В Мире Лукавых Обличий

— Да, п-показалось, — сказал из-за её спины Фандорин, и Алина, взвизгнув, развернулась. Произошло сразу несколько вещей: зеркало выскользнуло из пальцев и с хрустом грохнулось на паркет; разворачиваясь, Алина задела трюмо, с которого, страшно зашатавшись, упал канделябр; свечи, шипя, потухли, и гостиная погрузилась во мрак. — Не д-двигайтесь, — сказал ей Фандорин откуда-то справа, — иначе наступите на осколки. В темноте он двигался бесшумно и незаметно. Алине лишь показалось, что она почувствовала какое-то движение рядом с собою, а в следующее мгновение Эраст Петрович уже водрузил обратно канделябр и стал зажигать свечи. Едва обретя возможность смутно видеть очертания углов, Алина попыталась отойти от осколков, но при первом же шаге под туфелькой что-то жалобно треснуло. — П-погодите, — приказал Эраст Петрович, теперь зажигающий свет по всей гостиной. — Не хотел вас пугать, простите… Начав, наконец, видеть всё, Алина выбралась из осколков. — Это я виновата, что не услышала, как вы вошли. Не придумав ничего лучше, Алина разложила на полу свой платок и стала собирать осколки в него. Зеркальные многоугольники звонко падали в снег батиста. — Давно вы в столице, Эраст Петрович? Вот, должно быть, забавная картинка со стороны выходила: фрейлина почти сидит на полу и собирает разбитое зеркало, а действительный статский советник ходит и зажигает свет в гостиной фрейлинской приемной. — Я приехал только что. Алина подняла голову. Только что — и сразу к ней? — Что-то случилось? — Случилось. Теперь она заметила, что он мрачен. Фандорин стоял у комода со светильником, и выражение его лица можно было списать на игру света, но Алина слишком долго знала его, чтобы грешить на такие обманы. Что-то определённо плохое случилось, и он из-за этого приехал в столицу. — Эраст Петрович, что такое? — Она встала и, оставив свёрток с битым зеркалом на столе, подошла к Фандорину. Он посмотрел ей в глаза, и какое-то извиняющееся выражение на мгновение почудилось в них. — Алина Дмитриевна, вам лучше сесть. Что-то вдруг сомкнулось на сердце, сжало тисками грудь. Она отвела его просьбу движением головы. — Минувшей ночью Елизавета Платоновна Коломийцева отравилась. Алина не заметила, как Фандорин усадил её, только почувствовала устойчивое дерево стола под рукой и переставший уходить из-под ног, выпрямившийся пол. Эраст Петрович налил ей воды и сам сел рядом, молча ожидая, когда она выпьет весь стакан. Алине казалось, что вместо воды она пьёт тишину. — Как отравилась? — хрипло переспросила Алина. — Она же… самая счастливая была… Она затрясла головой, одновременно отгоняя мысль о бескровном бесцветном лице и призывая в памяти это же, только живое, лицо, с ярким сиянием взгляда, ироничными губами и лёгкой, как следует запудренной тенью злого рока на лбу и под глазами. Лицо живое улыбалось; лицо мертвое кривило гримасу покойника, отвлеченного от боли и радости, от всего и всех. Алину замутило, голова закружилась вместе с комнатой, и пришлось опустить её на стол, едва ли не лечь на него. Сознание рождало вопросы философического и горячечного характера, не нуждаясь в ответах — когда умирают звёзды, узнает ли об этом кто-то? Что делают в таких случаях, заказывают панихиду, устанавливают траур, плачут? Нет, астрономы вряд ли плачут, значит, звезды некому оплакивать, как это ужасно… Как можно читать письмо живого человека, когда он уже умер? — Алина Дмитриевна, п-посмотрите на меня. Алина, — позвал Эраст Петрович заботливо и ласково, и она подняла голову. Статский советник присел перед нею на корточки. — Выдохните, если вы и д-дальше будете задерживать дыхание, то потеряете сознание. Алина почувствовала, что грудь болит, и медленно выдохнула. — Теперь вдыхайте, медленно. Она попыталась вздохнуть, но оступилась, представила белое лицо с закрытыми глазами и подавилась вздохом. Стало очень страшно, Алина всплеснула руками, заполошно, но тихо вскрикнула, а Фандорин быстро перехватил её руки и сжал. Она чудом не скатилась со стула, но вся осела, привалилась к рукам Эраста Петровича — единственная опора. — Тихо-тихо, — спокойно говорил он. — Назовите в-вещи, которые видите перед собой. Вслух, Алина, вслух! Хотелось зажмуриться и упасть куда-то, но она еле произнесла, шаря пустым взглядом по пространству: — Комод… — Хорошо, ещё. — Трюмо, зеркало… Вас. Он тихо хмыкнул — почти рассмеялся. — Очень хорошо, что и меня узнали. С сомнамбулической отстранённостью Алина смотрела, как Эраст Петрович кладёт три пальца ей на запястье, словно считает пульс, а потом большим пальцем растирает какую-то точку. Головокружение проходило. Фандорин принёс ей ещё воды. Она вновь представила себе лицо Лизы, память сыпанула горстку слов из письма и наложила на них её голос. Лиза больше никогда не будет говорить. — Немыслимо, — вслух прошептала Алина. Она провела ладонями по лицу. — Ужасно, но, к сожалению, это п-правда. — Фандорин зорко следил за ней, словно ждал слёз или истерики. И этот осторожный взгляд заставил Алину взять себя в руки. В настороженной тишине стук в дверь прозвучал так громко, что Алина едва не свалилась на пол от испуга. Она резко встала, зацепив подолом стул, дернула и потянула в бессильном порыве внезапной ярости — ах, ну почему именно сейчас?! Ткань стала трещать, она, опомнившись, отпустила, уже примеряя цену ремонта дорогого итальянского сатина. — Позвольте, — пробормотал Эраст Петрович, наклонясь к ножке стула и высвобождая ту из сетей сатина. Алина, глядя на статского советника, склонившегося к её ногам, почувствовала укол совести за эту злую поспешность: разве ей, благородной девице, фрейлине, обладательнице шифра, разве ей пристали такие всплески чувств? Смущенная, она тихо извинилась перед Фандориным. В дверь продолжили стучать. Из комнаты для слуг выглянула Вера. Алина кивнула ей: — Скажи, что я сплю, не пускай. Через полминуты Вера вернулась: — Вильяминов, просил срочно с вами переговорить. Алина побледнела и осела на стул. — Слава богу не пустила. Спасибо, Вера, можешь идти. Служанка поклонилась и исчезла. Алина потёрла лоб — слишком много мыслей, слишком много всего. Потом вскинулась: — Что же случилось с Лизой? Отчего она… так? — Не знаю. Должен это в-выяснить. Опомнившись, Алина подскочила и бросилась к комоду. — Боже мой! — она быстро выхватила письмо и протянула его Фандорину. — Пришло вчера. Читайте. Статский советник раскрыл письмо, пробежал глазами, и Алина мысленно прочитала письмо наизусть вместе с ним. Она обошла стол по кругу и принялась завязывать платок, в который кутались осколки. Эраст Петрович отложил письмо. — Она могла из-за этого выпить яд? — тихо спросила Алина. — Рано судить, — осторожно сказал он. — Её супруг об измене не знал, он вообще недавно в Москву вернулся. Впрочем, никто не знал. Она только вам доверила эту тайну. Алина взяла письмо в руки, словно оно ещё хранило тепло Лизиной жизни. От бумаги слабо-слабо веяло её духами и розовым маслом. — Бедная Лиза, — вздохнула она и тут же, оцарапавшись о взгляд Фандорина, спрятала губы за конвертом. — Простите. Алина отвернулась, чтобы не блестеть повлажневшими глазами. Всё навалилось: и Лиза, и глупые слова, и мысль о том, что уж кому, а Фандорину про бедных Лиз говорить нельзя. Она вздохнула, дернула головой и вскрикнула, когда по губе полоснул острый угол конверта. Алина коснулась рта, и на палец капнула клюквенная капля горячей крови. — Позвольте, — негромко сказал Фандорин, достав платок. Он потянул её за локоть, чтобы развернулась к свету. Алина запрокинула голову, и губ коснулся мягкий уголок платка. Сквозь вуаль ресниц она рассматривала лицо Эраста Петровича, близкое настолько, что можно было потерять сознание. Он придержал ей подбородок двумя пальцами, а Алина подумала, что сейчас умрет. Фандорин убрал платок, оставив впечатление чего-то несостоявшегося и слишком понятливо улыбнулся: — Вы сейчас задохнётесь. Она так резко вдохнула, что чуть не подавилась, и быстро отвернулась, опираясь на стол. Щёки загорелись так, что ими можно было камин разжигать — два уголька. Эраст Петрович тактично отошёл, не тревожа без надобности её воздух. Алина неустойчивым взглядом зарылась в руки и нашарила так и не выпущенный конверт. На уголке расползлось небольшое красно-бурое пятнышко. Как странно, подумала Алина. Умерла Лиза, а кровь её. Набравшись смелости, она посмотрела на часы. — Когда отходит последний поезд на Москву, вы не знаете? — В полночь, — пробормотал Эраст Петрович, сбитый с толку переменой темы. Значит, к утру будет в Москве… Алина посмотрела за Фандорина, озадаченно и неспокойно следившего за ней. — Я должна вернуться в Москву, — сказала она, уже мысленно складывая вещи в чемодан. — В ночи?! — возмутился Эраст Петрович. — Это не б-безопасно. — Да я не усну сегодня, если останусь здесь, — Алина снова потёрла лоб и обессилено опустилась на стул. — Эраст Петрович, молю, не смотрите вы так на меня. Я с ума сойду, дожидаясь утра, поезда, сборов… Это хуже любой опасности. Фандорин некоторое время молчал, и Алина не поднимала глаз, а в виски било ставшее невыносимым тиканье часов. Взмахи маятника будто замах палача с топором в руках. — Хорошо, — наконец сказал Эраст Петрович: спокойно и тихо. — Я буду вас сопровождать, надеюсь, вы не п-против? Алина вскинула голову. Взгляд статского советника поочередно коснулся её лба и щёк, словно проверял, не больна ли она и нет ли лихорадки. — Нет, конечно, — согласилась. Хотела спросить, закончены ли его дела в столице и не мешает ли она его планам, но не решилась. Что-то подсказало ей, что ответ придётся не по вкусу.

***

За глянцевым окном проносилась темнота, из рукавов которой изредка просовывались пальцы деревьев и фигуры кустов. Алина мельком посмотрела на сидящего напротив Фандорина и вновь вернула взгляд окну. В вагоне первого класса были они да японец Маса, который старательно прикидывался спящим с тех пор, как поезд тронулся, и по-настоящему уснувшая Вера, которая поехала с госпожой. — Лиза вышла замуж по любви, души не чаяла в муже, — Алина говорила медленно, приноравливаясь к тому, что о подруге институтских времён теперь нужно говорить в другом времени и иначе спрягать глаголы. — Я была на их свадьбе, оба светились от счастья. — Во времена учебы она не влюблялась ни в кого? Алина в каком-то странном, отдающем дрёмой состоянии ума щёлкала вопросы Эраста Петровича, смахивая с них скорлупу и шелуху. — Нет, в Белова она влюблена не была. Я… ох, я ничего не понимаю! Ну не могла она выпить яду! Вы читали письмо, она была счастлива, всё вопреки семейной легенде! Алина, оборвав саму себя и проглотив слово, смысл которого повис над ними, быстро и испуганно посмотрела на Фандорина. Тот поджал губы: — Она вам проговорилась? — Да. Простите. — Не извиняйтесь, сударыня. Тщательно спящий Маса приоткрыл один глаз и, щуря им вправо, на господина, стал прислушиваться внимательнее. Весь их разговор был промозглым, и Алина зябко укутала руку в муфточку. — Помню, как однажды Лиза назвала меня безвольной дурочкой. Я тогда ещё была помолвлена с Пашенькой, то есть, с господином Сирентьевым, — с запинкой от поспешности поправила Алина, — и я очень тяготилась грядущим союзом, вот Лиза и сказала, что раз я не пытаюсь даже изменить это, то я дура. Она всегда такой была — не терпела, когда живут не так, как велит сердце. Могло ли её сердце в один день сказать, что эта её жизнь ей не подходит? Я не знаю. Ощущение подступавших слёз провалилось в переносицу, и Алина заморгала часто, отворачиваясь к окну. — Хорошо. — Эраст Петрович наклонился к столу и убавил свет лампы. — Вам нужно п-поспать хоть немного. Маса, — и дальше последовало какое-то приказание на японском. Азиат тут же принёс плед. — Чтобы не быро хородно, — пояснил он, кланяясь. Алина кивнула: — Аригато, — нашарив в памяти единственное знакомое японское слово, она сложила руки в универсальном для восточной культуры жесте благодарности. Японец снова поклонился, и в этот раз ниже. Алина повернулась к Эрасту Петровичу. — Скажите, а что Лиза делала в этот день? Не случилось ли с ней чего-то? Фандорин пожал плечами: — В том-то и дело, что ничего особенного. Была на рождественском обеде у Зуровых весела и радостна. Встретила д-дома мужа, они отужинали. А когда все уснули, она выпила яд. На прикроватном столике — пустой бутылёк. Ни прощального письма, ни намёка на готовящееся самоубийство. Если это вообще было самоубийство. Алина спохватилась, и горло сжала пугающаяся мысль: — Эраст Петрович, а… Хоронить её как будут? Не посчитают за самоубийство? Фандорин молча взглянул на неё, и в обступившей их полутьме его молчание что-то оборвало у Алины внутри. Тряхнув головой и твёрдо запретив себе плакать при нём, Алина выпростала руки из-под пледа и приложила ладони к лицу. — Ещё не оформлены до конца даже результаты вскрытия, — присовокупил к и без того грохочущей и красноречивой тишине Фандорин, и Алина вдруг рассмеялась, сгорбившись. Был смех нервным и сухим, как кашель, но уголки глаз всё-таки ошпарили слезы. Испугавшись самое себя, она зажала смех руками, но тот пролился сквозь пальцы и, тая, становился первыми отзвуками истерии. — Простите, про это б-было лишнее… Он пересел на место подле, всучил в оторопевшие пальцы платок, и Алина несколько секунд пялилась на полотно батиста в руках, зачем-то думая о том, что статский советник носит с собой несколько носовых платков, а потом с шумным вздохом выпрямилась. — Не лишнее, — тихо сказала она. — Это же правда, всё правда. Дикая, но правда. Правда-правда-правда… Скажите, а что муж? Она откинулась на спинку сиденья, вытирая уголки глаз, и для верности подалась чуть вправо, уперевшись плечом в плечо Фандорина — так было надёжнее посреди темноты и задушенной истерики. — Он тяжело переживает потерю. Любил, г-говорит, больше жизни. Понять не может, отчего Елизавета просто так взяла и выпила яд. — Я не верю во все эти шекспировские трагедии с мужем-ревнивцем, но всё-таки, как думаете, эта вот любовь, что больше жизни, — она заставляет ценить возлюбленную или ревновать? Эраст Петрович помолчал. Алина ещё раз, словно успокаиваясь, провела платком по лицу и вложила его в руку Фандорина, а потом не стала отнимать своих пальцев. Рука у Эраста Петровича была большой и тёплой. — Ревновал ли он свою жену, я не знаю, — негромко сказал он где-то над её головой, — но улик против него нет. — Слава богу, — вздохнула Алина, провалившись в зевок, и откинула голову на спинку сиденья, закрывая глаза. Тьма захлопнулась под веками, присутствие Фандорина мешало страхам проснуться, и тяжесть сна наваливалась на неё понемногу. Алина почувствовала, как ей поправили плед, и, удерживая последнюю ниточку внимания на тёплой руке, она провалилась в сон.