Chance to repeat everything

***

      «И В-вы не представляете! Выигрыш получает…» — Неразборчивое шипение. — «…Фаина, Фаина, Фаина-Фаина Фаина…» — Клацанье. — «…Пропустили сегодняшний выпуск? Слушайте запись эфира RADIO ROCKS прямиком на нашем сайте».       Тишина. Прыжки по ямам.       Подсолнуховые поля, колоски. Шоссе. Редкие машины, обгоняющие по встречке. Через открытые окна в машину подавался воздух, бьющий по ушам, развевающий длинные Витькины волосы. И чистое, чистое голубое небо с пушистыми, как вата, облаками, огромные химерные деревья на обочине.       Цой высунул голову в окно, радостно встречая ветер, дующий ему в лицо, широко улыбаясь.       — Хе-е-ей! — Прокричал он. Всё равно машин не было и они ехали в крайней полосе, и парень был в полной безопасности. Кореец сел обратно. — Так куда, говоришь, мы едем?       — В село, на дачу. — Ответила сидящая за рулём Тоня, сдвигая брови к середине. — Я же тебе два раза уже сказала.       — Не сердись, Тонь. — Он ухмыльнулся. — Я просто пошутил. Село Совхозный?       — Совхозный… А имя улицы не помню, Ленина наверное какая-нибудь. — Девушка сделала паузу и ненадолго к нему повернулась, сбавив скорость. — Вить, ты почему такой нервный? Случилось что-то?       — Не-а, ничего не случилось.       — Просто ты пристегнулся так резко… Ладно, мы почти на месте. Знаешь, я здесь в своё время почти всё детство провела… — Мечтательно закончила Тоня, и улыбнулась, крепче взявшись за руль. — У нас был хороший соседский мальчик, Миша, который постоянно срывал мне полевые цветы. И много подружек у меня здесь было. Мальчиков меньше, поэтому иногда им было скучно играть самим, все к нам приходили. Весело было… А потом я приезжала только летом, всё реже и реже. А потом бабушка умерла, и ездили только родители, она мне квартиру оставила. Знаешь, иногда я спрашиваю себя — почему она не жила в доме, в котором родилась, а провела почти всю свою жизнь в такой далёкой глубинке?       — Может, ей там что-то не нравилось. — Цой задумчиво хмыкнул, смотря за горизонт. — Иногда ты понимаешь, что тебе осточертело жить там, где ты живёшь, и ты находишься в поисках. А когда находишь, то уже и ничего менять не хочется. Возможно тем, что она нашла, была дача, а до этого твоя бабушка была просто не в своей тарелке. Возможно, это место стало для неё новым домом. Они с твоим дедушкой там познакомились?       — Не-е-е-ет, ты что! — Лебедева засмеялась. — Дедушка был москвичом, провинциалом! И приехал в Ленинград вместе с группой на экскурсию. А бабушка была их экскурсоводом… Они были одного возраста, с небольшой разницей. Бабушка только недавно устроилась работать. Так и познакомились. Он хотел увезти её с собой в Москву, но ей там не понравилось… И в конце концов, дедуля переехал в Санкт-Петербург, и они какое-то время жили в той квартире, в том доме с моими прабабушкой и прадедушкой. Он любил возить её на концерты Цоя. Бабушка говорила, что ей не нравилось, но она ездила его поддержать. А потом… Стало ей скучно, и как-то они так решили переехать неожиданно. Дедушка поддержал её решение. Не помню, у кого она там побывала, что так захотелось съехать, но свои дни они доживали там вместе… Ну вот, сначала не стало деда, а потом и её в скором времени, и мне квартира её досталась. Моя мама родилась, когда они жили ещё в Санкт-Петербурге, но когда она немного подросла, то уехала из села и поселилась в том же доме. Короче, долгая история… А твои как?       — Мм… Про маминых много не знаю, но мой дедушка работал кузнецом на заводе «Молодой ударник» и помогал маме меня воспитывать. А по папиной линии у меня был дедушка. Ездили к нему несколько раз как-то, но я с ним особо не общался. Он служил в органах, был майором, его депортировали вместе с остальными корейцами в Казахстан, знал корейский, русский, ясное дело. Всё боялся, что всех пристроил и у всех блестящая карьера, а я один такой… Неустроенный ещё. Моё взросление он не застал, умер уже. И про бабушку, и про то, как они познакомились я тоже не знаю… Она пела в хоре до депортации с Приморья и даже ездила в Москву песни записывать. Но они безусловно были хорошими людьми, все были. Я, правда, не знаю, где она сейчас — в Казахстане, наверное, а бабушка и дедушка по маминой линии погибли ещё давно. — Музыкант вздохнул.       — М да, мне жаль… — Девушка поникла; Между ними воцарилась пауза, которую сложно было назвать неловкой. Они просто молчали, Тоня смотрела на дорогу, а Витя по сторонам. С ним никогда такой неловкости не возникало, почему-то вместе с парнем всегда было уютно и как-то по-своему, по-домашнему.       — А что мы, собственно, собираемся там делать? — Кореец опёрся рукой об дверцу автомобиля и посмотрел на подругу со стороны.       — Лично я буду ностальгировать, а ты как хочешь. — Лебедева широко улыбнулась, впервые за всё время оторвав взгляд от дороги и посмотрев на товарища. — Мне ещё много чего нужно тебе показать.       — Хах! — Тот тоже усмехнулся. — Как скажешь.

***

      Дом был полуразвален и представлял больше халупку, нежели полноценное жилище. Лебедева стояла на пороге и рассматривала его со взглядом, полным печали — ведь ей пришлось жить здесь всё детство. Витя подошёл и тоже начал разглядывать деревянные балки, но глаза его выражали интерес, в отличии от Тониной грусти от воспоминаний.       Внутрь она тоже зашла первой.       Первым их встретила небольшая прихожая, больше в ширину, чем в длину. Без дверей, один проём с деревянной рамой выводил сразу в гостинную. Здесь (в прихожей) были голубые стены, простая вешалка, прикреплённая к ним (на которой висела одна старая куртка), несколько крохотных характерных советских тумбочек, промокший вздувшийся ламинат. В крыше покуда попадались дырки, и так по всему дому. Отсюда осталось мало, потому они сразу же пошли дальше.       Когда бабушка Тони умерла — за домом ухаживать стало некому, и он постепенно забросился. Женщина была последней, кому он был действительно важен. Родителей девушка сумела постепенно вывезти в Петербург, им тоже некогда приезжать и что-то здесь делать… Соответственно, теперь это сплошная разруха, как и несколько домов на этой улице рядом. Все соседи… Они выехали, погибли, просто пропали, но их нет. Баба Глаша с соседнего двора, её собака, Дед Максим по правую сторону со своей женой — где они все? И всё, что от них осталось, больше никому не нужно.       С правой стороны, прямо по центру комнаты раньше стояла печка. Сейчас, когда в дом наверняка уже пробирались мародёры, она была полуразрушена, развалившаяся. Обыкновенная белая, кирпичная печь, только теперь напоминающая снежную горку. В отверстии для дымохода теперь тоже виднелась дыра.       Пол был покрыт лёгким слоем сажи (из-за печи), пыли и земли, в особенности по углам. В дальнем углу стоял круглый столик, в гостинной также был высокий шкаф с вешалками и ещё двумя ящиками внизу, стоящий впритык к стене. По центру стоял телевизор на такой же крохотной тумбочке, а напротив него кресло, с которого всё и смотрелось. По бокам с обеих сторон две двери (спальня и кухня) и куча заставленных книгами полок. Последние валялись чуть ли не по всей комнате, с вырванными кусками страниц и просто вверх головой. Идти по ним девушка опасалась. Они были для неё частью воспоминаний.       Тоня аккуратно опустилась на кортышки, и бережно взяла одну из них, закатав перед этим рукава. «Волк и заяц из листвы» — вот её название. «Чебурашка», «Белоснежка», «Сборник Русских народных сказок», «Сказки братьев Гримм» — всё это ей по сотне раз читала бабушка, пока Тоне это не надоело и она не начала считать это детским занятием, променяв чтение со старушкой на игры. Теперь страницы её детских книг, старых учебников, каких-то словарёв, романов, литературы и хрестоматий просто были разбросаны по полу. Судя по всему, здесь пытались топить печку, судя по запиханным в топку клочкам бумаги, которые так и не сожгли. Горестно на душе.       — Я тоже любил братьев Гримм в детстве. — Из-за спины той показался Цой, рассматривая картинки из-за плеча. Он видел, что той нелегко. — Вставай, Тонь. Ты хотела что-то мне показать.       — Ах да, — Та резко подорвалась и выпрямилась, сбив музыканта с толку. — В общем, тут осталась куча всякого мусора. По крайней мере, я не смогу это забрать. Ну, по телику я мультики смотрела в детстве… «Ну, погоди!» крутили, все дела. Тарелка висела прямо на веранде, но и её мародёры стащили.Сигнал вряд ли будет. И линию обрезали, электрики нет. В общем, заброшенное оно всё, и мало кому ещё пригодится.       — Понял. Тогда пошли на кухню. — Витька пошагал вперёд, ступая прямо по книгам. Каждый его шаг больно отдавался его подруге в сердце, прямо как звук трущегося пенопласта об стекло. Это слегка будоражило, но, тем нре менее, ничего не стоило прийти в себя и пойти за ним.       — Интересно, работает ли холодильник… — Тоня открыла дверцу крохотного, миниатюрного советского холодильничка, в котором лежало только несколько старых банок и стояла одна бутылка. Внутри также остался уксус. — Ну да, они видимо тут свою еду хранили.       — Кто?       — Мародёры.       — А, ну…- Парень слегка замешкался. — Дом достаточно хорошо сохранился. По крайней мере лучше, чем те по соседству.       — Пойдём, кстати, покажу тебе один! Там жила наша добрая соседка, баба Глаша. У неё есть внучка, Зоя, правда Бог знает, где она сейчас. А бабушка умерла уже, скорее всего… В общем, здесь много чего есть.

***

      -…Так вот, здесь стоит будка. Тут Берта жила. — С ностальгической усмешкой вела девушка, остановившись около полуразваленного сооружения. — Она была очень хорошей и доброй собакой.       — Небось овчарка? — Поинтересовался Цой, судя по размерам будки.       — Нет, здесь до неё Лайка жила, ещё одна собака. Вот она была овчаркой, а Берта после неё появилась. — Тоня продолжила вести повествование дальше с ещё большим интересом. — Лайка умерла от старости, а что случилось с Берточкой я не знаю, мы тогда уехали уже… Берта была обычной дворняжкой.       Исследовать заброшки оказалось весело, а для Вити ещё и интересно. Тоня вошла в раж, рассказывая о прошлом своей семьи и соседей. Вообще, пробыть им там сулило недолго, потому что сколько бы не хотелось разгребать часами завалы и поддаваться воспоминаниям, день заканчивался. Они закончили бродить там приблизительно к середине дня, а времени больше терять не хотелось, потому ребята решили прогуляться. Тоже по старым улицам.       Село «Многострой», вопреки своему громкому названию, ничем не было примечательно и не отличалось от сотен миллионов тысяч разбросанных по всему СССР посёлков, и его нельзя было даже гордо запрокинув наверх голову назвать «ПГТ»*. От административного центра оно находилось далеко, здесь был обыкновенный колхоз, почта, несколько магазинчиков, какое-то умеренное количество людей и все они жили себе, не подозревая, что где-то есть заграница и за ней живётся куда лучше. Соответственно, головы их были заняты только вскапыванием огорода, трудоднями, детьми, мужьями и жёнами, колхозом, интрижками и прочим, прочим, прочим. И зачем, собственно, если есть еда, колодцы, новости и работа? Ну да.       До сих пор остаётся загадкой, почему Тонина бабушка, Агафья Валерьевна, выбрала жить именно там. Это был умысел, или в своё время она ткнула пальцем в случайное место, и ого, ближе всего оказалось это село? У них не было там родственников, друзей — ничего, что бы могло там держать. Но факт является фактом — она собрала вещи, мужа, который поддерживал любое её решение, и вдвоём они переехали туда.       Местные жители с трудом воспринимали провинциалку. И домов, казалось бы, свободных не было, но был один брошенный. Его они и заняли, немного подлатав, подправив и поселившись. Селяне всё гадали и пускали слухи — у неё ведь там работа, семья и друзья! Может, она хотела туда своих родителей перевезти, мало ли что? В общем, они все были слишком разными. Агафье Валериевне тоже было первое время очень нелегко, поскольку переезжали они впопыхах, на эмоциях, и с трудностями сельской жизни та ещё лицом к лицу не сталкивалась. Сначала она надрывалась, надрывалась и хотела бросить всё, казалось бы, на самом начале, потому что ни одна женщина, даже самая добросовестная, не могла или не хотела к ней подойти и попросту помочь, поому что иначе весь остальной коллектив смотрел бы на нпё с немым укором и вопросами. Но в отличии от остальных, у Тониной бабушки был очень понимающий и добрый муж, Степан Олегович. который не меньше неё работал (но в отличии от женского, мужской коллектив принял его с распростёртыми объятиями), но к приходу своей жены всегда готовил что-то вкусное или её любимые блины и поддерживал. Сколько бы она душу ему не изливала, он давал ей советы, а порой и ругал за то, что она никому отпор не давала.       Ну, так оно какое-то время продолжалось, а потом местные жительницы начали медленно к ней привыкать и подпускать. То Агафья Валерьевна чего-то попросит, или наоборот у неё одолжить нужно, а потом и разговорятся как-то. Много кто спрашивал про жизнь в Ленинграде, на что та часто пожимала плечами и отвечала «ну, жизнь как жизнь».       — Красиво, скажи? — Они с Витькой уже подходили к дому, достаточно прогулявшись.       — Да, но очень пусто. — Парень засмотрелся в сторону садящегося солнца. Небо красиво переливалось из яркого оранжевого в приглушённые фиолетово-синеватые цвета с розовато-малиновым между ними, а под этим всем яркая жёлто-горячая точка. Одновременно с этим, лёгкий прохладный ветерок колыхал полевые цветы. Приближался вечер. Становилось холоднее с уходом последних солнечных лучей.       Взгляд Цоя упал на васильки.       Голова Лебедевой показалась у него из-под плеча.       — Давай соберём и засушим. — Тихо предложила она.       — Давай. — Тихо ответил и кивнул музыкант.       Оба сели на корточки к краю тропинки, и начали неуверенно собирать цветы. Потом перебрались поближе, и ещё, ещё. Зашли в траву и будто бы расправили плечи, вдыхая свежий аромат растений, подгоняемый ветром. Аромат времени и природы. Аромат поля.       Сначала в ход пошли васильки, потом гвоздики, душицы. Калужница. Клевер.       Как известно, полевые цветы долго не живут за пределами места, где выросли. Постепенно они вянут, осыпаются, засыхают… Даже быстрее, чем обыкновенные.       Тоня подумала, срывая несколько ромашек — вдруг это касалось и её бабушки? Как полевой цветок, место её было здесь, и она его нашла.       Вдруг ей суждено было бы также засохнуть, прожила бы она в Петербурге подольше?