По небесному краю

      Давным-давно, во времена, когда Матушки ещё не прогневались на тщеславных своих детей, Венец Королевских Роз носил Вордер Первый, Вордер Правый и было у него трое детей. Младшему принцу, Минацису, суждено было заслужить вечное презрение и пасть от вражеского меча, принцессе Тарвилии — сгореть в пламени начатой ею же войны, Аристу же, наследнику, — влюбиться в собственную смерть.       Силён был Арист, умён и собою хорош. Сотни девичьих умов захватил, сотни сердец разбил — да над тем только потешался. Не трогали его ни девичьи прелести, ни девичьи слёзы. Когда же устыдил его отец и к ответу призвал, и вовсе Акрист зарвался: сказал, что любовь есть болезнь, лишь слабых поражающая, а он по милости богинь сей болезни не подвержен.       Услыхала надменные слова его матушка Аилэ, солнцем по небесному своду ходящая, услыхала матушка Бейтэ, величавой рекой Кан у дворцовых стен свои воды несущая, услыхала матушка Церэ, в вышине тёплым ветром парящая. Услыхали, и доложили младшей сестре Идирэ, любви покровительнице. Идирэ дерзость принца разгневала.       — Любовь есть сострадание, любовь есть милосердие, любовь есть суть добра и любого творения, — молвила она. — Не бывать ему королём на священной земле, пока мои глаза на мир людской зрят! Кто любви не познал, тот и власти недостоин: лишь вечного проклятия!       Согласилась с ней матушка Аилэ, промолчала матушка Церэ, а матушка Бейтэ поспорить решилась.       — Не руби с плеча, сестрица, — молвила. — Дети наши на нас похожи, и коль не поняли чего пока — то не по злому умыслу. Шанс последний дай молодому принцу исправиться, а потом уже наказание выдумывай.       Подумала матушка Идирэ, подумала да согласилась — мудрым совет показался. Попросила она Дайнэ, мать земли, вылепить из глины прелестную деву, попросила Церэ ту высушить. Обрадовалась Идирэ новому творению, поспешила наполнить то добротой и любовью, да только работа Церэ не окончилась ещё, и смазала Идирэ губы девы материнским своим поцелуем. Расстроилась Идирэ, что столь ладную поделку испортила, но успокоила её Аилэ: «Коль на любовь юный принц способен, то не в лице красоту искать будет». Вымолвила то — и вдохнула жизнь в нежную грудь.       Дева вышла прехорошенькая: легка, весела, смугла, светлоока, румяна. Пускай уста кривятся, когда улыбается, но до чего та улыбка светла, до чего душа чиста! Прозвали девушку Мирой, и пошла о ней по всему королевству добрая молва. Мира боль заберёт, Мира горести облегчит, Мира голодного накормит и бедного одарит.       Дошли слухи о Мире и до Ариста. Вздумал он на неё поглядеть — так ли хороша? Пригласили девицу во дворец, да принц, едва на неё глянул, рассмеялся.       — Это ли первая красавица королевства? Подол в земле, лицо в свекле, руки в мозолях… Удобно ли тебе такими короткими пальцами птиц вышивать? Удобно ли такими короткими ногами вальс танцевать?       Не смутилась дева. Молвит тихо:       — Говорят лишь, что я красива, красавицей не обзывают. Подол в земле оттого, что дары её чту. Свеклы я не видала — то здоровье крепкое, Матушек благословение, а мозоли — они от обилия дел. Птиц я вышивать не умею — только одежду подшивать тем, кто просит, но не велика наука, коль нужда настанет, научиться. То же и с вальсом — ваше высочество, когда уродилось, чай, тоже не сразу вытанцовывало.       Нахмурился принц. Наседает пуще прежнего:       — Знала же, куда шла, а как явилась? Платье старое, волосы топорщатся… Век бы мне такого ужаса не видеть — таких как ты не хвалить, а розгами бить надобно.       Спокойно дева ответ даёт:       — Кого позвали, та и пришла, одежду лучшую выбрав из того, что было, ну а волос мне других не вырастить. Чтобы таких, как я, век не видеть — нужно и вовсе веки смежить, ведь таков ваш народ, и розог на всех не напасёшься.       Не по нраву принцу Миркины речи, не смеётся он боле и голосом молвит строгим:       — Рта бы тебя лишить, нитью намертво прошить. Злой у тебя язык, а губы так кривятся, что тот из благодарных пьяниц, кто тебя поцеловать решится, их не сразу и отыщет.       Улыбается только Мира:       — Злобы во мне нет ни капли. Вы спрашиваете, я отвечаю и похвалы не ищу — с меня довольно чужого счастья. Да вот вас счастливым не сделать. Уж лучше целовать уста, что кривятся, чем те, что источают яд.       Обозлился Арист на слова Мирины. Велел слугам своим её на части разорвать да земле вернуть, что ею почитаема.       Всю седмицу плач стоял на священной земле по погубленной деве. Рыдала и Идирэ горько, по испорченному творению скорбя, и рвало её горе сёстрам душу.       И молвила тогда Церэ, доселе молчавшая:       — Шансом мы принца не обделили, да лишь доказал он, что нет в нём ни добра, ни милосердия. Какой он любви достоин — той его и наградим.       Собрала Церэ холодные ветра и вылепила изо льда и снега совершенную куклу. Всё в ней было так, как принц желал: фигура точёная, манеры утончённые, лицо без изъяна, наряд тонко выделанный, серебром да прозрачным хрусталём изукрашенный. Наделила Церэ её изяществом и умением достойно подражать всякому искусству, дала острый ум, но не позвала на помощь Аилэ, лишив творение своё горячего сердца, а с ним и человеческой души. Нарекла Церэ куклу «Соэль», что значит «льдинка», и приставила ко двору снежного царя.       Прибыл принц Арист к чужому царю на поклон — о войне и мире договариваться, да как увидел Церэ творение — так и замер неживой красотой поражённый. А тут уж и оскорблённая Идирэ явилась, для всех невидимая, и внушила ему любовь самую страшную: не ту, что к свету возносит, а ту, что во тьму тянет и целый мир велит разрушить во имя своё.       Соэль в свете ночных огней стоит, сама от каменьев драгоценных светится — Арист ею любуется, поёт — голосом её упивается, в пляс пойдёт — каждый взмах да притоп подмечает. А заговорит с нею — та даже головы не повернёт.       — Не мил мне, — говорит. — И я тебе не мила. Любовь подвигом измеряется, а ты для меня подвига не свершишь даже малого.       — И большой свершу! Что угодно проси, — молвит принц. — Я в своих краях известен тем, что, чего бы не возжелал, всегда получаю.       — А сейчас получи, чего я возжелала.       — Хочешь золота деугровского али сапфиров эмонривских? Хочешь — с родичами твоими силой померяюсь али зверя с тёмных земель голову добуду?..       — Пойдёшь ты за зарёй, на гору Верию, и принесёшь мне с вершины королевскую розу.       Далёк путь и труден, опасностей полон — скал острых, обрывов глубоких, чудищ пещерных, а дома дела государства ждут. Дрогнуло смелое сердце, гордость в принце взыграла.       — Роз и в саду у храма полно. Чем не угодили? Глупость это — жизнью из-за цветка рискнуть.       Но неумолима была Соэль.       — Я только ту хочу. Не на базаре мы, принц, чтоб торговаться. По моему будет. Аль и впрямь не мила? Аль трусишь ты?..       Делать нечего — двинулся Арист на восток.       Пал верный конь, до горы не дойдя, в снегах увязнув. На себе нёс принц весь скарб, нёс высоко, нёс долго — пока таяла заря в зените полярного дня.       Снега скользили, лёд обнажая, ветер, воле Церэ послушный, сдуть на острые скалы стремился, но всё терпел влюблённый принц. Шаги его оставались твёрды, меч разил без промаха, всё выше вела его горная тропа, но не виделось той конца. Часы, дни, недели и месяцы шёл он под восходящим солнцем, и негде было укрыться, негде стать лагерем, негде согреться в вечном колдомском хладе.       Силы покидали его. Но стоило ему подумать о доме, как в беснующейся далеко внизу буре ему чудился злой хохот Соэль, а в тающих льдинках мерещились её насмешливые очи. Гордость встала превыше благоразумия, а страсть — превыше жажды жизни. Упрямо лез Арист всё выше, не чувствуя ног, забыв о сне и теряя дыхание. И даже когда не смог идти больше, полз на коленях к казавшейся близкой вершине.       И почудилось ему однажды будто вот он — цветок для прекраснейшей из дев, алый на белом — только руку протяни. Принц тянулся, но белая мгла застлала взор, пальцы не слушались, и как бы не силился он сорвать с вершины розу, а только лишь загребал окроплённый собственной кровью снег.       Вновь солнце разметалось зарёй по небосводу. Во тьму погрузился север, а над горою Верией зажглась новая проклятая звезда, неся печальную весть.       Ибо боги всегда держат своё слово.