***
Виды за окном Витиного купе сменялись, наверное, со скоростью света. Просидеть в поезде ему предстояло шестнадцать часов. Когда они выехали подальше от города, и травянистая местность более-менее разровнялась, то изменения стали улавливатсья всё меньше и меньше. Мгновенно проносились разных размеров деревья — от росточков до внушительного размера, наверное, посаженных ещё при Союзе для своеобразного «украшения»; время от времени можно было высмотреть вдалеке сёла и пасущийся на пастбище скот, усердно пережёвывающий траву. В такие моменты музыкант сожалел, что у него нет при себе гитары, которая осталась вместе с Максимом в Риге, за сотни километров от того места, где они проезжали сейчас и изредка делали остановки на станциях. Ни клочка бумаги при себе, ни ручки, чтобы записать песню, зато вдохновения хоть ведром черпай, и голова на плечах, чтобы попытаться задержать всё это в голове и не забыть. Честно — парню казалось, что он не запоминал уже очень давно. Когда ему ещё первое время в Латвии приходилось часто всё запоминать на будущее, то казалось, что его мозги просто в один прекрасный момент расплавились, и превратились в кашу. Он ничего не мог потом вспомнить из того, что ему рассказали. Почти всё. Со временем, это начало проходить, но отдавало такими ощущениями, будто действительно прошло сто лет и ты только воскрес. Теперь с памятью у Вити всё было гораздо лучше, чем раньше, но всё-таки это странное чувство всё никак не спешило его покидать. Озадачивало. Максим так и не рассказал ему, как должна была выглядеть встречающая его девушка. Он упоминал, что она будет держать табличку с его именем, и что зовут её Тоня — но как Тоня выглядит, Витя не знал. «Чтобы тебя не спутали с другим Витей, тебе надо сказать фамилию.» — Вспомнился ему момент из из старого разговора. Он тогда ещё попытался вспомнить, или придумать какую-то из тысячи корейских фамилий, чтобы подчеркнуть внешность. Конечно, можно было и легко пошутить про «Цой"(а чем вам не хорошая фамилия? Но вот беда, они слишком похожи), но ему в голову приходили только слишком дурацкие сочетания несвязанных с собой букв. < Виктор Те, Виктор Сон, Виктор Югай, Виктор Ким, Виктор Хон… Боже, может вообще Чингачгук?! Голова разрывалась. На самом деле, думал он меньше минуты и ответил лишь с небольшим опозданием, но самому музыканту казалось, будто прошла вечность, пока он это сделал. «Эээ… Шегай.» — Оказалось глупее предыдущих вариантов. Виктор Шегай, ну вы только подумайте. «Реально Шегай? Ха-ха! Прямо первую букву заменить, и выйдет Джедай! Виктор Джедай…» «…Джедай?» «Ты не смотрел Звёздные Войны разве?» «Что это?» «Тогда забудь, ты не поймёшь». Такой ответ был хуже любого другого. После него не последовало никаких объяснений — только своеобразное «отвянь». Макс принимает его за идиота? Думает, что он не поймёт? Несправедливо. Но Цой уже давным давно на него не злился. Пустяк, но неуважение. «Виктор Шегай, » — Пронеслось в голове у корейца под тряску вагона с загадочной ухмылкой. Теперь он находил такую фамилию даже нечто забавной, не глупой. Парень разлёгся на своей койке, заложив руки за голову и закинув ногу на ногу. Ему оставалось только представлять, как будет выглядеть его новая знакомая, потому что ничего другого ему так и не оставалось. Наверное, у неё будут пепельные волосы… Или нет, как будет лучше? Может, подойдут тёмно-бардовые? И круглый овал лица. Или вообще голова квадратной формы. А может лучше круг? И большие, выразительные глаза. Голубые… Нет, зелёные. Карие. Неважно. — К Вам можно? — От пустых размышлений Цоя отвлёк незнакомый голос у дверцы в купе. — А? Конечно, проходите. — Не задумываясь над ответом сказал кореец, из уважения оторвав взгляд от окна, чтобы взглянуть на своего нового соседа. В квадратных очках с толстой оправой и стёклами, в белой в серую полоску, слегка потрёпанной рубашке, заправленной в коричневые штаны на чёрном толстом ремне и бережно почищенных чёрных туфлях (видно, что старых), в купе зашёл миловидный дедушка со слегка зачёсанными налево седыми волосами, похожими на чуб, в которых осталось всё то же небольшое напоминание о том, что когда-то они были чёрными и густыми. С лицом квадратной формы, слегка изогнутым в орлиной форме носом, с бородавкой на подбородке, с морщинами, он по-доброму нежно улыбался, присаживаясь на койку снизу напротив и ложа рядом свой коричневый (оттенком посветлее, чем штаны) потрёпанный по краям чемоданчик. Старик, ей Богу, тоже как будто пришёл к нему из прошлого, и всеми своими скромными манерами намекал на свою старую закалку. Виктор почувствовал на себе атмосферу тепла и уюта, или же, проще говоря, этот человек вошёл в его расположение с первых минут своего появления. Дедуля прямо искрился доверием и открытостью, а посему Вите даже не пришлось ждать, пока кто-то начнёт разговор — его сосед начал его сам: — А Вы откуда будете, молодой человек? — Видимо, у дедули не хватало нескольких зубов. Его речь получалась слегка шепелявой, но к его сложившемуся образу это было только дополнением. — Из Ленинграда. А Вы? — Вот музыкант уже и забыл назвать родной город Санкт-Петербургом, и по привычке сказал «Ленинград». Осознание к нему пришло в тот же момент, но, кажется, Цоя это никак не смутило хотя бы внешне. — Я из Казани. — Ответил всё также располагающе дедуля, понимающе улыбаясь в ответ, а потом всё-таки прищурился, поправляя очки и подаваясь ближе и к верху, чтобы разглядеть лицо собеседника. — О! Я вижу, Вы любитель музыки 80-х, если я не ошибаюсь? — Да, это правда. — Кореец и сам загадочно ухмыльнулся на такое наивно-мягкое поведение деда. — Моим любимым музыкантом был Виктор Цой. — О, да. Я вижу. Я тоже слушал, мне тогда тридцать девять было… Много, правда? Раз Вы слушаете Виктора Цоя, я думаю, прекрасно понимаете, что такой душевной музыкой, как у него, мог проникнуться кто угодно. Вот и мы всей семьёй с сыном слушали… Йой! А он сейчас такой большой, а мне семьдесят один год. Весь Союз горевал, когда он, несчастный, разбился… — Да… Это было пятнадцатого августа, насколько я помню? — Пятнадцатого-пятнадцатого, всё правильно, мой дорогой. Ему сейчас могло быть пятьдесят восемь… А Вам сколько, кстати, молодой человек? — Двадцать восемь. — Йой, и ему тоже, столько же было… Вы специально накрасились так, чтобы быть похожим на него? Не знаю, как современная молодёжь такие фокусы вытворяет, ей Богу! Вы с ним очень похожи, хочу сказать. Прямо не отличить. А гитара при Вас? — Нет, дома осталась… К сожалению. — Виктор всё ещё улыбался. — Скажите пожалуйста, а как мне Вас называть? — Даздраперм Иннокентиевич, но можно просто Даздраперм. Так сложилось, что мои родители, храни их Господь, были убеждёнными коммунистами… Да, жаль, что гитара не при Вас. За ней, небось, едете или что Вы делали в Риге? — Это очень долгая история. — Отмахнулся Цой, издавая неловкий смешок. — Я приехал отдохнуть, а в итоге лишился документов. Слава Богу, у меня был друг, у которого был товарищ, который помог выписать мне свидетельство, чтобы я вернулся домой и восстановил паспорт. — Ну и в историю Вы влипли, молодой человек! Ох, кстати, простите, что не спросил сразу. Узнать Ваше имя, я полагаю, будет гораздо лучше, чем просто обращаться на «Вы»! — Да, конечно. Виктор Шегай, но опять же, просто Витя. — Так вы с Цоем тёзки! — Да! Удивительное совпадение. Дальше разговор между музыкантом и стариком почему-то не клеился. Даздраперм Иннокентиевич, тем не менее, не настаивал на его продолжении, и принялся раскладывать свои вещи — ещё из старых советских издержек, когда ничего не хватало, он запасся в дорогу бутербродами с колбасой, чаем в термосе и нарезанным сыром. Всё это дедушка складывал в прозрачный судок с жёлтой пластмассой крышкой и какими-то узорами в виде кругов. Виктор обратил внимание на качество — крышка плотно прилегала к краям судка, в то время, как сами судки в Союзе обычно были металлическими, всегда белыми… Тогда, Вите кое что вспомнилось. В голове у него проскочил отчаянный отголосок давнего воспоминания, связанного с поездами и отдыхом. А дело было вот как…***
Денег на билеты на отдых не было. Вите с Марьяной катастрофически хотелось на юг, на море — особенно учитывая то, как им испоганил прошлое лето несостоявшийся армейский призыв. Тогда им на помощь пришёл всеобщий товарищ, проводник, знакомый, да и в целом приятной наружности человек — Сережа Фирсов. К тому времени он уже вагонами свозил людей и кучу безденежных музыкантов в Крым «зайцами». А всей компании удалось вписаться во вторую партию. Ехать всем предстояло в плацкартном вагоне «Ленинград — Феодосия»… Не смотря на разгар сезона и отсутствующие в кассах билеты, пассажиров, не считая «зайцев», было не больше десяти, тогда как вторых около семи-восьми. Все хорошо друг друга знали. Едва все отвалились на местах, Фирсов начал свой поучительный инструктаж по закосу от контроля. Первая проверка не заставила себя долго ждать — стоящий на охране «Фирик» дал всем команду, и ребята попрятались в ящики под нижними полками. Контролёры оказались с охотничьим нюхом, и сразу же учуяли чужое присутствие. Мало ли говорить, что всем было страшно — они топали по вагону долгих полчаса, но, Слава Богу, никого не нашли. Выжидать было невыносимо, поскольку такие огромные и, казалось, вместительные рундуки на деле оказались тесными, и Марьяне внутри от долгого сидения аж свело ногу. А в Цоевском вообще будто бы кто-то умер, потому музыкант, рискуя быть рассекреченным, высовывал кончик носа через щель, иначе ладен был задохнуться. Ко всеобщему счастью и облегчению, пассажиры их вагона имели отпускное настроение, потому всячески пытались им помочь, за что Витя, Марьяна и команда негласно их благодарили. После этого корчиться в рундуках все категорически отказались, а второй контроль ожидался ближе к вечеру. Его, то бишь Виктора, вместе с Марьяной забросили на багажную полку в купе проводников и закрыли массивным чемоданом, чей, когда раскачивался, очень бил вторую по коленкам, в то время, как Витя где-то сзади беззвучно трясся от смеха. На этот раз контроллер оказался не настырный, и быстро отстал. А потом, уже поздним вечером проводники поезда (большинство контингента чьего составляли студенты) прознали, что в фирсовском вагоне едет Цой — пришли вместе с безалкогольными напитками и раздолбанной гитарой. Всю ночь, наверное, вопили на разные голоса, а наутро Цой понял, что сорвал голос, и не может говорить. А потом они с Марьяной сняли сарай на задворках одного из домов, и зажили там беззаботной жизнью, прогуливаясь следующим днём по Коктебельскому пирсу…****
Из сладких, но увы, как теперь Цой понял, далёких воспоминаний, его вырвал голос дедули: — Не хотите ли бутерброд? Голос Виктора наверняка бы сказал «нет», но желудок опередил его и ответил «да», подав свой завывающий голос. — Пожалуйста… — Немного неловко ответил музыкант. Через минуту он уже смаковал во рту насыщенную колбаску и мягкий хлеб. Еда отвлекла его от досадной и горестной мысли о том, что всё, что он пережил за эти двадцать восемь лет буквально от него оторвалось. Он больше не чувствовал себя соучастником событий: Витя ощущал себя посторонним наблюдателем, свидетелем своей жизни, Марьяну и всех своих близких — незнакомцами, а прожитую жизнь — сном, а всё, что было после забытья у трассы — вырванной страницей из его жизни. Каких-то там тридцать лет. Это он проверил по календарю. Кореец понял, что то, куда он попал — это просто фантастика будущего, и общество здесь совершенно другое. Всё шло против него, было много неопровержимых фактов, и он даже почти принял то, что он умер, и видит новый мир спустя столько лет, но пытался найти объяснение тому, почему жив, почему он здесь и почему его все видят. — Вы выглядите очень озабоченно. Что Вас волнует? Вместо ответа, Виктор удручённо помотал опущенной головой и поднял на старика взгляд. Молодой человек метался из крайности в крайность, пытаясь определиться, говорить ему, или нет, и только Бог мог знать, какая битва точилась между двумя полушариями его сознания — одно доверяло и велело говорить, дабы сбросить такую ношу, а второе, более рассудительное — говорило, что нельзя так просто доверяться незнакомому человеку. Потому что неважно, вошёл он в твоё расположение, или нет — но вы знакомы всего лишь несколько часов. — Понимаете… Думы о жизни и о вечном. — Ловко избегая сути вопроса ответил Цой своим глубоким голосом, и понурил голову, в молчании. Дедушка, казалось, тоже выглядел слегка озадаченно. Своим сосредоточенным взглядом он продолжал смотреть на Витю, и взгляд этот был… Неприятный, он был раздевающим. Такой взгляд настойчивого человека, который всё равно продолжил бы упёрто добиваться того, что поставил себе раньше за цель. Он обычно заведомо отталкивал людей, хотевших остаться наедине. Такой человек обычно навязывал свою помощь. Вот и Даздраперм Иннокентьевич выглядел соответственно. — Ну, Виктор, а что за думы о жизни? Я вижу Ваш удручённый взгляд — Вы будто бы раз за разом заходите в тупик или не можете что-то решить. Я точно не могу помочь? Это заставило парня ещё раз задуматься. Перед тем, как говорить, он сделал глубокий вдох — ибо, возможно, опытный дедуля мог действительно дать хороший совет? — Я, просто, понимаете, немного запутался. — Нужно было сформулировать мысль как можно чётче, и посему Цой делал небольшие паузы между предложениями. — Весь мир, кажется, стал совершенно другим. Эта действительность, она… Отталкивает меня, не я этого хочу. Всё стало таким незнакомым и чужим, и… Я, кажется, потерялся и больше не знаю, чего хочу. — Мм… Понимаю. — Загадочно промычал Даздраперм Иннокентьевич, сложив руки на коленях. Однако после, ухмыльнувшись, ответил: — Знаете, Виктор, я бы сказал, что это всё проблемы возраста, ведь Вам скоро тридцать. Но нет, я вижу, что проблема здесь имеет свои далёкие истоки… — …Я рад, что Вы меня понимаете. — Облегчённо ответил тот. — …Так потому, Витя, Вы можете смело мне всё высказать, я Вас слушаю. «Или не понимаете…» — Додумал уже самостоятельно про себя музыкант. Ведь нужно было как-то выкрутиться. Даздраперм Иннокентьевич усомнился бы в своих выводах, или в своём старческом маразме, если бы услышал всю правду про прошлую жизнь, про перерождение, про то, что случилось сейчас, про все мысли. Нет, открываться нельзя было однозначно — к тому же, что… Было много лишней информации, которой делиться не то, чтобы хотелось. «Ладно, не проблема.» — подумал он. — Просто, понимаете… Складывается ощущение, что раньше я был совершенно другим человеком, и я жил другую жизнь. А сейчас, перемены — мне страшны эти перемены. Старик ещё с минуту молчал, задумчиво прорезая глазами дыру в бесконечность. Его не стоило сейчас тревожить, и в ожидании ответа, Виктор продолжал думать о своём. О том, что сказал. О чувствах. Думы о жизни и вечном. — Знаете… — Послышалось тихое, — Вы очень мне его чем-то напоминаете — Цоя, я имею в виду… Этой мыслью; Вы сказали, Вы очень его любите? Так вот, я дам Вам один совет — точнее, процитирую. Вы знаете? Он говорил «Живи так, будто завтра умрёшь — мечтай так, будто будешь жить вечно». Не бойтесь перемен, мой дорогой друг, они рано или поздно наступят. Вы ещё слишком молоды для того, чтобы так сильно их бояться, но я подтверждаю, что Вы чрезвычайно умны и вдумчивы, молодой человек. Встречайте перемены, как старых друзей, принимайте их — а если перемены негативные, то сделайте всё для того, чтобы сделать свою жизнь лучше. Вы заслуживаете этого, много кто заслуживает. Но не знает, как себе помочь. — …Да. — Ответил Цой, кратко кивнув головой. — Вы правы, Даздраперм Иннокентьевич. В Ваших словах что-то есть. На душе стало спокойнее — как будто после страшного сна ты прибежал к родной матери, а она обняла тебя, и ты, пока она тебя успокаивает, прижимаешься к ней крепко-крепко, как будто в последний раз, и вдыхаешь её запах. Родной, мамин. И засыпаешь у неё на руках. И её слова — это колыбель, и после них любой кошмар будет пустяком. Они переоделись в пижамы — дедуля в свою, а на Вите остались одни трусы да майка. Проводница принесла им постельное бельё, и они застелились, легли. — А теперь ложитесь спать, Виктор, — Старик загадочно ухмыльнулся (как все, кого бы он, чёрт возьми, ни видел!). — Завтра Вас ждёт трудный день. Помните, что я сказал. — Спокойной ночи, Даздраперм Иннокентьевич. — Спокойной ночи.***
— Мы скоро прибываем. Сообщила по-деловому проводница, аккуратно заглядывая в щель в двери, чтобы не потревожить пассажиров, и пошла оповещать остальных дальше. Цой приподнял голову с тёплой подушки, посмотрев в сторону источника звука, а потом вновь рухнул обратно. Полежал так ещё с минуту, и нехотя, лениво сел на полке, раскачивая ногами то в одну, то другую сторону, пока он просыпался, облокотившись руками за края. Потом пришло время переодеваться. Особо много одежды у музыканта не было — так, несколько тряпочек, которые он приобрёл себе ещё в магазине с Максимом. А это стоило видеть! Стоило видеть, как Цоя удивило такое количество брендов, марок, разной одежды на любой вкус и цвет, размеры торгового центра. Ещё больше удивила свобода выбора и принты — а больше всего цены, поэтому он выбрал пойти в секонд-хенд и закупиться там. Теперь у Вити была и майка, и нижнее бельё, и штаны, и пару футболок на выбор (дабы было поразнообразнее), носки и кофты, что уже на зиму. На куртку не хватило денег, да и по сезону пока подходила косуха. Но всё-таки свобода одежды для простого советского гражданина была в диковинку, потому что чтобы на этих футболках и остальном не было написано, то всё равно продавалось. А раньше подобное они могли достать только в Японии, с выступлений. Виктор и не спешил что-либо покупать, но помнится, как ему на память подарили одну красивую чёрную майку — вот это и подразумевалось. Теперь на нём были надеты спортивные кеды на случай такой жары, как сегодня (ибо несмотря на то, что было раннее утро, солнце нещадно слепило всем глаза и жарило весь вагон, как курицу на гриле), белая футболка, чёрные шорты до колен. Цой, возможно, потом пожалеет об этом, но сейчас он не придавал этому значения. Только переодевшись он обратил внимание на то, что его нового знакомого дедушки за столом нет, и это немного того озадачило. В прочем, Вите сейчас было не то интересно, и он больше сосредоточился на том, чтобы удостовериться в том, что он помнит, что его ждёт дальше. Значит, так… Стоило прибыть на вокзал, и его должна была встречать девушка. Отличить её можно было благодаря табличке с его именем — здорово. Максим говорил ему что-то про то, что остаться у неё можно будет на столько, насколько душа пожелает, и этот вопрос главного героя, на самом деле, сильно смущал. Надо будет узнать у девушки подробности. Зовут её, кстати, Антонина.***
Со своим немногочисленным багажом, Витя вышел на платформу. Она была не многолюдной, скорее со средним потоком. Широкая, с высокими потолками — старый добрый Московский вокзал в Санкт-Петербурге, который он помнил… Но не узнавал. Даже он успел измениться, но Цоя уже не расстраивало ни единое изменение. Мужчина поправил сумку на плече; прищурив глаза, посмотрел на потолок, подставив сверху над лбом свою ладонь, чтобы не попадало солнце — Виктор загляделся, рассматривая станцию вдоль и поперёк, подняв голову, после чего выровнялся, и уверенным семимильным шагом направился в сторону спуска с платформы. Там же он прошёл быструю проверку своих документов и вышел в само здание вокзала. Он расстерянно искал девушку взглядом с несколько секунд, поворачиваясь вокруг своей оси, пока всё-таки не нашёл её с табличкой в руках — «Виктор Шегай». У неё были тёмно-каштанового цвета волосы, каре с ровными кончиками, алый обруч. Антонина была одета в чёрные штаны с высокой посадкой, красную кофту с рукавами до локтей и круглым, но небольшим вырезом. У неё были мягкие, но в то же время и не очень черты — Тоня имела овальное, возможно слегка приплюснутое лицо, нос с горбинкой, брови, похожие на ниточки (музыкант заметил, что они были также подведены, от чего казались темнее, чем были), губы в красной помаде (стоило отметить, что она, всё-таки, очень подходила под образ). Увидев её среди толпы, Витя облегчённо выдохнул, ухмыльнувшись. — Здравствуйте, — Он также быстро пересёк толпу и перешёл на её сторону, протягивая руку для рукопожатия. — Я Виктор Шегай, рад нашей встрече. — Мне говорили, что Вы похожи на Цоя, когда я спрашивала, как мне Вас узнать, — Девушка пожала ему руку, смотря на мужчину выше неё украдкой и с неясным посылом. — Но такого совпадения я точно не ожидала. И я рада нашей встрече — меня зовут Антонина Лебедева, но можете называть меня просто Тоней. — И я тоже рад. Зовите меня Витей. — Корейца оттолкнула такая ремарка касательно его сходства с… Самим собой. Это было справедливо, но совсем необязательно. — Прошу, давайте на ты. Пойдём, я заказала такси до места, где ты теперь будешь жить. — Убрав табличку вниз, Тоня взяла его за руку и потянула за собой через толпу теснящихся друг возле друга людей. В любой другой ситуации он бы сказал, что может идти сам, но сейчас Виктор ясно понял, что в переходе через эту толпу ему понадобится её помощь. И хотя незнакомка испортила первое впечатление о себе своими словами, положиться на неё стоило. Через несколько минут они уже сидели в такси, а она говорила адрес. — Малая Садовая улица, дом 124. — И сунула деньги вперёд. Цой уже привык к такому сервису, где такси заказывается заранее и с использованием телефона, но своего у него не было, да и сама по себе такая система была для него пока что слишком сложной. Основные принципы жизни музыкант изучил в Риге с Максимом, а продолжал своё обучение азам выживания в современном обществе уже в Ленинграде, который уже Санкт-Петербург, который и Питер. Особых ассоциаций или воспоминаний связанных с этой улицей у музыканта не было. Доехали они быстро. Дом оказался дореволюционной кирпичной постройкой в трое этажей розоватого цвета. На последнем этаже по центру располагался балкон с металлическими, покрашенными в чёрный поручнями, очень хилый. Это был дом, не прошедший капиталный ремонт — у него слегка обдолбилась штукатурка, а некоторые из помещений даже не угадывая можно было назвать нежилыми. Все окна были облачены в белую, но такую же старую и потерявшую свой косметический вид раму. Для Виктора оставалось загадкой, оставались ли здесь когда-нибудь люди — потому что жилищные условия, которые устроили бы равнодушного ко всему Цоя, порадовали бы не всякого. Интересно — крауч… Краучсер… Краучсерфинг для Лебедевой — это хобби, или она может на этом заработать? ** — Вобщем, домик не новый, но здесь очень хорошие люди. — Отрекомендовала она своё скромное жилище, давая зрителю первое о нём впечатление. Цой молча кивнул, с неподдельным интересом рассматривая каждый уголок. Живой уголок. Из под потрескавшегося фундамента дома то и дело росли трава и растения, несколько одуванчиков. Здание в целом выглядело так, будто оно сейчас накренится и развалится прямо перед его глазами. Из под давно обсыпавшейся штукатурки виднелись очертания каждого кирпичика. Виктор мог сравнить это с тем случаем, когда ты смотришь на совершенно открытого, голого во всей своей сути человека и он представляется таким, каким он является на самом деле. Это первое, что пришло к парню в голову. Они зашли внутрь. Лестница, как и ожидалось, была старая, с красивыми и изящными деревянными перилами, грязная от следов подошв, потрёпанная, спиральная. Этаж выходил на такие же старые двери — мало кто хотел менять их на более новые… Здесь или никто не жил, или не было дела… Всё равно дом скоро сам развалится — он ведь такой хрупкий, старый, дряхлый и забытый среди обставивших его многоэтажек… Утеснённый старый дедушка среди пылких подростков. И вот, Тоня звенит ключами. Двери распахиваются, и перед глазами Цоя предстаёт старая, но приведённая в приличный вид квартира. Его внимание привлекли слегка старые, но симпатичные обои салатового цвета, обыкновенный, но заново лакированный паркет, кое-какая, но хорошо вписывающаяся тёмная мебель. Его внимание привлёкло и то, что она совершенно не отличалась от той, что была в его время, хотя предположительно должна была. Они вдвоём вошли в коридор — он проходил немного вперёд, а по правую его сторону была дверь на кухню. Прямо впереди была гостиная, а точнее видна одна её часть. Из неё же в левую сторону шёл проход в спальню. Слева в коридоре стояла симпатичная деревянная вешалка с немногочисленными вещами, и под ней же тумбочка, на которую можно было присесть. Дверей на кухню не было — острые углы стен прикрывала только белая дверная рама. Витя мог разглядеть белые (отдававшие жёлтым из-за времени) с потрескавшимися углами и чёрными круглыми ручками кухонные тумбы, кусок такого же старого стола без скатерти в продолговатой узкой комнатушке. Ламинат тоже казался грязноватым. Когда здесь в последний раз делался ремонт? — Это квартира моей бабушки. — Предугадывая все мысли музыканта, ответила та, откладывая на коридорную тумбочку ключи. — В наследство получила. — Мм. — Промычал понимающе Цой, рассматривая потолок, вскинув наверх брови и поджав губы как бы давая понять, что зрелище впечатляет. — Неплохо. Девушка обула тапки, и бросила под ноги гостю точно такие же. — На, держи. Справа кухня, там ванная, впереди гостиная, а слева спальня. Располагайся, а я пока разложу твою раскладушку. — Я могу чем-нибудь помочь? — Спросил тот. — Разве что просто тут осмотреться. — Лебедева ухмыльнулась и хмыкнула. Свои немногочисленные вещи Виктор Робертович оставил в прихожей. Первым делом он проинспектировал кухню — и ничего особенного там не нашёл. Холодильник был крохотным — наверное, еды на одного как раз хватает… В маленьком судке в одной из тумб хранилась парочка приправ в ярких упаковках, несколько пустых и полных варенья банок, на столе лежал хлеб в упаковке. На изыски рацион Тони явно не блещет — в холодильнике внутри яйца, несколько сырков, овощи, молоко с кефиром, колбаса, а в морозилке замороженная курица. Он взял второй из списка, распаковал и надкусил. На вкус слишком приторно — так, будто его намеренно подсластили… Сначала Витя даже не понял, и скривился. Посмотрел на срок годности — вроде всё хорошо. Но не такой вкус. Не принял во внимание и доел, ибо после дедушкиных бутербродов в поезде больше ничего не ел, выкинул обёртку. Ванна была тоже старая, чугунная. Новое зеркало, приятная раковина, женские «причиндалы» на тумбочке на стене. Белая шторка. Гостинная была ещё краше — в ней стояло несколько вазонов в симпатичных горшках, один высокий. Тёмно-синий диван и телевизор, а тумбочке с салфеткой на нём. Прямо, как Цой и представлял… А на ещё одной стоят фотографии. Витя пригляделся: женщина среднего возраста, ребёнок, и все в окружении других взрослых. Тоня и её бабушка? Несколько снимков не стояли на подставках, а были сложены в стопку. Цой начал их рассматривать — старые, старые… Мужчины, женщины, дети. И вот, а это что? — Дед любил его слушать. — Девушка стояла, сложив руки, у двери в спальню, и с надменной ухмылкой наблюдала за действиями нового знакомого. — Даже ездил на его концерты и брал автограф. — А где это было?.. — Цой всё пытался вспомнить, где видел кого-то похожего среди миллионов фанатов. — Не знаю, я не интересовалась. Просто оставила на память всякий хлам о нём. В Лужниках, вроде… Я не слушаю Цоя. — Да… Не припомню такого. — А? Ты о чём? Тебя тогда ведь даже не было. Музыкант аж вздрогнул. Точно! — А я просто да, слушаю иногда… Думал, вспомню. — Он пожал плечами. — Ну, не шути, никто бы не вспомнил. Но подпись у него красивая. — Возможно. — Витя издал смешок. Вот уж спасибо. — Русский рок вообще не слушаешь? — Нет. Я тут тебе кровать разложила, будешь идти спать? — Да, давай. — Произнёс тот, не долго думая. Заснуть было сложно. Особенно после того, как перед сном Тоня сказала: «Только будь осторожнее, а то иногда здесь проползают тараканы».