона, — он соглашается так легко и быстро, что я понимаю — продешевила.
— И таблеток.
— Таблетки и твоя обычная терапия останутся, — его голос очень твердый, и я сразу понимаю, что больше никаких уступок не будет.
Это все равно хорошая сделка. Лучшая за последние несколько месяцев, если уж говорить честно. Но абсолютно нелогичная.
— Какой смысл тратить на меня время? — вновь с огромным усилием смотрю собеседнику в глаза. — Все равно мне никто не верит. Они считают это слишком фантастическим.
— А я поверю, — Мареш спокойно выдерживает мой взгляд.
— Почему?
— Потому что правда, в отличии от лжи, не обязательно должна держаться в рамках правдоподобия. Давай для начала восстановим некоторые пробелы в этих отчетах.