Superstitions

      Лиара вздрагивает. Не от страха, нет. Она… уснула?       Азари поднимает голову от рук, сложенных на столе, подслеповато озираясь по сторонам. Мутно расплывающиеся ореолы от светильников пляшут перед глазами. Как же она могла отключиться? И сколько прошло времени? Почему Шепард не вызвала её, запросив отчёт о работе?..       Встав, она вынуждена тут же привалиться обратно к столу. Богиня, почему так болит голова? Наверное, она просто очень долго работала и не заметила…       — Крылышко…       Лиара снова вздрагивает. На этот раз с обдающим всё внутри холодом. Перед глазами та же мутная плёнка, и она крепко жмурится. «Просто показалось…». Азари, медленно выдохнув, смотрит перед собой. Чёрные поблескивающие стены словно удаляются и меняют очертания.       — Крылышко, почему?..       Она убеждает себя, что это только отголоски изменённого сознания. Шепард права – нет ни радиации, ни загрязнений воздуха, но что-то другое…       — Ты оставила меня…       — Мама?..       Думать получается с трудом. «Этого нет. Просто не может быть. Нужно возвращаться к Шепард и Гаррусу! Они в опасности!». Головная боль пронзает голову с новой силой, и Лиара, сцепляя зубы, прикрывает глаза. А когда открывает опять, не может вспомнить, как тут оказалась…       Юланга цветёт в этом году буйно. Тонкие ветви с нежно-розовыми гроздьями душистых соцветий оплетают древние стены развалин храма…       Маленькая азари едва не плачет, но теперь уже от облегчения. Сбитые синие пальчики, глубокая царапина на коленке, разбитая губа – и она выбралась! Сама!       Но мама всё равно будет очень недовольна, и нужно скорее…       — Крылышко, где же ты?       — Мама?.. Мама! Я здесь, со мной всё хорошо! Я уже…       — Почему ты ушла, почему оставила меня, почему?!       — Что? Мама, я иду, я…       Лиара, дрожа всем телом, пробирается через цветущие заросли, зарабатывая новые синяки и царапины, идёт на голос матери. Она плачет? Наверное, давно её ищет и очень испугалась. Нужно скорее идти к ней!       Ноги то и дело увязают в густой траве, спотыкаются о белые камни разрушенной тысячелетия назад твердыни… Впереди выход – небольшая, скрытая деревьями арка в остове стены. И там, вдалеке, в свете заходящего солнца силуэт – тёплый летний ветер подхватывает бледно-жёлтую ткань платья…       — Мама!       — Ты так жестока со мной.       Азари замирает. Никогда в этом голосе она не слышала столько холода и разочарования. Никогда, кроме того дня, на замёрзшей планете…       — Что? Мама, я…       — Я отдала тебе что только могла, но ты ушла искать счастье вдали от дома… Разве не нашла бы я в себе силы бороться со злом, будь ты рядом? Разве встала на путь саморазрушения, если бы меня не оставила единственная дочь! Моя кровь, моя жизнь… Мое крылышко…       — Нет! Я не оставляла тебя! Ты ведь отпустила…       Она бежит что есть сил, но тело словно не принадлежит ей. Оно – той маленькой испуганной азари, едва спасшейся от гибели на развалинах. Короткие ноги всё же сбиваются с шага, и полёт до земли недолог, но болезнен.       — Что она предложила тебе, Лиара?       Голос матери звучит ближе. И ещё холоднее. С насмешкой.       — Свободу выбора? Она ничего не стоит в конечном счёте. Высшие благие цели? Мир во всём мире? Но ты же не солдат, не воин. И она это знает. Лиара Т’Сони нужна была лишь из-за связи со мной. И это уже известно тебе.       — Прекрати…       — Так что ты получаешь в итоге, родная? Её хрупкое недолговечное тело? Даже этого у тебя нет… Лживое человеческое существо, так похожее на нас и несоизмеримо другое, как звёзды и отражение их на воде!       — Нет… Нет, это не ты…       Головная боль словно разрывает изнутри, переходит на всё тело, оно горит, искажается. Перед взором клубящаяся дымом пустота.       — Это не я. Но ты ли это, крылышко? Ты?.. Или всего лишь то, что она от тебя оставила, забрав сердце и ничего не дав взамен?..       В глазах, казалось бы, уже выгоревших, закипают слезы, но сил цепляться за сознание больше нет. Реальность утекает сквозь пальцы, остаётся только бесконечная, всепоглощающая боль…       Тело налетает на что-то очень твёрдое, слышится приглушенный стук, с которым на пол падает неизвестный предмет. А может, она сама…       Мир замирает в непроглядной мгле…

***

      Шепард спрыгивает с одного из ящиков в большом зале, когда её коммуникатор разражается протяжным хрипом помех, за которым следует чей-то неразборчивый возглас.       Около двух часов назад, убедившись, что Гаррус чувствует себя хорошо, капитан решает узнать ответ на его риторический вопрос. Теперь, когда нет необходимости следить за состоянием напарника и насиловать блок данных с собственным мозгом разом, Шепард отправляется в центральное помещение базы выяснить, что же на самом деле хранится в стоящих там многочисленных контейнерах.       По первому осмотру женщина не обнаруживает ничего интересного, кроме завёрнутых в противоударную плёнку предметов, которые более всего напоминают образцы материалов с места раскопок. И по здравому рассуждению, с которым соглашается Лиара, посмотреть ещё раз на эти предметы стоит.       Увы, но время потрачено впустую. Запакованными в плёнку оказываются блоки, больше всего похожие на части аппаратуры для химического анализа или каких-то физических опытов, промаркированные логотипами ведущих корпораций и совершенно точно не являющиеся образцами древней технологии. Только в одном контейнере обнаруживаются три каменные таблички с всё теми же зейофовскими вязями символов и нечто похожее на вазу, абсолютно пустую к тому же – в другом.       — Гаррус, Лиара? — зовёт Шепард.       Но прежде чем те откликаются, хрип повторяется, а за ним следует заветное «Нормандия капитану Шепард, приём!» искажённым, но вполне узнаваемым голосом Джокера. Накатывает волна почти осознанного облегчения.       — Слышу хорошо, «Нормандия»! Джокер, как у вас обстановка?       — Кап… ан, с трудом про…ваемся! Поток ча…ц слабеет, по расчётам штур…на через ча… полт…а сможем вас подобрать!       — Отличные новости, — отвечает она, — будем готовы выбираться отсюда по вашему сигналу.       — Так то…но, капитан!       Возвращаясь в жилой отсек, Шепард на ходу ещё раз связывается с напарниками и сообщает радостную весть, однако отзывается на передачу только Гаррус. Капитан решает, что Лиара уже вернулась с места раскопок и находится рядом с Вакарианом, потому и не отвечает.       Только когда она входит в комнату и застаёт турианца в одиночестве, вспыхивает осознание, что это странно. Лиара, даже будучи лицом гражданским и не знающая всех тонкостей поведения в боевой обстановке, никогда не пропускает вызовы. Кроме этого, если собралась уходить с места раскопок, имеющая прилежность отличницы азари обязательно отчиталась бы об этом.       — На связь она не выходила? — осведомляется капитан у Гарруса.       — Последний раз пару часов назад, при вас, Шепард, — отвечает тот, откладывая на койку терминал.       Мандибулы турианца вздрагивают, и Шепард кажется, что она видит на его лице то же смутное беспокойство, что ощущает сама. От этого становится не по себе ещё больше. Она снова зовёт Т’Сони по коммуникатору, но ответа нет, в канале связи тишина. Нет даже характерных щелчков и хрипа помех, возникающих при поломке передатчика или отказе связи.       — Давайте я попробую, — предлагает Вакариан, после чего также вызывает азари по радиосвязи.       Затем каждый из них отправляет ей вызов на омнитул. И снова ничего. Не отвечает Лиара и на печатные сообщения.       — Бесполезно, капитан, здесь нет экстранета, — напоминает Гаррус о тщетности отправок по электронной почте.       — Точно, — негромко отзывается Шепард, сворачивая интерфейс. — Ну да ладно, схожу проверю, что там у неё, здесь недалеко.       Словно заметив напряжение командира, Гаррус осторожно предполагает, что Лиара в исследовательском порыве могла просто отойти дальше зоны покрытия радиосигнала. Шепард коротко кивает. Ей хочется в это верить, но в отличие от турианца она прекрасно знает, что гробница не настолько велика. Но чтобы не позволять собственному волнению разгуляться, она воздерживается от возражений.       — Как у вас продвигается работа? — спрашивает она перед выходом.       — Хочется сказать, что хорошо, но не могу. Данные целы, по крайней мере те, что остались. Ребята не использовали фрагментацию при их сохранении, видно, сами опасались в экстренном случае её потерять. Но зашифровали на совесть. Опробовал пару известных мне кодов, которые бродят в криминальной среде. Но «Цербер» – профессионалы, знали, что делали.       — Через пару часов узнаем, насколько они действительно хороши. Передохните, Гаррус, вы и так достаточно потрудились для своего состояния, — предлагает Шепард, уже стоя в дверях.       — Я в полном порядке, капитан, — с долей смущения отвечает турианец, — и почти ничего не сделал.       — Ну, вы не погибли от черепно-мозговой травмы. Думаю, неплохой результат на сегодня, — улыбнувшись, замечает капитан, и вслед ей звучит щёлкающий короткий смех.       Шепард останавливается, войдя в помещение лаборатории. Проход в тоннель, ведущий к раскопкам, по-прежнему открыт. Еле ощутимый поток воздуха оттуда затхлый, пахнет пылью. В самой рабочей зоне ничего не изменилось, только плёнкой, служившей шторой, теперь накрыты два тела в углу – они с Лиарой сделали это сразу после возвращения капитана из гробницы.       Заглядывая в коридор, Шепард испытывает чувство дежавю. А ещё безотчётное желание потянуться к поясу за ПП. Пистолет она брала с собой в главный зал на случай необходимости вскрыть какой-нибудь запечатанный контейнер. И почему-то не оставила его в жилом отсеке, хотя здесь и сейчас он мог понадобиться разве что для успокоительного ощущения рукояти оружия в ладони.       Заставив себя сделать глубокий вдох, Шепард в который раз за сегодня давит поднимающуюся из подсознания тревогу. В глубине подземного хода только тишина, никаких звуков, и это гробовое молчание холодит ладони.       «Не так. Что-то здесь не так…» — мечется по черепной коробке мысль, и её с трудом удаётся заглушить рациональными доводами разума.       — Лиара! — громко зовёт Шепард.       Ответа не следует так же, как и минутой раньше, в передатчике. Капитан решительно отправляется в тоннель. Глубоко внутри существа, там, где нашли своё пристанище примитивные инстинкты, начинает трепыхаться неосознанный страх…       Гробница встречает её пустотой. Лиары здесь нет – это становится понятно ещё у входа, однако следы пребывания археолога повсюду. Появился стул, принесённый из лаборатории, к столу придвинут один из светильников. На поверхности стола все пять датападов разложены в ряд. Они отключены, кроме одного, с застывшим на экране запросом пароля – очевидно, Т’Сони так и не удалось подобрать ключ. Кроме этого, здесь лежит ещё пара предметов – Шепард распознаёт их как измерительные приборы: одним из таких часто пользуются геодезисты, назначение второго капитану неизвестно.       Словом, ничего из этого не объясняет исчезновения азари. Шепард ещё раз вызывает напарницу по коммуникатору, но и эта попытка не результативнее предыдущих.       — Бред какой-то… — тянет она, отворачиваясь от стола и окидывая взглядом помещение гробницы ещё раз, снова убеждаясь, что тут нет больше дверей.       В этот момент слабо, но весьма неожиданно начинает ныть в висках. Капитан, нахмурившись, потирает их. Отличаясь с детства крепким здоровьем, она страдала головными болями разве что после масштабных попоек, с которыми завязала ещё в юности, когда предельно точно выяснила свою норму употребления алкоголя. Возможно, сказывается то, что она больше суток на ногах, но раньше подобные нагрузки не вызывали особых изменений в самочувствии.       — Старею, — бормочет женщина, оглядываясь по сторонам.       Спазм отступает быстро, и Шепард практически забывает о нём в ту же секунду. Посещает догадка, когда в памяти всплывают всё те же пирамиды.       «Потайной ход, или комната!»       Подойдя к ближайшей стене, капитан принимается обходить строение по периметру, обшаривая руками стены. Она усмехается про себя, думая, как это глупо, должно быть, выглядит со стороны. Но какие остаются варианты?       Лиары не было в большом зале, в котором Шепард провела последние два часа, пройти мимо неё незамеченной азари не смогла бы. Она также не возвращалась в жилой отсек. Не было её и в лаборатории. Оставался входной шлюз, к которому Т’Сони опять же не смогла бы пройти так, чтобы Шепард её не увидела – ящики, нагромождённые друг на друга, капитан постаскивала на пол с целью осмотреть, открыв тем самым полный обзор на комнату.       Даже если предположить, что Лиара захотела взглянуть на найденные таблички и вазу, она не могла бы зайти в центральный зал так, чтобы Шепард этого не заметила. И это не объясняет того, что азари не отвечает на вызовы по радиосвязи.       Вернувшись к месту, с которого начала обход, так и не найдя заветной проваливающейся в стену плиты, как в приключенческих фильмах, Шепард облокачивается на спинку стула. Новый приступ головной боли сильнее предыдущего, но так же быстро отступает. И снова не успев озадачиться своим состоянием, она замечает то, что ещё изменилось в гробнице с её последнего сюда визита. Кусок чёрного плотного полиэтилена, скрывавший саркофаг, сброшен и теперь лежит бесформенной массой на полу у подножия постамента. Монолитный прямоугольник поблескивает отполированными гранями, а на пирамидальной крышке лежит что-то белое.       Шепард забирается на постамент и обнаруживает на саркофаге те несколько листов бумаги для печати, что раньше валялись на столе. Зачем Лиаре они понадобились, сказать трудно – может, сравнивала выписанные на них символы с надписями на саркофаге.       «Это мне точно не поможет», — думает капитан, собираясь спускаться и уходить, когда её снова настигает боль. Рука, которой она отталкивается от каменного ящика, неловко соскальзывает, задевает бумагу, и листы с шелестом летят на пол.       — Вот чёрт… — выдавливает женщина, как только в голове проясняется.       Она восстанавливает равновесие после неловкого приземления и, смахнув с влажного лба прядку волос, на автомате приседает собрать бумаги. Рука замирает над ближайшим к ней листом.       Выведенные чьим-то каллиграфическим почерком символы зейофской вязи Шепард и прежде на них видела, но только теперь обращает внимание на сноски. Вполне понятным современным языком, под каждой строкой несколько синонимов одного и того же слова…       — Проклятие. Проклят…       Собственный шёпот словно раздаётся эхом со всех сторон.       «Стоп!»       Женщина сглатывает и резко убирает руки от бумаг, поднимается на ноги. Наконец до неё доходит факт, абсолютно понятный даже при знании археологии на уровне просмотров документальных фильмов. Языку зейофов миллионы лет. У него нет аналогов в современности. А значит, перевести его символы, да к тому же за срок в пару месяцев не смог бы никто, даже самые отчаянные сотрудники «Цербера»!       Шепард подносит к уху пальцы.       — Гаррус! Гаррус, ответьте!       Но по ту сторону канала такая же мёртвая тишина, как и та, что царит в этой могиле. К горлу поднимается паника. Лиара говорила, что для террористов имела значение сама гробница. И то, что это может означать, точнее, как работать, капитан осознаёт безнадёжно поздно.       Она срывается с места так быстро, как может, но в коридоре её нагоняет очередной приступ мигрени, в этот раз ещё более сильный. Дерьмо! Дерьмо. Ну почему она не догадалась раньше?! У неё же никогда не болела голова, сутки без сна здесь ни при чём!       Тоннель вдруг немыслимо растягивается и начинает медленно вращаться перед плывущим взглядом. Шепард приваливается к стене, переждать боль. Она прислоняется к холодному камню в надежде на облегчение.       Нужно во что бы то ни стало вызвать «Нормандию». Но если в передатчике будет всё та же тишина? Неважно! Этого нет, она одна только в своей голове! Она никого не слышит, но её услышать могут! Должны…       Страх, давно забытый, загнанный долгой борьбой с собой, выбирается наружу…       — Так значит, ничего не боишься, а, Ше-епард?       Макс дёргает её за плечо, тянет нараспев непривычно звучащую для этих краёв фамилию. Впрочем, имя у неё ещё более странное для слуха местных, и девочка предпочла его не называть при знакомстве.       Она отталкивает руку мальчишки, не удостаивая его ответом. Шестилетняя Элла показывает старшему брату язык, крепче хватаясь за руку его новой подружки, другой прижимает к себе мяч. Шепард поправляет сбившуюся косынку на голове девчонки.       — Не боится! — горделиво заявляет мелкая, сейчас очень храбро корча рожицы насупившемуся брату, из-за чего загорелое лицо Макса кажется по-настоящему злым.       Ещё бы. С полчаса назад крошка Элла заливалась горючими слезами – новый мячик унесло ветром за забор, где заброшенный завод. Все знают, что там. Наркоманы, бандиты, темнота и призраки. Родители местной ребятне строго-настрого запрещают туда ходить. Правда, говорят, развалившаяся бетонная балка на голову рухнет. Но кто же им верит.       Макс ругает сестру – немилосердно заявляет, что никуда не полезет, что это уже третий потерянный ею мяч. И вообще-то он прав – все эти мячи пропадают один за другим при Шепард, а девчонке что в лоб, что по лбу. Маленькая, глупая, избалованная к тому же, игрушки совсем не бережёт. Может, и поделом, что мальчик разворачивается к ревущей сестре спиной и демонстративно уходит обратно к скамейке под деревьями.       «Вот же компания досталась…» — с грустью думает Шепард, мысленно пеняя родителям, выславшим её к родственникам на Землю в эту глухомань «свежим воздухом подышать». Большинство детей, наоборот, уезжают отсюда на летние каникулы, и в друзья ей остаётся сын соседей из дома напротив.       Макс товарищ хороший, всё тут знает, всякие интересные истории рассказывает, с ним и на прибрежные скалы можно отправиться мидии собирать, и в старый сад за персиками. Если погода плохая, они режутся в компьютерные игры, им нравятся одинаковые. А ещё у него дома огромная коллекция моделек космических кораблей – она никогда ни у кого не видела столько разных.       И всё было б здорово, если бы иной раз к Максу в довесок не шла его мелкая сестрёнка. Элла забавная, хоть и капризная не в меру. Но у мальчишки в её присутствии сразу же портится характер с настроением разом, никуда с этой «занозой» идти он не хочет, играть во всякий «детский сад» ему не интересно.       Влезая на пошатывающийся металлический забор с облупившейся краской, остающейся на руках, Шепард думает впервые, что, может, не так уж плохо, когда нет младших.       На старом заводе не оказывается даже наркоманов. Только грязь от прошедшего вчера ливня, ветхие ступени, осыпающиеся под кедами девочки каменной крошкой, зияющие пустотой оконные рамы с дверными проёмами, обвалившаяся крыша да почти разрушенные временем и мародёрами цеха за главным зданием… И красный детский мячик в луже у стены с посеревшим от времени, когда-то белым барельефом. Она некоторое время рассматривает высеченных из камня, сплошь покрытых сколами мужчину с кувалдой в руках и женщину в косынке, повязанной на голову, совсем как у Эллы.       В первую секунду, когда Шепард возвращается с мячом, Макс смотрит на неё почти с тем же восторгом, что и маленькая Элла. Ведь за забор отказывался лезть даже на спор. Однако спохватившись, он принимается язвить, что и сам бы достал, но нечего сопливым потакать. И вообще, чего она полезла, наверняка же от страха обратно неслась бегом…       — Поговори мне, — шипит Макс на сестрицу.       — Отвянь, — бросает Шепард, — матери нажалуется, сам не рад будешь. Пошли уже на пляж.       Макс что-то неразборчиво хмыкает, но топает следом, когда она, не дожидаясь его, направляется к дороге. Элла прилипалой цепляется за свою защитницу, стараясь поспевать за её шагом.       — Расскажешь моим про завод – наваляю, — негромко говорит Шепард, когда друг равняется с ней и сестрой.       Не угрожает, просто ставит в известность. И Макс молчит, не сомневаясь – обязательно наваляет, не хуже любого местного оборванца. Ровесница ему, а почти на голову выше, видел, как отметелила на днях засранца из другого квартала, пытавшегося велосипед отобрать…       Одиннадцатилетнюю Шепард не пугает темнота. Она давно усвоила, что все монстры, которые там прячутся, боятся обычной пули. Папа так и сказал, приведя её перед каникулами в тир, как и обещал, за хорошую отметку по математике.       Не боится она и глубины. Видели бы местные заядлые ныряльщики тот бассейн на станции Арктур, который используют для подготовки космопехов – и в нём же проводят уроки плавания для детей офицерского состава…       Про высоту и говорить нечего, не существует такого понятия в космосе.       Но бывает, она не может уснуть, вцепляется в одеяло, крепко жмурится… Чтобы перестать представлять, чтобы забыть… А если не получается, на цыпочках крадётся к спальне родителей в надежде, что не заметят. Позорище какое, взрослая ведь уже! Но мама всегда замечает. И негромко зовёт её к себе. Они все вместе смотрят какой-то старый фильм по головизору, и, успокоившись, младшая Шепард возвращается к себе.       Папа думает, что она всё ещё боится монстров. Нет, она боится, что войдёт в их комнату и никого не увидит! Что однажды какой-нибудь адмирал вручит ей сложенный флаг Альянса и скажет, что её родители – герои, что она теперь отправится жить в «другое место». Так случилось два года назад с Малати Тагор...       Одиннадцатилетняя Шепард боится остаться одна.       Шепард в двадцать девять почти слышит приближающийся шум волн… И содрогается от понимания, что, открыв глаза, увидит пустоту…       Когда головная боль уходит, Шепард медленно открывает глаза. Пространство больше не кружится, но дышать всё ещё тяжело. Липкая испарина покрывает теперь всё тело.       Отдышавшись, она выходит из тоннеля, вызывает сперва «Нормандию», затем напарников. И почти не удивляется молчанию в каналах связи.       «Ничего этого на самом деле нет», — повторяет Шепард успокаивающую мантру. «Со мной что-то случилось. Со всеми нами. Нужно только…»       Она не знает, что нужно. Капитан входит в жилой отсек. Пустой и выстывший – промокшая майка неприятно холодит поясницу. На койке только терминал с потухшим экраном.       Она не знает, что нужно делать! Эта мысль пронзает мутнеющее сознание наряду с всё ещё не угасшим осознанием, что это никак не может быть реальностью.       «Обойти все помещения!» — это кажется единственным, что можно предпринять сейчас. Может, она увидит что-то, найдёт то, что поможет… Но чему?       Она не знает!       Помещения совершенно пусты, пропали даже тела убитых ими церберовцев: главный зал, входной шлюз с намертво заблокированной дверью. Индикатор замка не горит, обесточен.       «Нужно как-то выйти из этого состояния или хотя бы уйти с базы, здесь точно найдётся взрывчатка…»       Где-то в самой глубине базы раздаётся глухой звук тяжёлого удара о пол. Это нечто новое в окружающей гробовой тишине! Возможно, ей всё же повезло!       Шепард бежит обратно к жилому отсеку, но тот по-прежнему пуст. И снова лаборатория, тоннель… Грохот раздавался в этом направлении, Шепард не сомневается. Горло сдавливает истерическим смешком при мысли об упавшей крышке гроба. Да она просто сошла с ума!       Оказавшись в помещении гробницы, женщина резко останавливается. В голове стремительно пустеет, разум цепенеет от увиденного.       — Гаррус… — еле выдавливает она, даже не заметив, когда подошла и опустилась у распростёртого тела турианца.       Как оказался он здесь, у подножия постамента с саркофагом, Шепард уже не задаётся вопросом. Мгновенная надежда сменяется всепоглощающим ужасом, когда она понимает, что Гаррус без сознания. Ладонь нащупывает слабое биение пульса на шее турианца, и сперва она думает, что будет разумнее – сбегать за порцией панацелина самой в жилой отсек или транспортировать туда Вакариана с помощью биотики. Придя к выводу, что первое всё же будет быстрее, капитан бежит обратно в коридор. Но уже на полпути понимает, что ничего не выйдет.       Боль в очередной раз даёт о себе знать, когда рука касается закрытой бункерной двери. Глаза слезятся от разрывающей голову горячей мигрени. А может, и не от неё… Пальцы соскальзывают с края затвора в том месте, где должен быть замок. Здесь он просто отсутствует.       — Ну да, ты меня не отпустишь… — еле слышно говорит женщина, сама не зная, к кому обращается.       Шепард вспоминает о пистолете. Не поможет, она знает, но из злого отчаяния палит по створкам, пока ПП не начинает гудеть от перегрева и просто отказывает.       Ей ничего не остаётся как вернуться.       Гаррус лежит в том же положении, в котором Шепард его оставила. Воли едва хватает, чтобы не закричать от собственного бессилия.       Она садится на пол, кладёт руку на тёплую кожу горла турианца. Удары пульса всё ещё отдаются в ладонь Шепард, но они становятся гораздо реже. У неё нет сомнений, что ещё немного – не пройдёт минуты – и жизнь иссякнет в нём. А она ничего не может сделать. Только дрожать всем телом и считать… Считать…       — Гаррус, пожалуйста, — шепчет капитан Шепард, стискивая зубы от невыносимой боли и наворачивающихся на глаза слёз, — эта могила не должна стать и нашей тоже…       Но в ответ она слышит только затихающее сердце напарника… Друга…       В момент, когда ладонь улавливает последний удар, у Шепард окончательно темнеет в глазах. Мечущийся в агонии разум принимает в объятия казавшаяся секунды назад такой пугающей, а теперь спасительная и желанная – пустота…

***

      Гаррус спит, он в этом совершенно уверен. Знание это не приносит беспокойства, оно просто витает на периферии сознания.       Понимание, что это сон, проходит почти сразу, когда Вакариан осознаёт, что перед его глазами потолок старой детской, которую он делил с Соланой лет до десяти. Сейчас эта комната в их семейном доме на Палавене выглядит совершенно иначе. Как только они с сестрой немного подросли, родители расселили их по разным спальням, а эту переделали в гостевую.       Крошечные серебристые точки, нанесённые флюоресцирующей краской маминой рукой, вышли очень похожими на созвездия. Гаррус вдыхает полной грудью, позволяя себе вспомнить то чувство полной безопасности и покоя, которое дарили эти стены, эти нарисованные звёзды, знакомые запахи родного дома.       Но умиротворение длится недолго. За дверью слышны голоса родителей. Они спорят, и Гаррус понимает, почему. Точнее, из-за чего.       Память решила подкинуть ему в сновидение не самое радостное воспоминание детства…       — Кастис, он ещё ребёнок! Духи, чего ты от него хочешь?! Конечно, он испугался! Я много раз тебя просила, наберись терпения. Когда Гаррус вырастет, у него получится…       — Ничего у него не получится, если ты и дальше будешь так его опекать.       Отец не повышает голоса, но отвечает так резко, что мать некоторое время не находится с ответом, а он, Гаррус, чувствует себя снова маленьким, ни на что непригодным, в который раз разочаровавшим всех и вся.       — Он боится воды с тех самых пор, как в три едва не захлебнулся в купальне. По-твоему, в семь он должен быть уже настолько мужественным и храбрым, чтобы перебороть все свои страхи? Скажи-ка мне, ты в детстве ничего не боялся? С винтовкой в руках родился, как о нас инопланетяне говорят?       Голос Нисы Вакариан полон такого возмущения, какого её сын не слышал никогда ни до этого, ни после. Да и сейчас слышать не должен. Мать никогда не позволяет себе критиковать отца при детях, но в щель между створками двери детской угодила игрушка Сол, и теперь они закрываются неплотно, пропуская в комнату все посторонние звуки.       — Ниса…       — Я волнуюсь за нашего ребёнка, Кастис. А тебя, похоже, волнует только то, что он не показал себя молодцом перед твоими друзьями…       — Ты говоришь глупости и сгоряча. Ему ничего не угрожало, я был рядом. И что ужасного в том, что я хочу гордиться своим сыном? Хочу… Но не могу. И никогда не смогу, если мы будем держать его в зоне комфорта, не позволяя сталкиваться с трудностями.       Перед глазами на мгновение снова появляется этот кошмар: кругом него белая солёная морская пена. Она везде – во рту, в носу, в слуховых отверстиях. А потом он видит надвигающуюся на него волну, как тогда казалось, высотой с дом...       Гаррус крепко жмурится, чтобы видение скорее прошло.       — Это всё, что имеет для тебя значение? Отцовская гордость?       Что-то со стуком опускается на стол, слышится еле различимое шипение. И тяжёлый вздох отца.       — Для меня важно, чтобы мои дети стали достойными членами общества. Сильными и самостоятельными. И нет, не из-за гордости, Ниса. Я просто хочу быть уверен, что в тот момент, когда я уже не смогу помочь им подняться, они будут способны встать сами. А этого не произойдёт, если ты… мы будем на каждом шагу их жалеть и утешать. Это не сослужит им доброй службы в будущем.       Мама, кажется, отодвигает стул, и голос её звучит теперь тише.       — Холодностью и чрезмерной строгостью ты этого тоже не добьёшься… Сильным вырастает тот, кто уверен в себе, уверен в том, что поступает правильно. А что станет с тем, кто от раза к разу наталкивается на осуждение?       Родители какое-то время молчат, и с кухни доносятся лишь редкие приглушённые звуки шагов.       Он чувствует жгучий стыд. И за тот нелепый случай на побережье, и за то, что родители теперь ссорятся. Особенно стыдно перед матерью, хотя отцу он с самого возвращения домой в глаза смотреть боится. Но столько расстройства в голосе мамы – она, похоже, ужасно переживает, и ему очень жаль, что это всё из-за него. Гаррус думает, что уж лучше б ей его не защищать.       Внимание привлекает тихий скрип. Двухлетняя Солана, всё это время крутившаяся в своей кроватке с высокими бортами, выбирается из неё. «Пить хочет», — думает Гаррус, но часть сознания, его взрослого, напоминает, что вставать и идти к столу за детским поильником нет нужды. Сестрёнка, быстро преодолев расстояние до его кровати, сноровисто забирается на одеяло и устраивается под боком у старшего брата.       Обычно Гаррус зовёт маму, и та переносит Сол обратно в её постель. Но сейчас гнать сестру вовсе не хочется, и не только потому, что мать с отцом на кухне и беспокоить их никакого желания нет.       Крошечные коготки сестры перебирают край его рукава, она утыкается лбом ему в плечо, возится, устраиваясь поудобнее – всё это успокаивает, даёт какое-то чувство собственной значимости, уверенности, о которой говорила мама. Для сестры он сильный, ловкий и смелый. Она всегда хватается за его руку, когда чего-то боится. Знает – Гаррус защитит и успокоит.       А на кухне тем временем ведётся уже негромкий, спокойный, едва слышный разговор. Отец что-то рассказывает маме, она усмехается, отвечая.       Глаза начинают слипаться, не мешает даже всё ещё подёргивающая рукав Солана. Гаррус постепенно проваливается в сон…       Он просыпается в реальности: чувствует тупую ноющую боль под пластиной лба, на веки давит бледно-оранжевый свет. Лишь в последнее мгновение Гаррус видит и почти ощущает свой ужас того далёкого дня.       В полусне, на границе сознания, он снова захлёбывается морской водой, барахтается в ней что есть силы. Вроде неглубоко, он всего лишь подошёл к линии прибоя слишком близко, и волна сбила его с ног. Но неумолимая стихия тащит его от берега всё дальше, накрывает с головой…       На резком жадном вдохе Гаррус просыпается окончательно. Со сбитым дыханием и гулко колотящимся сердцем.       Чёрт возьми, он не собирался следовать совету Шепард – в конце концов, через час с лишним нужно уходить. Когда и как успел заснуть? Греша на последствия полученного удара и понимая, что всё же придётся по возвращению на корабль отправиться в медотсек, Вакариан принимает сидячее положение.       Под гребнем скребёт странный холодок, неясное чувство, случавшееся с ним в те редкие разы, когда он напивался до беспамятства и не вполне понимал, как оказался там, где проснулся. Гаррус озирается по сторонам. В комнате ничего не изменилось, терминал с блоком данных он, по крайней мере, не уронил – они в целости и сохранности стоят на стуле, рядом с кружкой Шепард.       В голове щёлкает. Он здесь один, а значит, капитан ещё не возвращалась, Лиары тоже нет. Наверное, что-то случилось с азари на раскопках. Может быть, им нужна его помощь.       Гаррус вызывает по коммуникатору сперва Шепард. Но ответом ему служит тишина. Тогда он набирает частоту Т’Сони, и Лиара молчит точно так же, как и до его внепланового тайм-аута. Чувство, словно он проснулся вовсе не там, где уснул, усиливается. Снайпер хочет уточнить время, узнать, сколько проспал, но понимает, что это не имеет смысла, ведь он не помнит даже приблизительно, во сколько и как вообще засыпал.       Глубоко вздохнув, превозмогая слабость во всём теле, Вакариан встаёт. Снова пытается связаться с капитаном и напарницей, и они по-прежнему не отвечают. Холод под гребнем перерастает в смутную тревогу.       Гаррус подходит к двери санузла, и та сразу же открывается, демонстрируя, что там никого. Турианец направляется к выходу из жилого отсека, на ходу ещё раз пытаясь связаться с кем-то из своих спутниц. Выйдя в коридор, соединяющий помещения базы, он на мгновение останавливается. Голову захлёстывает болью, а всё нутро – дурнотой. Оперевшись рукой о стену, Вакариан делает несколько глубоких вдохов, выжидая, когда его отпустит.       — Грёбаные… ящики, — выдавливает он, едва становится лучше, и заглядывает в центральное помещение базы.       Здесь никого. Благодаря двухчасовой работе капитана по разбору контейнеров зал просматривается теперь до самого входного шлюза, дверь в который почему-то открыта. Сделав ещё пару шагов, Гаррусу со своего места видно, что в шлюзе также никого нет. На мгновение посещает идиотское предположение, что база пуста и его оставили здесь одного. Мандибулы дёргаются в усмешке.       Но когда и лаборатория встречает Вакариана пустотой, становится не до смеха. Во-первых, его начинает знобить. В этом помещении холодно, и очень. Источником ледяного промозглого воздуха является проход у противоположной стены справа, который преграждала многотонная дверь, а теперь он зияет полутёмным длинным коридором. И, во-вторых, на его достаточно громкий зов ни Шепард, ни Лиара не откликаются.       Понимание приходит с задворок рассудка, из примитивного инстинкта, но Гаррус абсолютно уверен: последнее, чего ему хочется – это войти в тоннель, ведущий к гробнице.       Напоследок он принимает решение вызвать «Нормандию», сообщить, что у них тут проблемы и лучше бы им поторопиться забрать их с этой Духами позабытой планеты. Настоящее беспокойство селится в груди, когда и корабль не отвечает на позывные. Нет даже шума помех в передатчике, и это странно. Пугающе странно.       Гаррус делает глубокий вдох, как если бы хотел погрузиться под воду, и шагает в проход. Игра воображения, наверняка, но ему слышится тихий плеск.       Тоннель кажется слишком длинным, он идёт по меньшей мере минут пять, хотя с точностью турианец сказать не может. У него опять болит голова, довольно сильно, но в этот раз по крайней мере нет тошноты. По описаниям Шепард и Лиары гробница не была большой, но по ту сторону выхода из коридора его шаги отдаются громким эхом, словно там, вдалеке, огромная пещера, усиливающая все звуки в несколько раз. И либо у него слуховые галлюцинации, либо он всё отчётливее слышит воду.       Добравшись до конца коридора, Вакариан замирает как вкопанный, не понимая, верить ли глазам.       — Что за?..       От самой арки входа и насколько хватает глаз, перед ним простирается озеро. Сводчатый потолок пещеры, а это именно она, уходит так высоко, что теряется в темноте.       Гаррус трёт глаза и отступает на пару шагов.       «Так. Судя по всему, мне стало хуже…» — единственная объясняющая то, что он видит, мысль не особенно успокаивает, но он старается держаться за неё, не давая панике захватить разум.       В академии СБЦ на курсе экстренной помощи учили, что в состоянии наркотического опьянения нужно найти опору, как материальную, так и мысленную, чтобы удержаться в сознании. И Вакариан шарит рукой в поисках стены.       Голова просто разрывается от боли, теперь, кажется, бесконечной… Где же стена, он ведь стоял совсем рядом?.. Он слышит плеск воды, и пространство ускользает из-под ног… В лицо ему летят брызги…       Гаррус вздрагивает всем телом и обнаруживает себя по шпоры в воде. Как он тут оказался? Медленно наклонившись, турианец касается пальцами воды. Перчатка мгновенно намокает.       Вода… Но ведь если бы это был сон или галлюцинация, он не чувствовал бы влаги и холода на руках…       Головная боль понемногу отступает, и Вакариан силится заставить мозг работать, но выходит с трудом. Он никак не может вспомнить, о чём думал минуту назад.       Единственный источник освещения здесь – крайняя к выходу лампа. Яркий жёлтый свет прорезает темноту, ложится на едва колышущуюся водяную гладь неровным конусом. Чёрная рябь переливается золотом в кромешной тьме, нарушая тишину мягким плеском. И там, чуть дальше в этом светлом пятне, поглощаемом тёмной водой...       Турианец, щурясь, разглядывает то, что покачивает на поверхности вода. И приходит в безотчётный ужас.       — Шепард…       Буквально в нескольких метрах от себя Гаррус видит своего капитана. Он рад бы ошибиться в полумраке и висящей перед глазами мути. Но это она. Белые оголённые руки распростёрты на воде, словно женщина парит в невесомости. Волосы, потемневшие от влаги до цвета пепла, растекаются вокруг головы струями прядей. Глаза её закрыты.       — Шепард! — зовёт Гаррус, хотя ответа не ждёт.       Он не задаётся вопросом, что происходит. Вода ледяная, тёмная, самая настоящая, он ощущает её кожей, всем существом. Он ненавидит это чувство. И Шепард там, где глубина, где непроглядный мрак и холод. Нельзя позволить им её забрать!       Вакариан заставляет себя отмереть и идти к женщине, но стоит ему сделать два или три шага, как тело её уходит под воду.       — Дерьмо!       Ещё несколько тяжёлых шагов по дну, и вода доходит ему до пояса, дыхание спирает от холода, но силуэт Шепард всё ещё угадывается под толщей воды, совсем недалеко. Он ступает дальше, глубина увеличивается резко, достаёт до груди. Напитавшаяся водой одежда сковывает движения, к сапогам словно привязаны камни. Гаррус водит руками, пытаясь дотянуться до капитана, но пальцы сжимают только водяную пустоту. Приходится зайти ещё дальше.       Он уверен, что это здесь, нужно только опуститься под воду, и ему удастся найти Шепард. Страх давит на грудную клетку сильнее воды, но он не оставит её здесь одну! Просто не может…       И снова вода везде. Во рту, в носу, бьёт по слуховым перепонкам, режет неприспособленные глаза, которые он старается держать открытыми. Паника замещает иссякающий в лёгких кислород, а он упорно шарит руками вокруг себя, пока наконец не находит человеческую пятипалую ладонь.       Едва не вдохнув от облегчения, он подтягивает к себе Шепард. Её руки, сама она гораздо теплее окружающей их обоих воды, а значит, ему нужно только…       Он отчаянно гребёт свободной рукой, отталкивается от дна ногами, а спасительной поверхности словно и не было. Он задирает голову вверх, но видит только тёмную, непроглядную муть, в которой не угадывается даже никаких очертаний. Толщи над ними ни конца, ни края…       Нет… Нет, так не может быть… Не может быть, чтобы…       Воздух заканчивается, грудь разрывает рефлекторным позывом вдоха, а голову пронзает таким спазмом, что глаза окончательно слепнут.       Он всё ещё чувствует Шепард рядом с собой, когда в тело невероятным холодом и обжигающей болью врывается вода… В последний миг к нему будто возвращается зрение, и в затухающем вокруг мире ему кажется, что он видит, как Шепард открывает глаза… Синие-синие, как небо ясным летним вечером, которого ему больше не увидеть…       «А говорят, красивой смерть не назовешь...»       Теряя все ориентиры, он ощущает сжимающиеся на запястье тёплые пальцы, и сознание умиротворённо гаснет.