По небесному краю

      Пахло лесом. Июньское солнце, прорываясь сквозь раскидистые ветви ближних древ, ласкало лицо и руки, проникновенно и ненавязчиво пели птицы. Карета двигалась спокойно и размеренно, внушая мысли скорее об утренней прогулке, нежели о поездке по важному королевскому поручению: если бы не лязг доспехов рыцарей, что сопровождали процессию, перепутать было бы совсем легко. Но прогулка ли, длительная поездка, а всё одно — совершать её с такой важной особой до жути волнительно.       Шутка ли? Олин всего пару дней как назначили ко двору — и вот она уже здесь, выбрана не просто фрейлиной, а единственной компаньонкой королевы в путешествии аж до Фалики. Она не верила своему счастью и, сидя напротив, боялась пошевелиться, жадно ловила каждый мимолётный взгляд, каждое движение своей благодетельницы.       Да и как иначе?       Королеву Рамальду называли красивейшей женщиной королевства, воплощением изящества, благородства и доброты. Ей вот-вот должен был стукнуть четвёртый десяток, но выглядела она гораздо моложе. Стан Рамальды остался тонок, гордая осанка — тверда, чистое лицо с аккуратными чертами и высокий лоб почти не тронули морщины, алые губы не потеряли цвета и формы, в тонких бровях и густых каштановых волосах не виднелось седины. Однако по-настоящему молодой её делали глаза. Большие, прозрачно-голубые и блестящие, они лучились живым интересом ко всему, что происходило вокруг. Взгляд королевы не обделял вниманием ни едва меняющиеся виды за окном, ни саму Олин, заставляя ещё больше нервничать и перебирать, где могла оплошать.       — Рада выбраться из замка, душечка? — наконец спросила Рамальда.       И, разумеется, не было ничего удивительного в том, что королева решила развлечься беседой, но Олин всё равно от неожиданности едва не подпрыгнула. Потом мигом спохватилась и почтительно склонила голову.       — Д-да, конечно! Благодарю за оказанную честь.       Щёки по ощущениям пылали. Стыдно как! Находясь с Её Величеством в одной карете — и испугаться её голоса!       Благо, королева была милосердна: улыбнулась сначала, но ни ругать, ни поучать не стала. Да и улыбка её казалась скорее умилённой, нежели злой.       — Честь… В этом мало чести… — произнесла она весомо и бросила задумчивый взгляд за занавеси. Редкий солнечный луч прыгнул на скованную бархатом грудь, зажёг сотнями цветных огоньков драгоценную вышивку, подсветил ореолом меховую оторочку накидки… показал белёсые пятна небольших шрамов, едва из-под той заметные. Олин отвела взгляд резко, будто отдёрнула руку от пламени — видеть королевские изъяны ощущалось неудобным, даже запретным. — Просто иногда бывает полезно пообщаться с молодыми, — продолжила Рамальда, повернувшись обратно всё с той же улыбкой. — В молодых девушках всегда столько искренности и надежды!       — Вы тоже ещё молоды, Ваше Величество, — заметила Олин и тут же отругала себя за недостаточную сдержанность. Не хотелось в первые же дни показать себя льстивой или недалёкой. Проклятое волнение всё портило.       Однако королева её слова вновь восприняла благосклонно и лишь мягко рассмеялась.       — Да, ты права. Мы с тобой молоды, если сравнивать со всеми этими старухами из свиты. Знаешь же, что разделяет старость и молодость?..       — Я могу ответить лишь «прожитые годы», хотя полагаю, что вопрос Вашего Величества с подвохом.       Олин хотела сказать иначе: королева ведь сама назвала своих фрейлин старухами — вот он ответ, на поверхности. Старухи. Все эти дамы из «отмеченных Матушками» семей, насколько бы старше ни были, одевались как старухи — нарочито помпезно и безвкусно, отдыхали как старухи — сидя на пуфах в королевской гостиной, не пошевеля лишний раз и пальцем в окружении слуг, мыслили, как старухи — всё твердили о прошлом, о безупречности всего старого и ущербности нового, об опасности свободных нравов и первой любви… Олин хотела бы ответить именно так, но прикусила язык из осторожности. Мало ли, так проверяли её добродетель?       — Умение мечтать! — поправила Рамальда и хитро прищурилась. — С возрастом оно теряется, мир становится понятным и предсказуемым — совершенно унылым. Умение мечтать, душечка, вот залог молодости! Я и сейчас порой грешу этим делом, ну а лет с пятнадцать тому, и даже с десять… О, я была ужасна! Роль просто жены и матери мне казалось слишком скучной и то, что муж — король, величайший из людей на Священных Землях — нисколько не спасало, величие не делало его героем моих грёз… А что насчёт тебя? О чём мечтаешь ты?       Олин ответила, почти не задумываясь.              — Я хочу достойно послужить Вашему Величеству, чтобы мною гордились батюшка с матушкой. Найти хорошего мужа.              Королева покосилась на неё недоверчиво. Откинулась на спинку сидения. Качнула головой.       — А ты ведь даже не кривишь душой, — заключила грустно. — Это очень правильные мечты. Может, и мне бы такие были полезны в твои годы. Правильные… но скучные. О Идирэ! Неужели тебе ни разу не снилось, как какой-нибудь хорошенький молоденький рыцарь объявляет тебя дамой сердца, посвящает тебе свои победы, а потом в один прекрасный день сажает впереди себя на коня и увозит далеко-далеко от суеты и этикета, туда, где правит лишь любовь?.. — произнесла размеренно и вдохновенно и снова обратила пытливый взгляд на фрейлину, ожидая ответа.              Олин же свой едва не отвела — о таком она даже с подругами дома не говорила, а тут — целая королева. И рассказать ей было нечего.       — Матушка говорит, вредно верить сказам и песням в этом деле, — произнесла тихо.       — Матушка твоя не мечтательница и тебя того лишила, — проговорила Рамальда ещё тише и снова отвернулась к окну.       Карету едва покачивало. Стучали о тракт колёса. Улыбка больше не озаряла лица Рамальды, и тишина из-за того казалась гнетущей. Некстати вспомнились и слова тех самых старух из свиты, мол, королева — натура весьма тонкая, склонная придавать большое значение самым простым вещам. Неприятно было осознавать себя причиной её дурного настроения, потому продолжить разговор виделось Олин её долгом.       — Могу я поделиться с Вашим Величеством секретом? — Королева заинтересовано приподняла тонкую бровь. — Пусть матушка и не одобряет, я читала про влюблённых из Эная не далее как на той неделе и нашла историю их любви в высшей степени прекрасной.              То был лишь маленький отрывок огромной книги с якобы воспоминаниями энайца, пережившего потоп. Маленький, но врезавшийся в память. В числе глав о местной власти и быте в конце были и те, что рассказывали о немногих людях, знавших о грядущем бедствии, но выбравшие не покидать дом. Основной причиной, конечно, стала верность Матушкам: они не боялись, что Тьма лишит их жизни, ведь смерть — всего лишь обещанный богинями вечный покой. Таких оказалось большинство. Но заканчивалась рукопись историей другого толка. Друг автора, кузнец Венто, когда узнал о грядущем бедствии и всего одном месте на последнем, вот-вот отправляющемся корабле, отказался от него, чтобы не оставлять возлюбленную Абель, ибо не смог бы жить в мире, где её нет.              Эта верность, не богам, а своей любви, трогала до глубины души.              Но улыбка Рамальды была грустной.       — Тоже мне тайна, душечка. Я-то уж понадеялась хотя бы на «Похождения Талании»… Так значит, предел твоих мечтаний — симпатичный кузнец?       — О нет! Не обязательно кузнец. Просто тот, кто захочет разделить со мной последний вздох.              Королева задумалась, меж тонких бровей пролегла глубокая морщина, мигом возвращая моложавому лицу с полдесятка лет. Улыбка, явившаяся после, оказалась горькой.       — Понимаю. Каждый мечтает о самоотверженной любви, считает её истинной. Разделить последний вздох — как романтично и как нереально! У меня был тот, с кем я бы разделила, а где он сейчас?.. Слышала эту историю? Избавь от напускного удивления, я знаю, что об этом сплетничают и нисколько не стыжусь. Он был… — Рамальда замерла с раскрытым ртом, глаза на миг остекленели, будто от готовых вылиться слёз, но почти тут же она продолжила, как ни в чём ни бывало, спокойно и складно, — самым могучим из рыцарей, героем девичьих грёз. Он был силён, почти непобедим, грациозен и обезоруживающе добр. Его уважали при дворе, любили простые люди. Любая красавица отдала бы всё за его улыбку или мимолётный взгляд, но он отдал своё сердце мне. И погиб, защищая мою честь…              Рамальда прикрыла глаза, приложила пальцы к виску и поморщилась, словно от головной боли.              Олин подумалось, что так явно выделять других мужчин, будучи замужем, неприлично. Но ей ли судить королеву, особо, если речь и впрямь о настоящей любви? Упомянутых сплетен не было, мало того, даже просто об истории с погибшим рыцарем она никогда не слышала. Случайность ли это? Или можно считать, что ей оказали честь и доверили тайну? — Мне очень жаль, Ваше Величество, — всё что смогла сказать.       Рамальда, не размыкая век, едва кивнула.       Солнце скрылось за деревьями, знаменуя давно минувший полдень. Карета стала замедляться, и королева оживилась. Откинула занавески, осторожно выглянула наружу. То же сделала и Олин. Впереди, не так далеко, виднелась каменная водяная мельница, за нею — редкий подлесок, а там уже, если знать, куда смотреть, можно было увидеть и первые аккуратные домики.       — Бывала в Фалике, душечка? — спросила Рамальда. — Кажется, места тебе знакомы.       — Да. Ваше Величество. Отсюда уже виден край деревни, совсем скоро мы прибудем и к центру.       — Чудно, благодарю, — отозвалась королева и не глядя, привычными движениями водрузила на голову сложный убор. Роскошные каштановые волосы оказались надёжно скрыты, и оттого чуть заметнее стали мелкие морщинки в уголках глаз, которые обычно появлялись у людей жизнерадостных. Её нисколько не портило, однако напоминало, что Рамальда по возрасту ближе к матушке, а не к одной из старших сестёр, о чём со всеми стыдными девичьими разговорами пару раз удалось почти забыть.       Карета остановилась, распахнулась дверца. Один из рыцарей галантно подал ей руку, помогая выбраться.       — Не забудь ларец, душечка, — напомнила, оглянувшись.       Олин, едва не ойкнув, вернулась, и, воспользовавшись помощью другого рыцаря, наконец встала рядом со своей королевой. С непривычки после долгой тряски немного повело, но головокружение пропало так же быстро, как и появилось, позволяя осмотреться.       От толпы встречающих отделилась пожилая женщина, одетая лучше прочих, и после низкого поклона предложила «Её Величеству и сопровождению» последовать в дом управителя, чтобы передохнуть с дороги.              Рамальда согласилась с очередной улыбкой — на сей раз вежливой. По пыльной площадке она не шла — плыла, величаво и гордо, сопровождаемая с двух сторон рыцарями в посеребрённой броне, а сзади — фрейлиной с резным ларцом в вытянутых руках.       — Сколько лет уже езжу по нашему королевству, душечка, а всё одно поражаюсь: как же похожи и при том различны все эти деревеньки! Взять, вот, Фалику и какой-нибудь Дарен. От столицы в одинаковом отдалении, меж собою всего в нескольких часах езды, но там — и домики покосившиеся, и крестьяне все грязные да растрёпанные, а здесь всё аккуратно, приятно смотреть, — отметила королева, чем заслужила целый поток торопливых благодарностей от, как оказалось, жены управителя.       Олин хотела уже прихвастнуть полученными при дворе знаниями и отметить, что Дарен был в ведении лорда Кинна, известного своими большими поборами, а Фалика принадлежала Гариету, у которого всем занимался управитель из его же крестьян, оттого и разница. Но запнулась о длинный подол и едва не влетела в одну из глядящих на гостей местных девушек. Девушка, закутанная в рваный платок так, что виднелись лишь испуганные глаза, отпрянула. Олин удержал от падения рыцарь — Рамальда даже не заметила.       — Возьмите ларец в одну руку, миледи. А другой юбки подхватите. Удобнее будет, — посоветовал тот.              Олин непроизвольно последовала его совету и так же непроизвольно поспешила за королевой. Чем больше взглядывалась она в толпу, тем больше видела замотанных тряпьём голов. Местные, в основном женщины и старики, провожали Рамальду боязливыми взглядами, и только дети оставались беззаботны.              Странно. Обычно деревенские всему подряд радуются…       — Прости, что утруждаю тебя, душечка, но этот ящичек я не доверю никому. Он не так уж и тяжёл, но дорог мне, — тихо проговорила королева, отвлекая от размышлений. — Мой любимый всегда дарил мне какую-то приятную мелочь на прощание. О, он был… — речь её прервалась на миг, как уже бывало, чтобы затем продолжиться, — отважным капитаном, в мастерстве сравнимым только с лордом Гариетом. Теперь я боюсь даже ступить на борт корабля. Если уж его, властелина морей, забрала стихия, что уж говорить обо мне? Да и вдруг увижу, как блестит там, под водой, его фамильный перстень… Но причём здесь ларец, спросишь ты? Героя моих грёз больше нет, однако в память о нём, я оставляю себе на прощание безделушки из тех мест, где бываю.              Олин смутилась, чуть не заподозрив себя в потере рассудка: ей показалось поначалу, что Рамальда говорит о том же человеке, что и в карете. Хотя неудивительно, что у такой красивой женщины до замужества было много поклонников. Да и в любом случае…       Не ей судить королеву.       С очередным поклоном их пригласили в лучший дом деревни: большой, хорошо сбитый и даже немного украшенный. Её Величеству предложили отдохнуть в подготовленной комнате, но та отказалась, попросив только ужин.       Олин прошла в столовую, пока Рамальда с рыцарями решила переговорить с хозяином. Наготовили скромно: на простой деревянный стол, лишённый скатерти, подали гречневую кашу, запечённую утку, жареные грибы да яблоки, выделив ещё посредственного вина. Накрыли так вообще ужасно: подали ножи для масла, суповые ложки, вилки для рыбы, мало хлеба и лишь одну салфетку.       После окрика дородные служанки вытаращили было глаза и заметались по этажу, но сгорбленная старушка, что объявилась следом, остановила всех движением костлявой руки.       — А ты кто будешь, м-леди? М-м? — спросила на деревенский манер, кося заплывшим блёклым глазом.       — Фрейлина Её Величества.       Старушка оглядела её с ног до головы. Совершенно непочтительно фыркнула.       — Ба! Для её-шства прислуги больно уж ты м-ладая и смазливая, — заключила. — Слыхала, она таких долго не держит.              — Не слышала? Я фрейлина… — начала Олин заново. И запнулась. А правда ведь: кроме неё в королевской свите не было ни одной молоденькой девушки. Лишь замужние дамы. Старухи, что не умели мечтать, по словам самой Рамальды.              Вошедший полный старик, по всему — управитель, заохал и схватился за лысую голову. Олин строго и холодно повторила свои указания по столу, но вновь была остановлена — на этот раз самой королевой, возвратившейся в сопровождении серебряных рыцарей.              — Не ругай добрых людей, душечка. Их не учили этикету, а я не настолько привередлива. Вы тоже успокойтесь, прошу, — обратилась и к побагровевшему от гнева управителю. — Пусть донесут салфеток да хлеба и будет довольно.              — Неудобно же, Ваше Величество. Не положено. Как же вы будете… — снова запричитал тот.              — Вполне спокойно. — Она подала знак и ей отодвинули кресло во главе стола. Руками отщипнула от утки. Зачерпнула ложкой кашу. Улыбнулась. — Видите? Ничего страшного, я справлюсь, и моя фрейлина тоже. Давайте поедим, как вам привычно. Я не хочу вас обременять.              Управитель с женой, переглянувшись, сели с другой стороны стола. Рыцари остались стоять за королевой. Олин села от неё по правую руку, не зная с чего начать.       — О, не морщись душечка. Не всё же нам есть во дворцах и замках. Если бы ты в лесу потерялась, с голоду бы сгинула без положенного прибора? Смотри: они ведь едят, и я ем! Что за глупость… — Рамальда чуть склонилась и прошептала. — Мой любимый… он был низкого происхождения. Садовник. Мой отец предпочёл убить его и нанести мне незаживающую рану, только бы не тратить на него мою красоту, и всё же я успела научиться простоте и смирению.       И снова эти странные истории! Теперь Олин казалось, королева над ней просто смеётся.       — У вас было так много поклонников, Ваше Величество! Рыцари, капитаны и крестьяне, да и сам король — никто не устоял перед вашей красотой, — сказала ровно и негромко, подражая её заговорческому шёпоту и вместе с тем стараясь не допустить опасной иронии.              Рамальда, на удивление, сделала вид, будто не понимает, о чём речь. Окинула фрейлину испытующим взглядом, помолчала немного. Кивнула, расслабляясь, пригубила вина.              — Но лишь один мог надеяться на взаимность… — взгляд её снова на миг замер. — Тот самый менестрель, Лирнский Соловей… Какие удивлённые глаза! Да у тебя память как у девчонки! Мы же о нём весь день говорим!              Олин, начавшая наконец трапезу, от неожиданности закашлялась.       А ведь не было, верно, у Рамальды никакого иного «любимого» кроме короля. Она же сама рассказывала, какая большая мечтательница, сама говорила о «герое своих грёз». Это героя своих грёз она то и дело описывала, вот он и выходил каждый раз другим. Можно ли считать её сумасшедшей от того, как глубоко завладели ею фантазии? Едва ли. Это же так, невинные чудачества, которые не умаляли королевских достоинств и не затмевали доброты.       Не ей судить королеву, правда же?..       Они справили остаток ужина в молчании. Управитель с женой, что и так не могли похвастать хорошим расположением духа, всё более мрачнели, чем сильнее пустела тарелка Рамальды. Наконец та промокнула салфеткой губы и, дождавшись прочих, встала из-за стола.       — Ещё раз благодарю за гостеприимство, господин Таль. Теперь время заняться делом. Прошу, проводите меня к бедной девушке.              — Ваше… — начала было жена управителя, но тот мягко положил руку ей на плечо и покачал головой. Не нужно, мол. Женщина вздохнула. — Прошу прощения. Конечно, пойдёмте. Всё уже готово.              — Не забудь ларчик, душечка…              Солнце клонилось к закату. Вся деревня от резных коньков на крышах, до невысоких порожков, убранных кое-где ромашками и колокольчиками, расцветилась в приятные тёплые цвета, что мало вязались с мрачными лицами прячущихся за платками женщин и возвращающихся с полей мужчин. И тихо ещё так. Только лязг доспехов и шелест юбок слышались.       — Скоро Миньку жечь будут! — неожиданно прорвал тишину весёлый голос. Олин, вздрогнув, обернулась. Стайка худощавых босоногих мальчишек носилась между домов, вереща. — Готов костёр, ребяты? Скоро Миньку же… Ох!       Тот, что орал, вдруг, споткнувшись, растянулся на земле под хохот товарищей.       — И поделом тебе, фулиган! — пробурчал стоящий рядом мужик и отвесил только-только поднявшемуся мальчонке хороший подзатыльник, заставив Олин поморщиться.       — Так королева ж приехала, — ткнул пальцем другой мальчик. — Костёр надо…       — Дети везде одинаковы, — добродушно отметила Рамальда. На развернувшуюся сцену она глянула мельком, будто и впрямь не раз подобное видела, и продолжила путь.       Странно, право, но Олин только теперь задумалась, какое такое дело могло привести их в Фалику. Королева говорила, будто часто ездит по стране, но зачем бы? Какое такое дело могло быть, что повторялось бы не единожды, и вызывало у крестьян почти суеверный ужас?..       Кожа покрылась противными мурашками от страшной догадки.       Нужный дом отстоял недалеко. Охранявшие его крестьяне нелепо поклонились и открыли дверь, запертую снаружи на засов. Один из рыцарей остался с ними. Другой — вошёл первым, дабы убедиться, что королеве ничего не грозит.       — Чего застыла, душечка? Пойдём, — окликнула Рамальда и переступила порог.       Олин сглотнула вставший в горле ком, но подчинилась.       Если получше поразмыслить, собственная догадка обращалась сущим бредом. Королева не стала бы — не в её это духе! Она просто хочет помочь. Точно, помочь. Выслушать, оправдать, защитить… Спасти.       Но что-то всё равно царапало изнутри грудной клетки и ускоряло биение сердца.       Заслышав грохот засова и шаги, из-за перегородки вышла прехорошенькая девушка. Худощавое тело прикрывала только плотная длинная рубаха, густые каштановые волосы аккуратно заплетены и перевязаны алой атласной лентой — чьим-то подарком, если судить по бедному окружению маленькой комнаты, что вмещала в себя и печь, и стол, и низкую койку. Лицо украшали редкие веснушки, огромные светлые глаза смотрели с него донельзя растеряно.       Девушка перевела взгляд с рыцаря на королеву и, замешкавшись, поклонилась.       — Ваше Величество! Зачем вы тут? Что стряслось? Мне ничего не говорят! Я уж третьего дня…       Она частила, топталась на месте, мяла ткань рубахи, через каждое слово бросала взгляд на Рамальду — взгляд полный робкой надежды. А та лишь мягко сказала: «Сядь», и сама устроилась рядом на низкой лавке.              Оглядела черты девушки с материнской чуткостью. Улыбнулась. Устроила ладонь на щеке.       — Такое прелестное личико. Такие мягкие гладкие волосы… — королева вздохнула, не обратив никакого внимания на непонимающий девичий взгляд. Почти нежно очертила ногтями пряди. — Мой принц любил пропускать сквозь пальцы мои волосы. А потом какая-то дрянь с милым личиком забрала его у меня, и он уже не вернётся. — Хватка её сомкнулась, заставив девушку зажмуриться и зашипеть от боли. — Заколдовала. Приворожила. Он любил меня. Он не оставил бы меня. Это ты заколдовала его? Но ничего. Я всё исправлю.       — Я не понимаю, Ваше Величество, — пролепетала бедняжка, сквозь слёзы. Попыталась разжать чужие пальцы. Рамальда не стала бороться и сразу отошла, сорвав напоследок алую ленту. — Неужто вам наврали, что я… — осознала наконец девушка. Глаза её от ужаса стали совсем круглыми. Она вскочила и кинулась было к королеве, но её не пустили. — Послушайте!              Рамальда усмехнулась. Спокойно и гордо прошагала к ларчику, что мелко подрагивал в руках её фрейлины, спрятала туда обрез атласа. Также спокойно прошла к печи и сдёрнула висящие в тени пучки трав.       — Полынь, — выудила из связки тёмный сушёный лист и выставила на обозрение свиты.              Рыцарь осуждающе зацокал под опущенным серебрёным забралом. Олин не могла выдавить и звука.       — Я просто варю больным отвары… — попыталась оправдаться хозяйка дома. Дёрнулась было снова к королеве, но рыцарь отбросил прочь.       — Чертополох. — Ещё один увенчанный колючим навершием стебелёк, что Рамальда изящно держала двумя пальцами, будто самую нежную розу.              — Хоть вы, м-леди! Послушайте… — припала девушка к ногам Олин. И той вдруг стало так мерзко и страшно от неё, от королевы и от себя самой, что она с силой сжала веки и отвернулась, молясь Праматерям, чтобы всё это наконец закончилось.       — Проверьте руку, сир, — попросила королева с привычной теплотой в голосе.              Несчастную рванули от Олин, кажется, вместе с подолом и, ко стыду, облегчение оказалось сильнее жалости.              Девушке грубо задрали рукав, обнажив ровное, лишённое клейма запястье. Магия без метки — смерть.       — Сжечь ведьму, — заключила Рамальда. Твёрдо пройдя к двери и распахнув её, повторила громче, чтобы все услышали: — Сжечь ведьму!              Рыцари взяли осуждённую под руки и поволокли наружу. Её Величество следила за ними с одобрением, как за любым, кто хорошо делает свою работу.              Толпа шумела. Толпа бесновалась. Если уж сама королева сказала «ведьма», значит, так и есть. Значит, не ошиблись. Значит, их совесть чиста.              Разгорающаяся заря делала их лики, искажённые неуместным весельем, чудовищными.       — Знаешь, ты права, душечка, — говорила Рамальда всё так же: проникновенно, спокойно, даже чуть небрежно. — Хороший муж — это важно. В браке должна быть не любовь — ей место в грёзах. Не любовь, понимание. Мы понимаем друг друга идеально. Мой муж сочувствует моей утрате, а я исполняю его волю.       Девушка в руках рыцарей вырывалась, брыкалась, ревела раненным зверем. Рубаха сбилась и развязалась у ворота, едва не открывая чужим взглядам потаённое. На заплаканное, покрасневшее лицо налипли пряди растрепавшихся каштановых волос.       Но толпа не жалела больше, толпа улюлюкала и насмехалась, и даже девушки, продолжавшие скрывать от королевы лица, бросали вслед соседке проклятья, радуясь, что на костёр идёт она, а не одна из них.       А костёр уже ждал. Столб, окружённый ворохами хвороста, возвышался над пустырём на краю деревни уродливым кривым перстом, что указывал в небеса.       С осуждением ли? А кого осуждая? Ведьму? Толпу? Рыцарей… Королеву?       Когда её привязывали, девушка уже не сопротивлялась. Лишь непонимающе пялилась на факел в посеребрённой перчатке и пламя натыкалась на дне её зрачков на чёрную, мёртвую, звенящую пустоту.       — Именем Его Величества Минациса Первого и по Его величайшему указу я обвиняю эту девушку в колдовстве и приговариваю к казни через сожжение. Да изойдёт из неё Тьма, и да обретёт она вечный покой в лоне Матушки Аилэ! — произнесла Рамальда торжественно.              Пламя близкого факела отражалось в драгоценной вышивке мириадами злых огней. Белый покров головного убора на просвет от заходящего солнца казался окровавленным.       — Позовите её во Тьму. Даруйте ей шанс на вечный покой, — вразнобой заголосила толпа.              Факел упал. Хворост занялся. Занялся подол белой рубахи.       Королева смотрела на корчащуюся в огне фигуру со слезами умиления в глазах. Её красивые губы растянулись в счастливой улыбке.       «Не тебе судить королеву», — снова и снова стучало в висках Олин. По щекам текло то ли от жара, то ли от ужаса, что не мог излиться вовне как-то иначе. Её трясло, будто в лихорадке. И совсем не удивительно, что ларец таки выпал из рук, рассыпав на пустыре цветные ленты и дешёвые серьги.       — О, что такое?! Я же просила беречь ларец! Мой любимый же… Душечка, тебе нездоровится? Ах, всё этот ужасный жар! Признаться, меня тоже бывает…              Мир потонул в оглушительном рёве пламени.