Нереально. Заявки

Свернулся змей в кольцо, как будто всех слабей, Отводит он глаза, хоть нет стыда у змей. Смиренным кажется коварный лицедей, Как будто занят он лишь думою своей. Он улыбается, но тронь его, посмей — Он зубы обнажит, стальной иглы острей Омар Хайям.

Орочимару никогда не торопится. Орочимару держит под стопой вечность, давит её к земле и не дает ускользнуть, хоть и бьется, рвется прочь она, подгоняя саннина к очередной смерти. Но Орочимару хитер — лепит себе тела новые, как бог, из глины, растит в колбах — колыбелях, чтобы вечность его всегда оставалась под пятой. А так и не скажешь, не поймешь. Разве может кто-то распознать в этом красивом мужчине старика, который давно перестал считать свою жизнь количеством прожитых лет. Нет, жизнь Орочимару измеряется в свитках, что он может пересказать наизусть, в открытиях, что совершил он в бесчисленных лабораториях, в истинах, что он выскреб, вытащил из тени тайн древности, и обнажил во имя науки. Или собственного тщеславия. Пойди, разберись. Орочимару — клубок туго сплетенных змей. И кусает одна голова другую, беснуется внутри, извиваясь и закручиваясь сильнее. А для чего? — Орочимару-доно, результаты сканирования. Показания отрицательные. К сожалению, нам так и не удалось расшифровать генетический код. Курохэби кладет на стол туго набитую папку. Движения её плавны, почти медитативны. Она наклоняется над столом, короткие пряди падают на лицо, закрывая впалые щеки. Орочимару вдруг ловит себя на мысли, что с тех пор, как тело Курохэби освободилось, он совсем перестал слышать поступь её шагов. Где бы она не появлялась, что бы не происходило, Саэки всегда появлялась неслышно. Заточенная в царстве кошмаров Иатсу, она будто сама стала воплощением сна. — Тогда, мы попробуем иначе. У нас осталось достаточно материала Куро Зецу, чтобы продолжить исследования. — Это будет… исключительный опыт, Орочимару-доно. Я счастлива, что могу принимать в этом участие. Орочимару щурится. И не врет ведь. Не хотела бы — давно сбежала в Убежище, под защиту мечей своих псов. Но, гляди-ка, остается ведь. Ходит по поместью Ото, будто бы призрак старой эпохи. Носит кимоно как доспех и рассуждает в тишине о собственном саде. Орочимару ещё раз пробегает взглядом по ровным строчкам в отчетах и думает, что помощь Курохэби будет не лишней. И что она может остаться, пока они не завершат исследования ДНК Зецу. Саэки сидит на веранде, поджав под себя ноги. Саэки никуда не торопится. Она держит в руке письмо из Северного, в котором Онва в очередной раз спрашивает, когда их шальной лидер вернется домой. А в Ото вовсю цветет весна. Мир вокруг неё зелен и свеж и в нем нет места леденящей темноте. Поэтому Саэки отвечает так же, как отвечала и две весны «до». Ещё не время. — Орочимару-доно, вы ведь не будете против моего присутствия? — спрашивает она, разливая чай по двум небольшим чашкам. Вот-вот двери оби отворятся и на веранду выйдет хозяин вечно зеленых полей. Орочимару присаживается напротив, берет в руки протянутую чашку и делает ровно два коротких глотка. Этой весной он выглядит особенно юным, будто время для него действительно остановилось. Саэки улыбается, наблюдая за тем, как солнце играет бликами на дне янтарных глаз. — Против я или нет — какое это имеет значение, если ты всё уже решила? — он оставляет чашку и отворачивается к бесконечному горизонту. — В конце концов, какой толк от свободы воли, если её постоянно ограничивать, ты согласна со мной? — Абсолютно. Курохэби склоняется над микроскопом, кривит расстроенно тонкие губы так, что становятся видны мимические морщинки. Орочимару занят созданием клональной библиотеки, но даже так он не перестает бросать редкие взгляды на женщину. Она изменилась. Отросли волосы, огрубели очертания лица, потеряв юношескую округлость. Изменения пока незаметны, но Орочимару знает, что близится для Саэки пора истинного расцвета. А за ней придет и неизбежное увядание. Он пока не знает точно, когда и как, слишком много намешано в её крови, но уверен, что это произойдет. — Саске снова приходил, — как бы между делом роняет она, глянув на Орочимару поверх микроскопа. — Карин ушла с ним. — Значит, каждый получил, что хотел, — автоматически кивает саннин на её слова. Он слишком занят процессом, чтобы действительно задумываться над этой ситуацией. Но взгляд Саэки не отлипает от его лица. — Интересно, он забрал её потому что привык, — продолжает она, меняя предметное стекло, — или потому что привязался? Орочимару отвлекается от библиотеки и поднимает на женщину непроницаемый взгляд. Между ними — четыре лабораторных стола и целая жизнь. Саэки улыбается, паутинка морщин вокруг её глаз становится глубже, заметнее. — Полагаю, в этой ситуации у Саске просто не было выбора. Они молчат ещё какое-то время, погружаясь в атмосферу полного умиротворения, а потом возвращаются к своим делам. Орочимару запускает процесс раскладки генетического кода Зецу на компоненты, а это значит, что у них есть ещё немного времени, чтобы разобраться во всем. Шибата вырос. Саэки обнимает его за плечи, целует исступленно в непослушные вихры волос. Шибате уже семнадцать лет, и он знает о тайнах сердца своей госпожи едва ли не больше, чем она сама. Он приходит в Ото каждую осень. Греет холодные руки Черной Змеи, покорно выслушивает все эти ужасно скучные результаты исследований, которые она когда-то читала ему вместо сказок. А потом Саэки застает его за сигаретой и Шибата, — отчего-то придумавший целую историю, вместо честного ответа, — впервые получает настоящий нагоняй и длинную лекцию о вреде дешевого табака. — Я люблю тебя, мой мальчик, — шипит ласково парню Саэки, проводя длинными пальцами по бледной щеке. — Где бы ты ни был, помни: я всегда присматриваю за тобой. Возвращайся скорее. — Осенью. Я вернусь следующей осенью, как и всегда. Курохэби стоит до последнего. Она остается недвижима, как статуя, до тех пор, пока широкая спина Шибаты не скроется из поля её зрения. Саэки провожает своего ненаглядного Шибату с легким сердцем, но отчего-то у неё все равно пусто на душе. Она срывается с места, торопится обратно в поместье, чтобы увидеть змеиного саннина. Саэки почти бежит вдоль веранды, через несколько просторных комнат и коридоров, вниз, в лаборатории, где бессмертный змей трудится над очередным шедевром. — Орочимару-доно, — шелестяще произносит Саэки, после того, как Орочимару обращает на неё внимание. — Подарите мне сына. Саэки наблюдает. Она больше ничего не может сделать, кроме как оставаться немым наблюдателем, потому что Орочимару ставит свой величайший эксперимент. Она держит пальцы в замке и тихо молится на полумесяц о том, чтобы все её дети остались в живых. Смешно подумать, но она действительно переживает. Наконец, Орочимару появляется перед ней. Саэки шало осматривает его доспех и не находит на нём ни царапины. Ей едва удается сдержать вздох облегчения. — Наш сын покидает нас, — объявляет Орочимару, переводя взгляд на бескрайние рисовые поля. Где-то там Мицуки несется вперед, в погоне за собственным светом. — Ты не счастлива? — Счастлива. Эксперимент наконец-то удался, — тепло отмечает женщина, касаясь пальцами рукава его рубахи. — Разве твое материнское сердце не должно сжиматься от тревоги за сына? — спрашивает Орочимару. — Моё сердце разрывается от тревоги всякий раз, когда кто-то из вас ведет себя безрассудно. Но, таковы уж мужчины нашей семьи. Разве не прекрасно, что вы не пытаетесь изменить свою суть? Орочимару коротко кивает, полностью удовлетворенный ответом, и берет женщину под руку. От возвышения, на котором он застал Саэки, до поместья не так далеко. И ему хочется немного прогуляться, наслаждаясь безмолвием этой ночи. Женщина чинно приподнимает полы кимоно и неслышно ступает следом. Их разделяют ровно три шага, и, наконец, Орочимару находит в себе силы, чтобы признать. Это не так уж и плохо. Орочимару близок к разгадке. Ему понадобилось шестнадцать лет, чтобы раскрыть тайны Куро Зецу. Ничего подобного ещё не видел этот мир. Впрочем, Учиха Саске наглядно продемонстрировал, что есть миры и другие. Например, как тот, из которого пришла Кагуя, а вместе с ней — и силы, которыми наделяла людей чакра. — Время идет, — Саэки разливает реагент по пробиркам. — Кажется, нас ждет череда похорон. — Похорон? — Орочимару отнимает взгляд от свитка, смахивает с ресниц остатки сонной задумчивости. — Джирайя. Это всё, что она говорит. Орочимару откидывается на спинку стула, вдруг осознав, что мгновения, которыми для него обернулись эти шестнадцать лет, для остальных были огромным жизненным путем. Для кого-то — роковым. Люди смертны, это их судьба. И мало кто решается с ней поспорить. — Таков естественный порядок, — отвечает он небрежно, на что женщина только кивает. — Нам некогда думать об этом. Если мои догадки верны, то секрет структуры тела Зецу позволит вносить изменения не только на клеточном уровне. — Внедрять изменения в саму днк? — Саэки по-птичьи наклоняет голову вбок. — На это уйдет не один год… Она подходит к мужчине совсем близко, путает узловатые пальцы в смоляных прядях. От Курохэби пахнет анестетиком и цветами. В прошлом, или позапрошлом году, она всё-таки разбила сад на том самом месте, где похоронила Шибату. Орочимару не был против — женщины находят весьма занятные способы, чтобы заглушить свое горе. Теперь, каждую осень, поместье Орочимару охватывает пожар ярко-красных цветов ликориса. — Ничего, — он берет женщину за руку, разглаживает большим пальцем выступающие на ней вены. — У нас ещё много времени. — Вечность. Первые седые пряди Саэки замечает только тогда, когда узнает, что Учиха Саске сам стал дедом. Она даже отправляет ему ворона с поздравлением и шутливым предложением когда-нибудь объединить семьи. Не то, чтобы это было так важно, но её младший сын давно подарил ей совершенно нежданных внуков. И пусть Орочимару не был в восторге от детей, он нашел в себе силы, чтобы благосклонно принять эту новость. Саэки убедила мужчину выделить новоиспеченной семье целое крыло в поместье, разумеется, при условии, что они никогда не будут заходить на его территорию. Мир вокруг меняется, но Саэки не была готова к тому, что изменится сама. По крайней мере, не так быстро. — Кабуто уже немолод, ты должен найти ему достойную замену. — Разве ты не планировала отправить в Северное нашего старшего сына? Или сердце твое так размякло, что сама мысль оторвать отца от детей кажется тебе кощунственной? Саэки раздраженно вскинула подбородок, но ничего не сказала в ответ. С годами, проведенными вместе с Орочимару, она прекрасно научилась предсказывать его настроение. И сейчас змеиный саннин не был настроен на то, чтобы решать дела семьи, которой никогда не желал. Или желал, но до сих пор боялся себе в этом признаться. — Бабушка! — ребенок врывается в комнату, словно ураган. Сколько ему уже лет? Три? Пять? В бездонных медовых глазах плещется игра и искренняя детская непосредственность. Орочимару едва дергает уголком губ и мальчик застывает на месте. Он прекрасно знает, что нельзя появляться на половине старших родителей, и что его непременно накажут. Но Саэки накрывает холодной ладонью руку Орочимару, и взгляд саннина смягчается. — Микацуки, — подзывает она к себе мальчика. — Ты пришел, чтобы рассказать нам что-то важное? — Я соскучился, — боязливо отвечает он, косясь на Орочимару. — Баа-сан, расскажешь историю? Орочимару едва слышно фыркает и поднимается с места. Саэки коротко кивает ему на прощание и обещает прийти так быстро, как сможет. Всё её внимание приковано к маленькому мальчику и долгой поучительной истории о змее и вороне, в которой ворон умирает, потому что никогда не прислушивался к советам. — Фаза два, активация, — раздается скрипучий голос через динамики. — Формирование объекта по заданному образцу. Лаборатория наполнилась звуками, скрежетом и шумом пусковой установки. Орочимару замер в обзорной, с затаенным восторгом первопроходца наблюдая за тем, как машина с нуля выстраивает тело Куро Зецу, используя только исходные данные генетического материала. Это не просто клонирование, это точнейшая реплика, в которую он может внедрить любую днк. Клоны Шина были хороши, но несовершенны. То, чего достиг Орочимару, можно считать новым деянием Бога. Конечно, были люди, которые помогали ему в этом. Ни одно совершенное действо не обходится без вынужденной помощи со стороны. Были лаборанты, ученые, ассистенты — весь этот мусор, который гнался за новыми открытиями, в надежде потешить своё эго. — Фаза три, внедрение. И была она. Та, чьим голосом теперь говорят бездушные машины оповещения. Черная Змея, что самоотверженно прошла весь этот путь, рядом с ним. Орочимару стрельнул взглядом к своему правому плечу, будто действительно рассчитывал увидеть её там. Осталось совсем немного. Возвращенный к жизни Куро Зецу истошно закричал в изоляционной камере. — Эксперимент завершен. Результат положительный. Орочимару вышел на веранду, окинул взглядом изумрудные поля, вид которых не менялся десятилетиями. Довольно скучное зрелище, но Саэки всё ещё находила удовольствие в любовании им. Мужчина подошел ближе, коснулся пальцами белоснежных волос. — Я рада, Орочимару-доно, — донеслось до него тихо и мягко. — Полвека не прошли для нас даром. Что теперь? — Отдых, — сорвалось с его губ легко, словно бы мужчина много лет готовился произнести эту фразу. Он опустился на дощатый пол, морщинестая рука Саэки нежно накрыла его ладонь. — Это хорошо. Наконец-то мы можем поговорить. — Раньше не могли? — совсем не удивился он. — Мы были слишком заняты. Вечность никого не ждет. Вы согласны со мной? — Абсолютно. Саэки замолчала. На её дряблом лице застыло выражение абсолютной умиротворенности. Ликорисы в саду отцвели, обещая приближение ранней зимы. Даже воздух, который в Ото всегда полнился жаром и влагой, теперь казался Орочимару ледяным. Хоть Саэки и сказала, что они могут поговорить, но впервые за эти долгие годы они позволили себе насладиться тишиной. Вечно юный старик Орочимару сидел на веранде, подобрав под себя ноги, и позволив Саэки положить голову ему на плечо. И это тоже было для них впервые. Наверное, они смотрелись нелепо: молодой мужчина и едва живая старуха. — Почему ты ещё жива? — задал Орочимару тревожащий его вопрос, с удивлением обнаружив, что ему давно не плевать на это. — Что держит тебя в этом мире? — Думаю, я просто хотела дождаться момента, когда вы примите меня, — тепло улыбнулась она. — Человеку так важно иметь семью. — И теперь, когда ты думаешь, что я принял тебя, ты решила, что можно спокойно умереть? — криво улыбнулся Орочимару. — Не кажется ли тебе, что это жестоко? — Ну, вы подарили нам двух прекрасных детей. Они подарили нам замечательных внуков и даже правнуков. Если вы позволите им жить в особняке, возможно, мое отсутствие не покажется вам таким уж удручающим? Орочимару едва качнул головой, из груди старухи вырвался разочарованный вздох. — Позовите их, Орочимару-доно. Она отстранилась и посмотрела в глаза мужчины тем самым взглядом, который женщины использовали, чтобы манипулировать своими мужьями. В нём было всё: просьба, приказ, мольба и угроза. У Орочимару не было и шанса. Он ничего не ответил, но Саэки уже знала, что победила. Она снова положила голову на его плечо и тихо прикрыла глаза. — Значит, времени больше нет? — Нет. Теперь только вечность. Черная змея из Отогакуре скончалась на девяносто третьем году жизни, в окружении многочисленных детей и внуков. Орочимару был единственным, кого она приняла в день своей смерти. Никто не доподлинно не знает, о чем они говорили в свой последний раз. Как и то, почему Саэки не воспользовалась возможностью, и не продлила отмеренный ей жизненный срок. «Разве я мог помешать ей извлечь выгоду из смерти?» — отшучивался старый змей всякий раз, когда его спрашивали о причинах. Но, как и обещал, Орочимару позволил своим наследникам жить в Отогакуре. И пусть дела семьи его не тревожили, он не мог не заметить, как простая блажь двух странных людей положила начало могущественному клану. Какая ирония, Орочимару ведь до последнего считал, что станет жирной точкой в истории собственного рода. С годами воспоминания поблекли. Перетерлись эмоции в труху. Память о некой черной змее, что стояла по правую руку Орочимару, превратилась в истории. Истории — в легенду. А сад ликорисов, который так любила Саэки, оброс собственными суевериями. Одно из них особенно забавляло Орочимару. В полнолуние, когда ликорисы зацветут, влюбленные могут прийти в сад и пожелать от всего сердца ещё раз увидеть тех, кого они потеряли. И если желание это будет искреннем, среди кроваво-красных цветов обязательно появится тот, о ком страдает душа. Но только на одну ночь. Орочимару прожил на этом свете бессчетное количество лет. Он видел все взлеты и падения мира шиноби, разгадал почти все тайны мироздания, прекратил и развязал немыслимое количество воин. Орочимару уже давно и сам — миф, на поиски которого отправляются только отчаявшиеся. Он идет по саду ликорисов, срывает бездумно огненно-красные бутоны. Лепестки осыпаются под ноги последнего саннина, в очередной раз напоминая ему о хрупкости жизни. Он наклоняется и обрывает стебель, думая о том, что один цвет все же можно поставить у себя в кабинете. Цветок, конечно, завянет и вскоре осыплется, но именно мимолетность красоты стоит того, чтобы её ценить. — Орочимару-доно. Звонкий голос нагоняет мужчину в спину. Орочимару оборачивается, в руке он всё ещё сжимает крепкий стебель. В цветах ликориса, как кровавых волнах, стоит ребенок. Девочка альбинос, с глазами такими прозрачно-серыми, что ему кажется, будто он смотрит в бельма бьякугана. Она по-птичьи наклоняет голову набок, играет мимолетная улыбка на тонких губах. — Ты вернулась. Я знал, что ты вернешься. — Спасибо, что дождался меня. Эксперимент окончен. Я дома. — Надолго ли? — Навсегда. И Орочимару это полностью устраивает.