По небесному краю

      Камни у воды скользкие… но так ведь даже веселее, верно?       Каждую седмицу Нелька созывала девчонок из Дегрова и устраивала Великие Игры. Пускай название громкое да мудрёное, суть проста как день: пойти в лесок, насобирать грибов да ягод от выхода из деревни до излучины тощей безымянной речонки, а уж оттуда — айда наперегонки обратно по этим самым скользким камням! Кто первый — тому весь сбор отдать надобно, а кто не удержался и навернулся — тому к Колдуну битые коленки лечить да нагоняй за всех получать.       Нелька в свою же игру выигрывала то и дело, а падала только один раз. Однако ж, тут и одного было достаточно: её Колдун бранил не в пример прочим — просто взял да мамке пожаловался. А мамка толк в наказаниях знает — приставила к ней с тех пор мелкую Лику, чтоб глядела да ябедничала.       Длинная, тощая, неуклюжая сестрица была и рожей, и манерой в почившего батьку. Она была глупая, вопросы вечно задавала глупые, да ещё и нудила. Но что даже хуже — постоянно при всех сестрой кликала, и другие оттого косились и хихикали. Оно и ясно: у нормальной девки родная сестра — да такая уродина! Мирка говорила даже, мол, вот так женится кто на Нельке, после брачной ночи проснётся, глядь — а она в такую же образину обратилась!       Было обидно. Нелька хоть на первую красавицу деревни и не тянула, но всё одно хороша: крепко сбитая, пышная, где надо, румяная, ловкая, трудолюбивая да с весёлым нравом. Потому, когда кто-то начинал над Ликой потешаться, Нелька потешалась за троих, чтоб, не дай Праматери, не подумали, что у них с этой дурой есть чего общего кроме крови.       — Нель… ка!.. Сес… тра!.. Подо… жди!.. — и сейчас пищала мелкая откуда-то сзади.       Нелька, даже не оглянувшись, припустила быстрее. Позади остались и неповоротливая Жана, и хрупкая Хена, и даже златовласая Мирка.       Она не бежала — летела. Летела над каменным берегом под ласковое бормотание речки и изнутри её распирало чистое, дикое, ничем не замутнённое счастье. Не мудрено, что оговорённое место она пропустила и пропустила хорошенько: вместо первой излучины добежала аж до третьей. Да и там остановилась лишь потому, что её увидала.       Речонка к этому моменту уж замедлилась, разошлась в ширь локтей на пять и на локоть ушла в глубину. Шёпот волн стал вкрадчивее, от воды, ушедшей в тень возвышающихся неподалёку рудников, несло холодом… и мертвечиной.       Да, мертвечиной.       От нагорья и до самой реки острой цепью спускались серые скалы. Кое-где из шершавого камня короткими пиками торчали чёрные опасно блестящие вкрапления раго, и вот на этих-то «пиках» и распласталось, застряв, маленькое тело. Течение пыталось унести его дальше, вниз, в сторону Эмонрива, где его наконец бы нашли и вытащили, но вцепившийся в плоть металл не давал.       Желтовато-белое, распухшее, бугристое, тело это уже ничуть не напоминало живого человека. Ядовитый металл, пронзивший плечо и бока, разъел гниющую плоть до костей, черты лица смазались долгим пребыванием в воде, но в них ещё угадывалось что-то детское.       Пугало уже то, что кто-то специально сбросил ребёнка оттуда, с вершины. Но, будто того страха было мало, толстые пальцы утопленницы резко вынырнули из воды и вцепились в мокрый камень, срывая размякшие ногти в тщетной попытке встать.       Нелька отпрянула. Нелька и завизжала бы, да столкнулась спиной с кем-то из потерявших её девок, а при девках оно визжать как-то не солидно, потому она лишь тихо всхлипнула.       — Ты… раз уж… уф!.. пробежала… чего… Чего назад не воротилась? — спросила запыхавшаяся Мира.       — А!.. Да тут… вон… — как можно бесчувственней махнула Нелька в сторону реки.       Мирка и нагнавшие их Хена с Жаной слабачки были, ей не чета — завизжали таки. Нелька заставила себя снова глянуть на покойницу и нежданно даже для себя расхохоталась, заметив в мутных глазах лиловый отсвет.       — Нель, чего ты! Жуть-то какая! — выпучила глаза Жана.       Нелька окинула подруг долгим снисходительным взглядом. Вновь залихватски засмеялось. Вот ведь глупые! И впрямь не поняли!       — Глаза-то, девоньки, лиловые. Знать, там в утопленнице Падшая застряла. И ей теперя — никуда не рыпнуться! Раго, металл чёрный, он же для всякой тёмной ворожбы помеха! Не выйти ей, поняли? Так чего пужаетесь?       Обезображенное водой тельце неуклюже зашевелилось на проткнувших его чёрных «пиках». Челюсти разжались, обнажив запавший и опухший язык, рука с поломанными ногтями слабо потянулась к девушкам, лиловые, нечеловечески яркие глаза глядели с мольбой.       «Освободите. Больно».       Все оцепенели то ли от ужаса, то ли от тёмного благоговения. Но только не Нелька. О нет, Нельку чужой страх лишь веселил да раззадоривал. Раз уж другие трусят, так она пример покажет. Корзинку поставит. Палку здоровую с берега подберёт. Вооружится на манер копья. К воде приблизится…       — Ну чего встали, аки вкопаны? — вскинулась она недовольно. — Тоже палки берите! Богини ей мучиться велели!       — Противно трогать. От неё мертвечиной несёт, — сморщила хорошенький носик златовласая Мира. Хена с Жаной торопливо закивали, поддакивая.       Трусихи!       — Ну хоть пойте тогда, — милостиво разрешила и сама начала:       — Джарэ шагает по миру людскому,       Батист с шелками сменив на рубище,       Праздное ложе сменив на солому,       Сладкий нектар на безвкусную пищу…       Острый конец палки вошёл в плоть с противным хлюпом. Крови не было — только противная бурая полупрозрачная жижа. Падшая в теле утопленницы замотала головой и захрипела, вывалив разбухший тёмный язык.       — Джарэ ступает на острые камни,       Волосы треплет насмешка сестрицы,       Мёд порождают поджившие раны,       Время морщиной на кожу ложится.       Девки пели вразнобой, несмело. Нелька вонзила сук Падшей между рёбер, но в этот раз та лишь беззвучно дёрнулась и поймала взгляд мучительницы.       «Ну и мелкая же душа в тебе, Нелька, — прозвучал тихий, словно шёпот реки, голос, казалось в самой её голове. — Мелкая… Там, где иной человек пожалел пусть не богиню, но хоть дитя, похотью и жестокостью уже поруганное, хоть телу его покой обрести помог бы, ты всё свою силу показать стремишься, да тщетно».       Рука, занесённая для нового удара, дрогнула было, но не остановилась.       Хлюп. Уродливая голова утопленницы упала на плечо, пялясь с осуждением.       — Всё, чего в нас плохого, это по твоей вине появилось, — прошептала Нелька зло. — Гордись, нечистая. А в ответе я только за себя, и только себе помогать буду. До других мне нет дела.       «Доколе же?»       — Всегда.       «Пред собой за себя и ответ держать. Да будет так».       Хлюп. Нелька наметилась в лиловый глаз. Падшая смежила опухшие веки.       — Джарэ ходить, пока ноги не сбиты,       Плыть, пока плоть в лоскуты режут волны,       Гнить, в телах всех, что недавно убиты,       Выть, да без толку, выть да без толку!       «Наступит час, сама ты, Нелька, взвоешь. Где было веселье — там иссякнет. И проклянёшь веселье ты своё, ибо в нём не заметишь грядущего горя».       Палка выпала из рук и потерялась, подхваченная течением.       И Нелька даже испугалась немного — ведь когда Падшая на смерть гадает, это всегда сбывается. Да только быстро поняла, что гадала та специально, чтоб муки избежать, и ещё сильней разозлилась.       — Ах ты гадина!..       Ступать в реку за палкой Нелька не решилась и подобрала с берега острый камень. Хотела уж бросить, да в запястье вцепились чьи-то пальцы.       — Хватит уж, Нелька! — пропищала снизу мелкая Лика, наконец их нагнавшая.       Вот ещё не хватало!       — Ты-то куда, дура? Ты ж сильней моего Матушек почитаешь. Они эту прокляли. Она мучиться должна, — объяснила с раздражением.       Но прозрачно-голубые глаза глядели из-под бледных ресниц не по-детски серьёзно.              — Авось, для того и прокляли, чтобы мы с ней дури не творили. А то зачем? Если б Матушки хотели, чтоб пуще мучилась, то пуще б и прокляли. А не прокляли — знать, и того, что щас, с неё хватит. Не надо сильнее.       У Нельки от этого писка голова болела.       — Всё одно мучиться будет. Она сверху рухнула да на раго накололась.       Лика уставилась на нависающий над рекой обрыв, потом на утопленницу. Вытаращила испуганно глазищи, попятилась. А потом принялась засучивать рукава да подбирать юбки под удивлённые визги деревенских девок.       — Вытащишь — поколочу, — предупредила Нелька, сжимая кулаки.       Лика вздрогнула, конечно. Но от угрозы или от холода проточной воды, куда вошла, было не ясно.       — Лика, не лезь!       — Она с собой утащит!       — У тя от раго кожа с рук слезет, малая!       От окриков Лика разве что всё больше сжималась, но продолжала идти: тихо, но непреклонно. Тощие ножки её несуразно дрожали в большеватой мокрой одежде, глаза были испуганно распахнуты, а лицо кривилось от запаха разложения, но она приподняла таки маленькое тельце над камнями, позволив воде унести его.       В груди что-то надорвалось. И прежде, чем Лика крепко встала на берег, баюкая обожжённые ладони, Нелька вцепилась мелкой уродине в бледные лохмы. Мелкая пиналась. Девки опять визжали и лезли под руку. А у Нельки пелена на глаза пала от злости, что эта дура отпустила Падшую, и даже не разобралась. Сестру прокляли, а эта отпустила!       К девичьему визгу прибавился стук копыт и знакомые голоса. Прибывший Валёк, Колдуна сын, стал её от мелкой оттаскивать, за что почти схлопотал в смазливую рожу. Но не схлопотал — оттащил. И стоял перед ней, глаза зелёные щурил злобно, будто она тут никто, хотя у самого едва молоко на губах обсохло.       — Что случилось? — спрашивал.       — Не твоё дело… — буркнула было, забывшись. — Эта меня прокляла! А эта… ту… отпустила!       — Замолчи. Разберёмся. Фарин. Бери Лику.       Неподвижная мелкая разлеглась на руках подручного Колдуна. Сын Колдуна вцепился в Нельку мёртвой хваткой и силком потащил в поместье. Сам Колдун встретил неприветливо.       Его лицо в этот раз было особенно уродливо с левой, обезображенной жирным белесым шрамом стороны, да и правая не сильно отставала — лучилась недовольством, раздражением, почти презрением.       Колдун говорил, что нельзя так далеко отходить от деревни. Говорил, что раз уж Нелька всё же отошла и наткнулась на утопленницу, надо было сообщить о ней кому следует, чтобы опознать тело и найти убийцу, и не важно, вселился ли кто-то в труп или нет. Говорил он и о том, что у Нельки не всё в порядке с головой и Лика из-за неё не меньше месяца пролежит в койке.       — Так я ещё и за эту дуру отвечать должна? Я ей что ли в воду лезть велела?! — огрызнулась Нелька.       — Да. Должна. За младшего отвечает старший. А кто здесь «дура» — ещё вопрос. Сестра твоя поступила умнее тебя, даром, что ей одиннадцать, а тебе шестнадцать. Если ты не можешь этого понять — тебе не место в Деугроу.

      ***

      Река богата порогами, а камни у воды скользкие. Потому, как бы ни просила Дария пройтись по ним, Неля не разрешала — брала ту на руки, оправляла на пухлом тельце дорогое канареечное платье и, задрав голову аки пава, шла к дому, что стоял тут же, на набережной.       Девчонка у них с господином Тиком уродилась ласковая, шустрая да любопытная. Живи они в Дегрове, Неля бы на такую не нарадовалась. Но они жили в Эмонриве. И пускай заправлявшие здесь Бейвы оказались не так строги, как Колдун, а жизнь в городе всё равно была труднее, нежели в деревне. Людей много, добра от них мало, да и терять есть чего. Одно дело, если б дочь служанки по мокрым камням с задранными юбками скакала — это дело обычное! — а жене ювелира, которая, так-то, каждый вечер с женами управителей шакалад пьёт и в шафматы играет, как простолюдинке в воде забавляться уже стыдно. Ну а Дарии, в её-то канареечном платье, тем более так беситься не пристало — того и гляди замарает.       Пока Неля мелкой была и жизни ещё не видала, то и подумать не могла, что быть сурьёзной дамой — та ещё работка. Тут тебе и, встамши, полгардероба на себя повесь, и девку проверь, чтоб правильно нарядили, и слуг проверь, и ямства на обед да ужин выбери, и няньку постращай, и полдня по набережной походи. Зелья на зачатие прикупи, в кости поиграй, погадай, в шафматы поиграй, слуг распусти, девку проверь, под мужем в исполнение долга супружеского полежи — и так ведь каждый день!       Не мудрено, что другие знатные дамы, какие к ним в дом ходили, каждый раз так охали и восхищались её сильноволием.       Пускай гости звались по большей части для того, чтоб показать, как хорошо они с мужем живут, но сидеть с ними Неля любила. Дамы у неё и совета спросят, и новости принесут, и за воспитание дочки похвалят, и отсутствию сына посочувствуют.       Господин Тик говорил, что для дам она просто диковина, что за глаза они её дразнят. Но Неля так не думала. В конце концов, у неё было чему поучиться: выглядела она роскошно, в шафматы играла изумительно, да и мать из неё получилась превосходная, о чём ей постоянно говорили сами гостьи.       — Ах, не понимаю, как вы находите на свою дочь по три часа в день. С моим списком дел это совершенно невозможно, — заявила худосочная, серая и тонкорылая жена управляющего приисками и растянула губы-щупла по ободу чашки с шакаладом.       — Да, дорогая. Искренне завидуем вашему безделию, — свела седые брови круглая, как бочка, жена управляющего торговлей.       — Ну, когда три, а когда и больше. Сейчас, к примеру, я как раз собралась отпускать няньку. Да-да, иди, — махнула Неля недоверчиво вскинувшейся прислуге. — Дария с нами будет, ей тоже надо учиться всяким важным разговорам.       Дария с опаской покосилась на усыпанных самоцветами женщин. Те также опасливо косились в ответ. Наконец, девочка просеменила к столу с разложенной игрой и застенчиво спряталась за маминым креслом.       — Ох, какое прелестное платье! — искренне округлила рот тонкорылая.       — Пасиба, — серьёзно отозвалась Дария. Потянула за рукав и многозначительно добавила: — Канареека.       — Ах, какая воспитанная деточка! — восхитилась круглая.       — Да, я её воспитываю, — гордо подтвердила Неля. — Она и другую живность знает. Дария, скажи «козочка».       — Козотька, — послушно повторила девочка.       Дамы вновь восторженно заохали. Дария осмелела от похвалы и сначала пристроилась под боком, накручивая на пухлые пальцы Нелины локоны, а затем и вовсе забралась на колени, время от времени получая то поглаживание по голове, то смазанный поцелуй, то разрешение самой двинуть фигуру.       Дамы же теперь почти не говорили, косились постоянно со странным выражением, а потом и вовсе заявили, что дочь мешает Неле играть.       — Нет, не мешает. Я ж играю? Играю.       — Но играете не так, как без ребёнка, дорогая. Она вас отвлекает. Со стороны это прекрасно видно, — ласково прощебетала тонкорылая.       Неля, увлечённая игрой, пожала плечами, ссадила девочку с колен и наказала ей сидеть в комнате, пока не вернётся отец. Дария кивнула и с тихими смехом взлетела вверх по лестнице.       Дамы неодобрительно зацокали.       — Из-за своего происхождения вы не могли этого знать, дорогая, но в хороших семьях непринято, чтобы мать занималась с ребёнком, — проворчала круглая.       Неля торопливо опустила взгляд на доску, испытывая стыд вперемежку со злостью на собственную недогадливость.       Вечер прошёл хуже, чем обычно. Будто наяву слышались Неле упрёки мужа в том, что она позорит их перед важными людьми, потому за плохое настроение хозяйки вдоволь досталось прислуге. Чем больше Неля распалялась, тем хуже ей становилось. В конце концов, она поднялась в детскую: ругать или плакаться, сама не знала, а узнать было не суждено.       Ведь Дарии в комнате не оказалось.       Внизу уже слышался командный тон господина Тика, и Неля не нашла ничего лучше, чем плотно прикрыть дверь и спуститься к нему.       — Доброго вечера, Нелли, — поздоровался он на удивление добродушно. Слуга без лишних напоминаний принял его плащ и проводил к накрытому столу. — Эка невидаль — они сегодня всё вовремя делают. Ты настращала, госпожа? — спросил лукаво.       — Я.       — Молодец! — похвалил он и рухнул в кресло во главе стола. Потёр руки. — Ну-с, зови пташечку, и будем ужинать.       Внутри всё обмерло. Неля открыла было рот, но взглянула снова в довольные глаза мужа и сказала совсем не то, что хотела, даже голос не дрогнул:       — Умаялась пташечка. Я ей поклевать наверх отнесла, она как поела — сразу и заснула.       — Добро. Посиди хоть ты со мной. Я умаялся не меньше.       И Неля сидела. Неля кивала. Неля раздавала приказы прислуге, а внутри жглось и возилось недоброе предчувствие.       Ей бы встать, сказать что Дария пропала, послать всех на поиски… Но что тогда будет с ней самой?       И она не говорила ни за ужином, ни когда они с господином Тиком поднялись в спальню. А когда тот спросил, отчего дрожит, наплела, мол, услышала, что в городе Белую Тень видели, боялась, что муж сегодня домой не вернётся. Тот умилился её заботе, повернулся на другой бок и скоро захрапел, оставив без супружеской повинности.       Неля лежала не шевелясь и, как только затихли внизу голоса, выскользнула на улицу, накинув поверх сорочки только мужской плащ.       На набережной горели масляные фонари, но горели тускло, едва очерчивая силуэты ближних домов и золотя течение близкой реки. Улица была пуста.       Не зная, откуда начать поиски, Неля на дрожащих ногах приблизилась к воде. А что, если и правда — там?.. Осторожно глянула вниз. И не успела выдохнуть от облегчения, как услышала сбоку знакомый смех: маленькая зараза стояла у одного из дальних фонарей. Помахав рукой, она нырнула в темноту.       Неля припустила за ней что есть мочи. Быстро, скоро… не забывая держаться подальше от фонарей. Чужие глаза ей были ни к чему.       Дария то вбегала в пятно тусклого света, то терялась во мраке. Даже в этих мельканиях Неля смогла разглядеть, что дорогое канареечное платье порвано и запачкано, и разозлилась. Злость, она ж всяко лучше страха. Полезнее.       Только бы догнать. Догнать, поймать, отволочь домой — уж Неля девчонке объяснит, что старших надо слушаться!       Уже чудились неровные шлепки по мостовой маленьких ног, будто бы босых. Всё ближе мелькало уже не канареечное, а просто грязно-жёлтое рваное платье.       Ещё только один рывок!       Неля вцепилась в ткань, и клок, отчего-то мокрый, остался в сжатом кулаке.       Они остановились. Дария — на свету, Неля — на самом краю набережной, едва не полетев вниз.       За спиной шуршала река Кан и до костей обдавала холодом.       Неля не хотела вглядываться в маленькую фигурку напротив, которую и так видела краем глаза. Неля смотрела на сжатый, дрожащий от напряжения кулак, уже не дивясь непонятно откуда взявшейся на ткани влаге.       — Я лучше тебя, Нелька, — раздался детский голос. Кажется, как всегда нарочито серьёзный и всё же чужой. — Я не оставила твою дочь вниз по реке плыть, покоя не находя. Извинений и благодарности жду.       Нелька замотала головой. Взглянула на детское лицо — бледное, припухшее, облепленное потемневшими от влаги волосами, с пустыми глазами, горящими потусторонним лиловым светом. Щека почти лежит на неестественно вывернутом плече, колено смотрит вбок. А чужой взгляд на детском лице самодовольный, гордый и презирающий.       Неля отшатывается назад. Тело, до того будто окаменевшее, становится мягким, как тесто, перестаёт слушаться, заваливается назад. Она хочет удержаться, больше всего на свете хочет, как бы ни было больно. Она ведь не слабачка какая-то, а?       Да вот только…       Камни у воды скользкие.