Clocks and Blades

Кацуки вращало вокруг своей оси, пока он падал с бешеной скоростью. Ветер ожесточенно швырял его со стороны в сторону, будто он ничего не весил. — ГДЕ ТЫ? — он попытался проорать во всю силу лёгких, но голос звучал не громче шёпота. — ГДЕ ТЫ? Он знал, что его преследуют, знал, что его вот-вот поймают, знал, что он должен сбежать до того, как его приберут к рукам. Он знал, что ему нужно прикосновение Урараки, чтобы остановить падение, но сколько бы он не кричал, сколько бы не оглядывался, а её нигде не было видно. Его причуда. Он может использовать свою причуду. Кацуки выставил руки перед собой и попытался выпустить залп, но ничего не произошло — ничего, только резкая боль пронзила его ладони и растеклась по рукам. Он в ужасе посмотрел на пальцы и увидел, что они стали чёрными. — О, да, ты разве не помнишь? — он повернул голову и увидел свою мать, которая расслабленно летела рядом с ним, ветер едва касался её светлых волос, в то время как Бакуго он трепал неистово. — У тебя больше нет причуды. Её забрали после Камино. Говорила я тебе, что надо прекратить быть заносчивым засранцем по отношению к людям, и вот чем закончилось. — ПОМОГИ МНЕ! — надтреснуто прошептал он. Крик так и не прозвучал. — В смысле «помоги»? Просто лети, как и все остальные! Мы все здесь в безопасности. Что за херню ты творишь, Кацуки? И она взлетела, исчезая в серо-чёрных тучах. Неожиданно земля стала приближаться, и он попытался заорать от ужаса, но с губ сорвался только шёпот. И он разбился. Кацуки слышал, как громко хрустнули его кости, и дикая боль одним выстрелом прошлась по его телу. Попытка пошевелиться не увенчалась успехом — он был парализован, и что-то очень тяжелое прижимало его к земле, мешая двигаться… Кацуки распахнул правый глаз. Он был мокрый от пота, сердце громко стучало в ушах. Его первой реакцией было осмотреться, но боль из его сна, понял он в панике, была настоящей. В жизни его тело так не болело. Боль в левом колене была настолько нестерпимой, что он не мог даже пошевелить ногой, и когда попытался опереться на локти, то ощутил, как сотни игл глубоко вонзаются в мышцы. Он не смог слишком приподняться — не с дюжиной одеял сверху, как он заметил. Он зарычал, голос был хриплый, глотка болела. Какого хуя… Он болезненно перевернулся на бок и, собрав все силы в руках, скинул с себя тяжелые одеяла. Поток холодного воздуха заставил его дрожать, но в самом лучшем смысле. Не то, что вчера вечером… Кривясь, он медленно сел, держась за бока и аккуратно, и выровнял ноги перед собой., глядя в никуда. Ёбанный пиздец. Воспоминания начали постепенно возвращаться к нему, некоторые из них были размытые, некоторые — отчётливые, некоторые — несуществующие. Он прикрыл правый глаз и накрыл лицо рукой в попытке сконцентрироваться. Он помнил падение — очень чётко — и жуткую тишину, которая наступила, когда Урарака поймала его. Затем его воспоминания набрали сумасшедшую скорость, перенося его из одного обрывка в другой. В одно мгновение он смотрел на Урараку, в другой — её тошнило, затем она ударила его, и вдруг кричала на него что есть мочи, а вот уже и плачет. Ты выглядишь так… словно всё знаешь… обо всех… так скажи… скажи мне, Бакуго: почему я не смогла спасти одного единственного человека? Он отгородился от воспоминания с её искаженным от горя лицом и попытался двинуться дальше. Кацуки едва помнил своё бесконечное возвращение в общагу — помнил, что несколько раз рухнул из-за невыносимой боли в ноге и боках, помнил, что последние пару метров до входа в здание ему казалось, что внутри его ноги лезвие, помнил, что постоянно останавливался, пока добрался до лифта. Ещё он помнил, что решил пойти к Киришиме, каким-то хером осознавая, что тот поможет, не задавая лишних вопросов. Помнил он и шокированные лица одноклассников, которые решили завалиться к его другу в комнату вместе с пацаном и тремя другими малыми. Ярость тут же разгорелась в его груди и изверглась лавой в его мозг. «Конечно», — подумал он, крепко стиснув зубы, пока чувство унижения разъедало кислотой его глотку. Конечно, ёб вашу ж мать, они все там были. Он помнил пацана, его побелевшее лицо и распахнутые испуганные глаза, в которых не читалась просьба о помощи, а наоборот — словно именно Кацуки нужно было спасать. Безумие заволокло его сознание, сжигая в раскалённом аду. Он открыл правый глаз, рука соскользнула с лица. Кацуки тяжело дышал. Из всех людишек на этой проклятой планете ему, блять, должны были помогать именно Деку и Половинчатый. Да он уебёт Киришиму. Кацуки затряс головой и тут же прекратил это, когда его мозг по ощущениям вхуярился в череп, как молот о стенку. Плохо помнилось, как он оказался в постели. После душа он был поглощён ощущением горячей воды вокруг себя, которая выжигала остатки жизни из него, пока он не привык к температуре, не расслабился и не почувствовал себя снова живым. Он смутно помнил, как Хвостатая его подлатала, но под кофтой обнаружилось куда больше повязок, которых он не помнил. И как он ушёл из общей гостиной для него тоже оставалось загадкой. Он посмотрел на руки, чувствуя себя так, будто на него вывернули ведро с ледяной водой. Его пальцы были ярко-красные, потрескавшиеся, со сползшей кожей, словно он сильно обжёгся. Ещё он осознал, насколько онемевшими и непослушными они были, и когда он посмотрел на свои ступни, то обнаружил их в таком же херовом состоянии. Когда он попытался надавить на них, то тоже ничего не почувствовал. Оглядевшись, он заметил два костыля рядом со столом — этой детали в его памяти не обнаружилось. Просто идеально, блять — единственный человек, на которого он может всегда положиться, то есть он сам, проебался сразу по двум позициям: ментально и физически. Он предположил, что Хвостатая должна была создать костыли, и он надеялся, что она не ждёт от него благодарностей или ебучих поклонов. Она ему не нужна. Ему никто не нужен — он пошёл к Киришиме, да и то не за помощью! Ему просто надо было маленько передохнуть в его комнате, немного привести мысли в порядок — да, это единственная причина. Он попытался подняться на ноги, но они задрожали и едва не подогнулись под ним. Он задыхался от злости на себя — насколько пиздецки он слаб. Давай, скотина, давай! Поднимайся, блять! Он продолжал подбадривать себя, пока не смог встать на ноги — ну, точнее, на правую ногу, левая болела уж слишком сильно. Он медленно согнул ужасно напряженные перевязанные руки и уставился на костыли, быстро соображая. Принять душ в таком состоянии он не мог, не говоря уже о том, чтобы снять одежду. Бля, да он даже не способен надеть носки. Однако, что он мог сделать, это упаковать свою одежду в спортивную сумку — форму, обувь, носки, нижнее белье и вещи для душа — надеть тапки, пойти к Исцеляющей Девочке, попросить её вылечить его и вернуться, чтобы снова быть самым охуенным в этой школе. Звучит неплохо. Он с трудом проковылял два метра от кровати до костылей, почти завалившись на стол, когда добрался наконец до них, и теперь снова задыхался. По комнате он двигался с большим трудом, и его разочарование достигло нехуёвых высот, когда он-таки схватил свою сумку с вещами, как попало всунул туда учебники и пенал. Закинув с болезненным шипением сумку на плечо, он посмотрел на часы на стене: 5.43. Отлично. Значит, никто ещё не проснулся. Хорошо. Теперь ему надо было совладать с костылями — раз плюнуть — и выметаться из общаги, пока никто из утырков не встал и не увидел его в таком состоянии. Но прежде чем он понял, что делает, Кацуки поймал себя на том, что стоит спиной к открытым дверям лифта и смотрит на Ураракину дверь. Раздражение и что-то ещё — беспокойство? «С хера ли», — промелькнуло у него в голове, когда он вспомнил, как она заставила его себя чувствовать, когда оставила его в грязи под дождём, ссутулившаяся и хромающая, с прилипшими к лицу каштановыми волосами и плачем, который никогда не должен был звучать. Он продолжал смотреть на дверь, колеблясь. Он с ней не церемонился, но и она с ним — тоже. Кацуки готов был уничтожить любого ублюдка, который заявит ему, что она хрупкая. Но всё же она была в таком же состоянии, как и он сам, если не хуже. Стоит ли позвать её с собой к Исцеляющей Девочке. Или нет? Она ясно дала понять, насколько мало она о нём думает — или наоборот слишком много, но в её голове всё исказилось. Он сделал шаг вперёд, рыкнул и отвернулся, снова остановился и развернулся назад, мотнул головой и нажал кнопку лифта, чтобы тот снова открылся, и оглянулся на её дверь. -Нахуй, — он покрепче взялся за костыли и поскакал на одной ноге к её двери, занёс кулак и замер. Почему он должен? Почему, блять, он должен делать первый шаг — ему не надо ничего доказывать, он не сделал ничего, чего она не хотела. Даже если её травмы кошмарны, она уже большая девочка и могла сама, блять, о себе позаботиться. Где именно он собрался вмешиваться? Будь я быстрее, будь я сильнее, будь я более внимательно к развитию своей причуды вместо того, чтобы мечтать о Деку-куне, то возможно он бы… возможно сэр Ночноглаз был бы… Было ли у него такое же охуевшее лицо, как у Деку, когда Кацуки неохотно рассказал ему о чувстве вины, которое сжирало его после Камино? Любопытно. — Нахуй, — пробормотал он снова. Он постучал. Трижды, интервалом в секунду. Он ждал, где-то между лёгкими и животом нарастала нервозность, сокращалось дыхание и потели ладони — слава богу, они потели. Кто бы мог подумать, что ему так не хватало сырости на ладонях? Плевать, даже если от этого его руки покалывает в процессе. Он стоял перед молчащей дверью как придурок непонятно сколько времени. Когда ему не ответили, его волнение, как и остальные его эмоции, превратилось в злость. — Похуй, — он развернулся и поскакал обратно к лифту, сердито нажимая на кнопку. Нахуй её. Он пытался. Он пытался о ней позаботиться, а в итоге всё впустую, что в очередной раз доказало, что нет смысла помогать людям. Она может взять свою вину и бесполезность и засунуть себе в жопу — он об этом позаботиться. Потому что ему похуй. Похуй. Ему похуй. Почему должно быть наоборот? Начнём с того, что это её причуда отправила их на херову орбиту! Его причуда не доходит до таких крайностей — да, с её помощью можно разрушать и даже летать, но не унестись, как ёбанный Аполлон-11, будто он собрался покемарить на Луне! С какого хера ему не должно быть похуй?! Когда Кацуки добрался до первого этажа он был взвинчен до предела. Хватит с него. Ему досталась годовая доза унижений за один вечер, и давать шанс Вселенной уничтожить ещё один день он не собирался. У него в голове промелькнуло испуганное лицо пацана, из-за чего ему захотелось разъебать хоть что-то, потому что позор теперь смешался с его злостью. Ну и нахуй пацана тоже. Носится за Ураракой, слюни на неё пускает, словно она ему солнце заменяет — да хоть пусть приклеится к ней и будет задротом, как ёбанный Деку, если ему так угодно. Но Кацуки в этом не участвует. Он позволил себе отвлекаться слишком долго, и, блять, надо снова сосредоточиться на действительно важных вещах. Например, на спортивном фестивале, который уже завтра. Кацуки громко выругался, наслаждаясь тем, что в этот час на улице никого не было, пока он пересекал влажный, но залитый солнцем кампус. Он не мог поверить, что из всех людей именно он оказался в такой хуёвой ситуации. И когда так много было поставлено на карту! Так много он сделал для своей сокрушительной победы в этом году — да он неплохо начал, а? Не способен ходить без грёбанных костылей, потому что ебучая плакса бросила ему вызов. Когда до него допрёт-то? Разве он не мог дождаться спортивного фестиваля, чтобы сокрушить её там с остальными? Пора возвращаться в реальность. Он будет идти по своему графику сегодня и завтра, и не позволит снова себя отвлекать. А сейчас ему надо к Исцеляющей Девочке, чтобы его подлатали, после чего выбросить херовы костыли и убедиться, что ни один из утырков не проболтается о вчерашнем. Он кивнул сам себе и зашёл в здание лазарета, вызвал лифт. Что могло пойти не так? *** «Да всё», — осознал он, когда зашёл к старухе в кабинет. Всё могло пойти не так или уже произошло. Потому что, блять, видимо, недостаточно гордость душила его яростным позором, Вселенная решила подлить масла в огонь, вот только вместо масла решила воспользоваться огромным зеркалом, в котором он увидел своё отражение и замер на месте. Вот, блять. Блять. Блять. Его левый глаз не просто не открывался — он почернел. Такой же чёрной и напухшей была его бровь и щека — половина его рожи, если быть точным, губы сухие и потрескавшиеся. Холодный пот пробежал у него по спине, когда он смотрел на рот, который теперь напоминал о том обклеенном руками ублюдке, который похитил его несколько месяцев назад. Кацуки едва узнал себя, отчего его затошнило. От увиденного дальше его сердце ухнуло в желудок: он смотрел на кровать возле окна, по которой скользили первые лучи солнца, которые он так любил. На прикроватной тумбочке кто-то оставил большую коробку с салфетками, по поверхности мебели валялись использованные — некоторые разлетелись по полу рядом с кроватью. Там же, на тумбочке, стоял большой стакан воды, и рядом с ним — упаковка лекарств, похожая на те, которые принимала его мать, когда не могла заснуть, и ещё одно лекарство Кацуки опознал как сильное обезболивающее. У подножья кровати кто-то сложил школьную форму девушки и кое-как почищенную тренировочную одежду, включая уродливую жёлтую кофту. Человек, лежащий под толстым термоодеялом, похожим на то, которое он обнаружил у себя с утра, спал к нему спиной, но ему не нужно было проверять, чтобы узнать, что каштановая голова, которая мирно покоилась на подушке, принадлежала Урараке. Так вот куда она направилась. Он хотел пнуть самого себя, что даже не подумал об этом, вместо того, чтобы пойти к Киришиме и другим придуркам — это избавило бы его от унижения неспособности говорить, двигаться или думать перед всеми, кто восхищался им. Он снова уставился на Урараку, неохотно думая, что в её спящей фигуре, греющейся в мягких солнечных лучах, было что-то глубоко печальное, как будто и она, и небо вчера сошли с ума и теперь наконец-то успокоились. Третьим и последним моментом, который подтвердил, что ему ещё плясать под дудку Вселенной чокнутой мартышкой, стала сердитая мелкая старушка, сидевшая рядом в паре метрах поодаль и прожигающая в нём дырки прищуренными глазами. — Мне уже стало интересно, дойдешь ли ты до меня, — её голос был холодный, как лёд. Кацуки не ответил и поскакал к ней, остановившись чуть дальше от её стола, чем обычно, и ждал, пока она что-нибудь скажет. — Урарака-чан рассказала мне, что произошло, — не осознавая, что делает, Кацуки нервно сглотнул. Одно дело, когда тебя Айзава и другие учителя ругают, а другое — когда Исцеляющая Девочка, которая для каждого из них как родная бабушка, ведёт себя так, как будто он её сильно разочаровал. — Я надеюсь, ты понимаешь, что ты поставил ваши жизни под угрозу, сделав то, что ты сделал. И наговорить ей такие ужасные вещи… Правда, Бакуго-чан, о чём ты думал? Кацуки скривился на хонорифик, но продолжал стоять с опущенной головой и держать рот на замке. Если он хочет, чтобы его вылечили, то лучше ему смириться. Тихий звук донёсся с кровати позади них, и оба повернулись, чтобы увидеть мелкое движение, словно Урарака дрожала. — Уух… уух… — никто из них не пошевелился. Она проснулась или всё ещё спит? — …дя… дядя… нет… пожалуйста, нет… уух… Исцеляющая Девочка вздохнула. — Даже несмотря на лекарства, которые я ей дала, она всё равно… — она снова вздохнула и подошла к Урараке, снова укрыв её плечи покрывалом и тщательно заправив простынь, и только после этого аккуратно коснулась её лба. Её хныканье постепенно прекратилось. Осознание врезалось Кацуки в голову, как разъярённый бык. Это была Урарака. Она кричала во сне даже после возвращения в школу — кричала и плакала из-за дяди, из-за потерь, которые у неё накопились одна за другой, из-за чувства неполноценности и бесполезности. Это была она. Хочу просто сказать этому уроду, чтобы полечил в психушке свою башку и разобрался со своими заёбами, пока остальные хотя бы раз выспятся, вот и всё. Блять. Блять. — У меня заняло вечность, чтобы успокоить её, — её слова прозвучали неутешительно и были пропитаны болью. — Она даже не позволяла мне прикасаться к себе, у неё был такой сильный кризис тревоги, что она едва могла говорить. Мне потребовались часы, прежде чем она наконец рассказала мне всю историю, — медсестра села за свой стол и снова уставилась на Кацуки — и, к его великому смущению, он не смог удержать её взгляд, опустив глаза на свои тапки. — Бакуго-чан, принимая во внимание твою собственную историю, я ожидала, что ты, как никто другой, сможешь поддержать её надлежащим образом, а не уничтожить. Чего, по твоему мнению, ты достиг бы, ломая её дух таким способом? — она скрестила свои крошечные ручки на груди и нахмурилась. — А что насчёт спортивного фестиваля? Я думала, что ты будешь одним из тех студентов, которые в числе первых будут претендовать на победу. Зачем было так себя подставлять? Посмотри на себя! Ты и двух секунд не продержишься, если выйдешь на арену в таком состоянии. Он молча проглотил упрёки в свою сторону, как бы они ни били по его гордости. — Я жду ответа, — сказала она холодно. — О. ЧЁМ. ТЫ. ДУМАЛ? Кацуки резко вдохнул через нос и тихо ответил, стиснув зубы так, словно хотел разгрызть каждое слово: — Она хотела спарринг, мы оба зашли слишком далеко. Это правда, я проебался, но я был не единственным ответственным за… это, — он махнул рукой на костыли. — Следи за своим языком, Бакуго-чан, — сердито одёрнула его медсестра. — Сквернословие и отвратительное поведение вынудили привязать тебя к пьедесталу, словно ты дикое животное, в прошлом году, по той же причине Лига злодеев похитила тебя, и из-за этого ты последним из класса получил временную лицензию. Будь твоё поведение лучше, будь твой самоконтроль выше, ты бы избежал столько горя! Почему ты не понимаешь, что это мешает твоим невероятным усилиям стать лучшим учеником школы? Лучшим героем Японии? Он снова поморщился, когда её слова проехались по больному месту. Похоже, сегодня она решила играть жёстко. — Я понимаю, что виноваты оба, и я не говорю, что обвинять нужно тебя одного. У меня будет серьёзный разговор с Ураракой-чан, когда она проснётся, но сейчас я хочу, чтобы каждый думал о себе. Потому что если кто-то узнает, что она влезла в драку, то на это закроют глаза как на разовое недоразумение, решив, что её загнали в угол, возможно, даже выставят её жертвой. Если же узнают, что в драке участвовал ты, то никто не будет удивлён, и никто не будет тебе сочувствовать. Быть героем означает находить отклик в сердцах людей, но если они к тебе равнодушны, когда ты простой школьник, то ты никогда не станешь великим героем, которым, как мы все знаем, ты хочешь стать. Он продолжал смотреть себе под ноги, разрываясь между кипящим стыдом и удушающим чувством вины. Слишком много эмоций для одного несчастного утра. Он надеялся, что она закончила, потому что он не был уверен, что гордость позволит страдать ему дольше, не наделав глупостей. Всё сложнее и сложнее становилось игнорировать небольшой комок в горле, когда эта миниатюрная женщина едва ли не на писаном блюде преподносила все его недостатки прямо под нос и в красках описывала, кем он станет. — А сейчас, — она чуть наклонила голову в сторону. — Ты должен мне кое-что сказать, не так ли? Кацуки глубоко вздохнул. Так. Сейчас тот момент, когда он прижучит свою гордость, как бы та ни рычала и не шипела, протестуя. Он опёрся на костыли, стараясь не обращать внимание на ноющие раны, в которые будто впились иголки, ударяя электрическим разрядом, когда он низко поклонился, сгорбившись чуть ниже угла в девяносто градусов. Он знал, что должен был встать на колени и положить голову на пол, но он просто не мог согнуть левую ногу, даже немного. — Я прошу прощение за своё неподобающее поведение. Я причинил вам и Урараке-сан ненужные неприятности своими действиями, хотя должен был предусмотреть последствия до того, как заниматься таким опасным делом, при этом я ранил себя и Урараку-сан и пренебрёг правилами школы и политикой безопасности. Я нуждаюсь в лечении травм перед спортивным фестивалем. Пожалуйста, Исцеляющая Девочка, не могли бы вы меня вылечить? Бляха, как неприятно. По его стандартам он выдал дофига жополизной лести, и чувствовал, что взорвётся от накопленной злости. Он стоял в неудобном положении в тишине, пока Исцеляющая Девочка, вздохнув, не соскочила со своего места. Схватила его за рукав и посадила в кресло напротив стола. Когда он застонал и поморщился от боли, она стрельнула в него взглядом а-ля «надеюсь, это больно, потому что ты заслуживаешь этого, придурок», и, наконец-то, НАКОНЕЦ-ТО, она поднялась на носочки и громко шлёпнула своими губами по ушибленной щеке. ЧМООООК! Облегчение мгновенно охватило все части его тела, и впервые за эту болезненную вечность он почувствовал, как каждая его мышца расслабилась, когда он упал на стул, внезапно измученный, но счастливый. — Спасибо, — пробормотал он неохотно, сгибая и разгибая свои снова светло-розовые гладкие пальцы. Он моргнул обоими глазами, способный снова видеть левым — как это было удивительно — использовать оба глаза. — Могу ли я принять душ в лазарете? Исцеляющая Девочка кивнула и устало помахала рукой. — Только не сиди там слишком долго. Ты уже завтракал? — он помотал головой. — Я попрошу кого-нибудь из кафетерия принести еды. Иди в душ, — она вскарабкалась на свой стул и взял в руки рабочий телефон. Кацуки воспринял это как сигнал к уходу. Он стоял удивительно крепко на двух ногах, держал сумку без боли в плече и воевал с довольной ухмылкой, которая так и норовила расползтись по его лицу, пока он шёл в ванную комнату. Там был всего один маленький душ, но больше ему и не надо было. Он стащил с себя толстый свитер и футболку, восхищаясь, как легко он двигается, стащил с себя бинты, которые окутывали его, как мумию. Он посражался с ними некоторое время, проклиная их себе под нос, и даже собирался использовать причуду, чтобы избавиться от них. Да, но, во-первых, Исцеляющая Девочка только что безо всяких прелюдий прописала ему пиздюлей, и он сомневался, что она спокойно отреагирует, если он взорвёт что-нибудь в лазарете, во-вторых, он всё ещё не знал, сможет ли безопасно использовать свою причуду. Более разумно провести испытание вне здания. И в-третьих, как бы ему не хотелось добавлять эту причину в список, но Урарака спала в соседней комнате, и вряд ли будет в восторге проснуться от звука взрыва. В конце концов, после кучи матов и сопротивления повязок, ему наконец удалось высвободиться и залезть в душ. Он немного подвис, балдея под горячей водой. Он ни за что бы не хотел почувствовать тот холод заново. До него только дошло, насколько неловкое и почти пугающее воспоминание онемения, которому он подвергся. Его перетрясло, когда он вспомнил холод над облаками, как потрясающе там красиво и морозно до самых костей, пока он не потерял сознание… Стоп. Он мотнул головой, раздражённый тем, что ход его мыслей вывернулся таким образом. Ему нельзя думать о слишком многих вещах в ближайшее время. Он вылез из душа, высушился, надел школьную форму и вышел. Исцеляющая Девочка всё ещё была у себя в кабинете, заваленном бумагами. Перед ней стоял огромный поднос с небольшой пиалой риса, каким-то супом, тонко нарезанным сырным омлетом с перцем и большой тарелкой с почищенными и нарезанными фруктами. Рот Кацуки тут же наполнился слюной, а живот издал рёв умирающего кита. — Сядь и поешь, — почти приказала маленькая женщина, даже не глядя на него. — Занятия начинаются меньше, чем через час, тебе лучше поторопиться. Ей не надо было повторять ему дважды. Едва его задница коснулась стула, Кацуки стал сметать всё, что стояло перед ним, и меньше, чем через десять минут, поднос был пуст. Он подавил отрыжку и откинулся на стуле, довольный и удивлённый, сколько и как быстро было всё съедено. Теперь он был менее уставшим, но вздремнуть всё-таки не отказался бы. Здоровый и сытый, он больше не хотел прозябать в лазарете — не тогда, когда Урарака была прямо за ним, готовая вот-вот проснуться. Он поднялся, поклонился Исцеляющей Девочке, пробормотав быстрое «спасибо», после чего закинул сумку на плечо и вышел. Он подумывал забрать костыли и подорвать их, но решил всё-таки оставить их в лазарете. Кацуки сбежал вниз по лестнице, улыбаясь шире с каждой ступенькой, на которую он так легко спрыгивал. Тело снова было мощной боевой машиной. Правильно, Бакуго Кацуки вернулся. Всем этим сучарам лучше быть наготове, потому что он жаждет выпустить пар. Тц, будто к нему можно быть готовым. У этой мысли едва ли было время, чтобы пересечь его сознание и напомнить об Урараке, её взбешённых глазах и прилипших к лицу волосах, с кровью на лице и парящими вокруг камнями. Он выскочил из здания и немного пробежался, радуясь потрясающему чувству, когда мышцы сокращаются и расслабляются при каждом движении. Он внезапно остановился, полностью контролируя своё движение, и глубоко вздохнул с закрытыми глазами. Солнечные лучи согревали его лицо, позволяя с лёгкостью игнорировать холодный влажный ветерок, напоминающий о предыдущем вечере. Он открыл глаза и встряхнул руками. Момент истины. Он потёр руки друг о друга и по-дебильному заулыбался, когда пот сразу закапал с его ладони на предплечье. Развернув ладони к восхитительно чистому небу, он выпустил пробный залп. Знакомая отдача по плечам ощущалась как тёплое объятие, и взрыв громко заревел, загорелся прямо перед глазами — оранжевый, жёлтый, красный, и дым, и дым везде. Кацуки с облегчением почувствовал сладкий запах карамели. Всё в норме. Он здоров, его причуда отлично работает, его сознание чистое, как никогда в жизни. Всё будет в порядке. *** Ну, или это он так думал, сидя в пустом классе и делая домашку, на которую у него не было времени вчера, потому что кое-кто решил взглянуть на грёбанную стратосферу — и этот кто-то был он сам, но не суть. Так вот, пока он размышлял, в класс вломился Очкарик, словно опаздывал на поезд, и сразу за ним зашёл пацан, чей галстук был так затянут, что больше походил на ошейник. — Бакуго-кун! Вот ты где! Мы волновались! — Папа! Ёбанный пиздец. Он волком посмотрел на пацана, после чего вспомнил, что тому абсолютно начхать, насколько Кацуки может опасно выглядеть. — Какого хуя тебе надо, дурила, — наехал Кацуки на того. — Вали в свой херов класс, пока я не подорвал твою задротскую задницу! — Не могу поверить, что ты ушёл и даже ничего не сказал! — пацан сердито стоял с коробочкой в руках, явно настроенный закатить скандал. — Ты даже не подождал меня! Злость вскипела в Кацуки и затуманила разум и мысли, отчего рассуждения снова укатились в знакомое русло. — С хуя ли мне тебя ждать! Тебе чё, пять?! Чё, сам о себе позаботиться не можешь?! — Я волновался за тебя! — крикнул пацан в ответ. — В последний раз я тебя видел, ты был в паршивом состоянии, а когда я проснулся, то тебя не было в твоей комнате, и м… Уравити тоже пропала, и все бегают вокруг, говорят, что надо вызвать полицию и обыскать окрестности. Ещё и Шото-сан настаивает на том, что вы двое подрались, и именно Уравити тебя так отметелила, и-и… какого чёрта! Я волновался! Его обычно мягкий голос стал глубже и подозрительно напоминал голос самого Кацуки, да и малой впервые так громко орал. Эта деталь только подлила масла в огонь его злости, и он поднялся со своего стула, который со стуком упал на пол. Очкарик посмотрел на Бакуго, и его очки опасно блеснули. — В смысле, в паршивом состоянии… О какой драке идёт речь? — Кто тебе сказал, что за меня надо волноваться?! Почему бы тебе не попереживать за свою жалкую жизнь, а?! Ты мне нахуй не сдался, как и твоя жалость! — гаркнул он на раскрасневшегося пацана. — НО ТЫ МНЕ НУЖЕН! — завопил он так громко, что Очкарик подпрыгнул и оглянулся на дверь, словно ожидая, что кто-то придёт и подаст официальную жалобу. — Почему тебе так сложно понять?! Я в прошлом, в грёбанном прошлом! Мама без понятия, кто я, Михо здесь нет, и ты ведёшь себя так, будто я тебе жить мешаю… и тут ты появляешься весь избитый, и ждёшь, что мне будет плевать?! Ты сейчас серьёзно?! На этих словах из его глаз брызнули слёзы и покатились по щекам. — Что за… Хули ты ревёшь? Почему все, с кем я говорю, ревут, блять?! Прекрати скулить! Он двинулся вперёд, чтобы поймать пацана и ослабить ему галстук, потому что его даже вид этой удавки бесил, пацан бесил, да вся херова ситуация бесила. Но когда его рука почти дотянулась к пацану, тот оттолкнул её и посмотрел на Кацуки сквозь слёзы. — Пошёл нахуй. У Очкарика отвалилась челюсть, Кацуки замер на месте и смотрел, как пацан выметается прочь из класса. БЛЯТЬ, НЕТ. — А НУ ВЕРНИСЬ СЮДА, ЗАСРАНЕЦ! — гаркнул он, хватая его за плечи и резко разворачивая к себе. — Это ты так со мной разговариваешь?! Если я, блять, услышу ещё хотя бы одно ёбанное матерное слово, то я вышибу такие ненужные тебе мозги, услышал меня, идиота кусок?! Пацан не ответил, только голову опустил и всхлипнул. ДА ЧТО ЗА ХУЙНЯ СО ВСЕМИ ТВОРИТСЯ В ПОСЛЕДНЕЕ ВРЕМЯ. Пацан зло вытер слёзы. — Они не позволили даже остаться рядом с тобой! — несчастно провыл он. — Меня оттолкнули прочь, словно я кто-то левый, словно я не принадлежу этому месту… Кацуки закатил глаза и вздохнул, злой на малого, на утырков и даже на самого себя. — Я в норме, ладно? — огрызнулся он, но не смог прозвучать так злобно, как хотел. — Я просто… немного переусердствовал. Такое случается. И разве я не должен стать про-героем? Разве ты не видишь меня постоянно помятым? — Ты всегда приходишь домой без единой ссадины! — пацан сердито всхлипнул. — В твоём агентстве целая армия медицинских работников, и они всегда тебя латают перед тем, как ты идёшь домой — кроме одного раза, и знаешь почему? Ты знаешь почему?! Потому что ты был без сознания в чёртовой больнице! Кацуки демонстративно закатил глаза и запрокинул голову. — Вот чё ты корчишь из себя королеву драмы? Я только что сказал, что со мной всё в порядке! Это мелочь была! Да чё ты дальше ревёшь? — добавил он разочарованно. — Я не знаю! — пацан громко всхлипнул, зарываясь лицом в локоть, плечи у него дрожали. Какого хера. Кацуки громко вздохнул и посмотрел на него, не зная, что сказать или сделать. Очевидно, что предложение забить не поможет… Кацуки попытался подумать о собственных родителях — что они делали, когда он сам в детстве бывал расстроен? Когда он плакал? Не то, чтобы он часто плакал, но бывали моменты, когда ему было плохо, верно? И тут к нему пришло вдохновение. — Хочешь торт? — выдал он с такой интонацией, будто пытался оскорбить. Пацан поднял голову, глазищи у него были красные. Кацуки замер на секунду, и лицо пацана дало толчок мощному дежавю — покрасневшие глаза и пухлые розовые щёки — но прежде, чем он развил мысль, малой вскрикнул: — Торт? — Я что, блять, заикаюсь? — набычился Кацуки, уже готовый забрать свои слова назад. — Я всё равно собирался готовить сегодня, так что если тебе хочется чего-то, то тебе лучше показаться на кухне, паршивец, — на эти слова выпустил дрожащий вздох и вытер слёзы. — А ты можешь сделать моти? — спросил он тихо сквозь ладони. — Острые, с зелёным чили? Да он просто издевается над ним. — Я похож на лоха? Конечно, я шарю, как готовить моти… Наделаю столько, чтоб ты ими обожрался до тошноты. Пацан кивнул и опустил руки, продолжая держать в руках коробочку. Кажись, он начинал чувствовать себя смущённым. Кацуки снова вздохнул и потянулся к его галстуку. — Ты, блять, задохнёшься, если продолжишь позволять Очкарику завязывать тебя так. Тот вяло хихикнул на кличку старосты. — Он не оставляет мне выбора… И он стрёмный. Михо и Тойя-кун не боятся его, но… — Похуй, — рыкнул Кацуки. — В следующий раз даже не надевай эту удавку, и вопрос решён. Смотри на меня — нет галстука, нет проблем. И да, что в коробке-то? Пацан грустно посмотрел на коробку. — Это для Уравити, — промямлил он, его голос дрогнул. — Я хотел отдать ей утром, но мы не нашли её. Она исчезла, и никто не знает где… — Она в лазарете, — он не поднимал головы и чувствовал, что пацан пристально на него смотрит. Повисло молчание. — Вы, правда, подрались? — его голос превратился в шёпот. Кацуки резко выдохнул через нос, выпуская из рук ослабленный галстук и наконец поднял голову. — Занятия начинаются через полчаса. Если ты хочешь увидеть её и передать свой подарок, то тебе лучше бежать, — он повернулся в сторону и увидел стоящего неподалёку сердито надувшегося Очкарика со скрещенными руками на груди — Кацуки почти почувствовал приближение нотаций. — Урарака в лазарете, и пацан хочет её увидеть, — сказал он старосте прежде, чем тот открыл рот, чтобы наехать на Кацуки. — Проведи его, — он прошёл мимо старосты и, не поворачиваясь, добавил: — Увидимся на обеде. Мудила. *** Тридцать минут спустя Кацуки снова почувствовал себя скороваркой, готовой взорваться и сжечь всех вокруг. Утырки пришли пять минут назад группой, и, очевидно, все те, кто был там прошлой ночью, бросились к нему, будто он был при смерти, а Деку — хе-ров Де-ку — даже предложил носить его сумку в течение дня, чтобы убедиться, что он не переутомится, и только когда Кацуки попытался броситься на него и был пойман Киришимой, зелёная пиявка поползла обратно на своё место. Кацуки пришлось буквально запрыгнуть на стул с искрящими ладонями, чтобы остальные догнали наконец, что он был серьёзен, когда сказал, что если от него не отъебутся в ближайшие три секунды, то он начнёт ломать челюсти. Естественно, его слова возымели противоположный эффект. Его тупые друзья засияли и вздохнули с облегчением, глядя, как его бомбит, а Липучка всё повторял «с возвращением, чувак», Чёрноглазка и Пикачу восхищались красотой его взрывов и сладким запахом жжённого нитроглицерина. Киришима просто смотрел на него, улыбаясь, как идиот, и когда Кацуки спросил, чё тот вылупился, то просто ответил: — Хорошо, что ты вернулся, дружище, — с дурацкой улыбочкой. Айзава-сенсей зашёл в класс сразу после этого, спасая Кацуки от тупого внимания, и Киришиму — от ужасной судьбы. Началась перекличка. Кацуки проворчал «здесь» на своё имя, и почувствовал облегчение, когда учитель никак не среагировал на него — может, Исцеляющая Девочка не собиралась его сдавать? — Урарака Очако. Кацуки застыл, пялясь на свой пенал, стараясь не шевелиться, пока учитель не продолжил. — Сенсей, — начала Лягушка, поднимаясь. Заткнись, заткнись, просто забей ради всего святого, она спит сейчас, как младенец, поэтому забей, ну! — Со вчерашнего вечера Очако-чан… — СЕНСЕЙ! — Очкарик распахнул дверь в класс, отчего все подпрыгнули. Он задыхался, как сумасшедший, его штаны были закаты до коленей и стрёмные моторные штуки на его икрах дымились — это долбодятел использовал причуду, чтобы прибежать сюда? Очкарик низко поклонился, значительно ниже, чем должен был, и крикнул: — Я приношу свои глубочайшие извинения за опоздание! Я должен был позаботиться об одном из гостей из будущего, и это заняло больше необходимого времени. И пусть мне нет прощения, это моя ответственность, и я в ответе за то, что позволил себе пропустить часть драгоценного учебного времени. ПРИМИТЕ МОИ ИЗВИНЕНИЯ, СЕНСЕЙ! — Иида, если это всё, что ты хотел сказать, то закрой дверь и сядь на место, — Айзава не выглядел впечатлённым громким заявлением Очкарика. Он снова начал поворачиваться к Лягушке, когда староста снова вмешался. — Сенсей, на самом деле, я был у Исцеляющей Девочки. Она попросила передать вам это, — он протянул сложенную записку, которую Айзава взял и прочитал в тишине. — Понятно, — наконец сказал он. Кацуки почувствовал, как сильно заболел живот, пот накапливается в ладонях. — Что ж, Урараки не будет с нами сегодня. Прямо перед спортивным фестивалем. Что за лишние заботы. Ну, спасибо, Иида. А теперь иди на своё место, — он снова сложил бумажку и положил в карман. — Оджиро Маширао. Кацуки вздохнул и немного расслабился, позволяя себе оглянуться назад, только для того, видимо, чтобы пересечься с рыбьим взглядом Половинчатого, напоминающего, кто помогал прошлой ночью. Кацуки поджал губы и почти зарычал на эту обожжённую рожу, разворачиваясь к доске. Лучше бы этот день побыстрее закончился. *** Наступил обед, пацан молча плюхнулся рядом с ним, щёки у него были красные, и Кацуки предположил, что от неловкости. Никто из них не упоминал, что случилось, зная наверняка, что лучше не будить спящего льва — особенно, если эта тварь ещё и наполовину медведь, наполовину дракон и ничего не жрал несколько дней. По крайней мере, так Кацуки представлял своё тотемное животное. В этот раз с ними сел красноволосый ублюдок, поэтому разговор не был таким громким, как днём ранее, и это вполне устраивало Кацуки. — Бакуго. Кацуки повернулся и прямо перед ним — о, какой, блять, сюрприз — стоял Половинчатый с подносом. — Отъебись, — он не обязан с ним разговаривать, да и тем у них с этим петушарой общих нет. — Ты дрался с Ураракой-сан? Кацуки резко развернулся и смерил урода взглядом, прикидывая, насколько мощный взрыв он сможет создать, чтобы отправить его в полёт сквозь потолок до того, как половинчатая гнида среагирует. И когда он не ответил, произошло странное: Половинчатый кивнул, глядя на сидящих за столом и просто сказал: — Вы знаете, как меня называть. Этот день скоро закончится. *** Когда прозвенел последний звонок Кацуки швырнул книги и пенал в свою спортивную сумку, на дне которой валялась его утренняя одежда, и свалил из класса до того, как его кто-то успел перехватить и начать базарить. Он сбежал вниз по лестнице, готовясь испытать на вечерней тренировке причуду Исцеляющей Девочки: та только лечит или же обладает улучшающими свойствами? Он вышел из здания и пробежался по пути до общежития, решая, по какому маршруту двигаться, какие упражнения он хочет выполнить, какие спецдвижения отработать и… Он добрался до центрального входа в общежитие и замер. Сидя на ступеньках, обняв себя за колени и уложив подбородок поверх рук, его встретила Урарака. Она посмотрела на него, и в её взгляде не было гнева, презрения или ненависти — только печаль и… раскаяние? Она медленно поднялась на ноги, держа в правой руке коробочку, с которой пацан таскался утром. Она выглядела почти пристыженной, и казалось шла к нему целую вечность. На ней был всё та же уродливая кофта. Кто-нибудь, купите уже ей новую — серьёзно, не так уж дорого и стоит. — Эй, — выдохнула она, да так тихо, что он едва расслышал её. Кацуки смотрел на неё сверху вниз молча, остерегаясь этого мелкого демона. Он не собирался рисковать, открыв рот, если это снова закончится тем, что она попытается заморозить его до смерти и вытрясти из него душу. Когда он не ответил, она огорченно прикусила губу. — Мы можем поговорить? Этот день был далёк от завершения.