Ночь в июле

Клод тешился мыслями о том, что спасает цыганку. Спасает от опасности, в которую сам же её и вовлёк. Едва ли он при этом осознавал, насколько его деяния далеки от рыцарского подвига. Впрочем, оставаться в соборе для девушки действительно было смерти подобно — здесь Клод не кривил душой, но и прятать беглянку от преследователей он пока не спешил. Ему ещё нужно было сломить в ней волю к сопротивлению, убедить, что только в нём одном спасение, что нет у неё иного выбора, кроме как следовать за ним. Пленник собственных заблуждений, он сам верил в то, что совершает благо. Он знал способ навсегда привязать девушку к себе. Священник не сомневался в её выборе. Хотел бы он посмотреть на того, кто между жизнью и смертью предпочтёт смерть! Архидьякон, решительно ступая, вёл за собой цыганку, понимая, что покорность её продиктована исключительно страхом. Его сердце наполнялось досадой и гневом из-за того, что девушка никак не могла преодолеть ужас перед ним, а он не знал, как заслужить её расположение. Слова не находили отклика в её сердце. Но она всё-таки шла за ним. Клод достиг Гревской площади. Перекладина пустующей виселицы на фоне неба показалась ему вдруг гигантской рукой, вытянутой в обличающем жесте. Она осуждала священника, она призывала цыганку. И тогда все заготовленные слова вылетели из его головы. — Слушай… — произнёс священник, не выпуская руки цыганки. Он почувствовал, как дрогнула эта похолодевшая рука. — Слушай! — мрачно повторил он. — Мы пришли. Я вижу, ты узнала, где мы, и по-прежнему боишься меня. Но пусть… Я должен сказать тебе… В волнении он ходил вправо и влево, точно поплавок, прыгающий в водной зыби. Клод не выпускал девушку, вынуждая бедняжку повторять его движения. Эсмеральда молчала. Тогда Клод, отдышавшись, заговорил с ней. Он старался вкладывать в слова всю гамму переживаний, терзавших его. — Судьба предала нас друг другу. В моих руках твоя жизнь, в твоих — моя душа. Больше нет ничего, за пределами Гревской площади пустота. Там небытие, девушка! Выслушай меня сейчас, но только не вздумай говорить о своём Фебе. Я не знаю, что будет, если ты произнесёшь это имя! Свободной рукой он утёр покрывшийся испариной лоб. Эсмеральда, услышав из уст священника самое дорогое для неё имя, подняла прежде опущенный взор. Упоминание о капитане пробудило в ней мимолётную надежду. Может быть, не всё ещё окончено. Возможно, ей удастся убежать, если только адский священник хоть на миг разожмёт пальцы. Но пока живые тиски удерживали её, лишая воли. Стальные оковы, натирающие плоть до мяса, не были столь безжалостными. — Я должен сказать тебе нечто очень важное, — продолжал Клод осипшим голосом. — Есть постановление судебной палаты, предающее тебя в руки правосудия. Они ищут тебя. Они идут за тобой. Не подоспей я вовремя, ты была бы уже мертва. Посмотри туда и убедишься, что я не лгу! Архидьякон указал ей в сторону Ситэ. Эсмеральда увидела, что теперь не только собор и площадь перед ним, но и вся набережная пестрела перемежающимися огнями. Поиски не прекращались. Если оставались несведущие, проспавшие осаду, то теперь и их подняли на ноги. Солдаты с факелами в руках врывались в дома, создавая ещё больший переполох, чем бродяги. Их крики доносились и до правого берега Сены. Даже Клод поразился размаху, который приняли поиски. Что уж говорить о впечатлительной цыганке! Эсмеральда не знала, кто навлёк на неё погоню, но поняла, что священник нарочно старается запугать её. Если б он действительно хотел спасти её, то не привёл бы сюда, не удерживал, теряя драгоценное время, и не говорил бы таким зловещим тоном. В ней, кротком, никому не желавшем зла создании, вскипела ненависть. Она машинально провела рукой вдоль тела, отыскивая кинжал. Оружия, конечно, не нашлось. Тесак, отнятый у Квазимодо, остался в келье, спрятанный под тюфяком. В спешке Эсмеральда не вспомнила о нём. Сейчас же ей ничего не оставалось, кроме как корить себя за неосмотрительность. О, будь у неё кинжал! Никогда ей не доводилось всерьёз пускать его в ход: арготинцы считали её сестрой, а волокитам хватало угрожающей гримаски и взмаха маленького стального жала, чтобы отказаться от притязаний. Но сейчас, пожалуй, она бы ударила. Видимо, и Клод почувствовал её ненависть. Дёрнув девушку за руку, он воскликнул: — Я люблю тебя! Но только молчи, если ты хочешь сказать, как ненавидишь меня! Я могу спасти тебя, я всё приготовил, но ты сама должна захотеть этого. Нет, я не то говорю! Священник действительно почти не понимал собственных слов: так подействовало на него нервное потрясение. Голова горела, точно в лихорадке. У него не получалось убеждать, выходило только запугивать. Он и сейчас ещё мог увлечь Эсмеральду в спасительную пустоту улиц, спрятать в квартале Тиршап, как намеревался. Но тогда её не удержать, а постоянно караулить пленницу невозможно. Осталось последнее средство, способное сломить волю цыганки, и Клод немедля прибег к нему. Он, не отпуская жертву, не утруждаясь убедиться, поспевает ли она за ним, пересёк площадь, и, остановившись у подножия виселицы, указал пальцем на перекладину с удушающей петлёй. — Выбирай между нами! Глаза цыганки расширились. С безумной силой она вырвалась и, обняв подножие виселицы, через плечо посмотрела на священника. Ей казалось, что пальцы его оставили след на запястье — так ныло оно от его хватки. Виселица мнилась ей защитой. Теперь-то адский священник не осмелится подойти, оставит, наконец, её в покое. Теперь ничего не поделать ему, только смириться и отступить. По поверью, в незапамятные времена красота Аны, королевы всех кешалий*, пленила отвратительного повелителя лошоличей**. Сколь добра и прекрасна была горная дева, столь жестоко и безобразно чудовище, созданное самим дьяволом. Силой он принудил Ану сделаться его женой, а дети у них народились настолько ужасны, что даже их свирепый отец пришёл в ужас. А сколько горя принёс людям этот брак! Эсмеральда, воспитанная на цыганских суевериях, боялась смерти, но даже смерть сейчас пугала её меньше участи, уготованной ей мучителем. Стоит выбрать его — и он утянет её в своё мерзкое логово, будет владеть ею, невзирая на её стыд и смятение. Она сделается пленницей, вынужденной терпеть грязные объятия, мушкой в паутине, зависящей от милости хозяина-паука. И так до скончания дней, покуда палачу в сутане не прискучит его забава. Этого должна была она захотеть? Такую жизнь выбрать? — Я боюсь её меньше, чем вас! — твёрдо произнесла она, прижимаясь щекой к виселице. Тогда она увидела, как переменилось лицо преследователя в обманчивом лунном свете. Священник поник плечами, издав горестный вздох. Он действительно не смел переступить невидимую черту, и в голосе его Эсмеральда услышала нотки нежности. Заворожённая то ли этим голосом, то ли флером страха, она не двигалась. Спутавшиеся волосы покрывали её плечи. Перепачканная белая накидка пятном выделялась на фоне чёрного столба, служившего опорой виселице. Клод смотрел на девушку и продолжал говорить. Он хотел переломить ненависть, которую сам же разжёг. Он хотел заставить её одуматься. Девушка не понимала, как велика его любовь, а он не находил нужных слов. Он сбивался и путался. Да, он не был виноват в том, что позволил зёрнам любви прорасти в сердце. В этом никто и никогда не бывает виноват. Вина Клода была в том, что он не сумел должным образом распорядиться своей любовью и вовремя смирить гордыню. Сейчас же слишком поздно. Учёный презрел науку, дворянин пресмыкался пред уличной девчонкой, священник помышлял совершить как можно больше грехов, дабы заслужить благосклонность колдуньи. Архидьякон Жозаса организовал нападение на собор Парижской Богоматери. Всё было не то, что нужно, и не находило отклика в душе цыганки. Эсмеральда молчала. После того, как пришли они сюда, она произнесла только две фразы, но и они впились в сердце архидьякона как две раскалённые иглы. Ничто не в силах преодолеть её отвращение. Вырви он сейчас сердце из груди и швырни к её ногам — и такую жертву она не примет. Эсмеральда почти не понимала сбивчивой речи священника. Слова с трудом достигали её близкого к помрачению сознания. Измученная, испуганная, она обнимала виселицу. Больше ей не осталось никакой защиты. Она чувствовала, что нежность этого страшного человека в чёрном в любой миг сменится безумием, отчаяние обернётся яростью. Он преследовал её, обрёк на пытку, ударил кинжалом Феба и сейчас говорил о любви, бросив к подножию виселицы! Вот как он доказывал свою любовь! Она уже сделала выбор, а он всё не унимался. Девушка подумала, что сейчас он снова схватит её, и хотела подняться на ноги. В этот миг лицо Клода исказила страшная судорога. — Каин, где Авель, брат твой? — вопрошал он самого себя. — Что ты сделал? Голос крови брата твоего вопиет ко Мне от земли… Оцепеневшая девушка смотрела, как он, раскачиваясь, охватил руками голову. Потом он рухнул на колени, скорчившись и перемежая дальнейшую речь рыданиями. — Что я сделал с ним, Господи? Я вскормил его, я вырастил его, я боготворил его и я его убил! Да, Господи, на моих глазах ему размозжили голову о камни дома Твоего… Содрогнувшись, Клод представил, как Квазимодо, держа Жеана за ноги, вращает им в воздухе. Ещё возможно было священнику выступить вперёд, остановить Квазимодо и тем спасти брата. Колоссальная сила горбуна покуда подчинялась священнику. Клод тогда не остановился. А ведь Жеан оказался в столь бедственном положении не столько по собственной вине, сколько по вине брата. Не будь цыганки, не выдумай Клод мнимого постановления — Двор чудес не встревожился бы нынче ночью и не осаждал собор. Жеан, истратив последние деньги в компании собутыльников-бродяг, вернулся бы к брату за очередной подачкой, сопровождённой проповедью. А теперь он погиб. Его труп, наверное, затоптали в схватке. — Это всё по моей вине, по вине этой женщины… Священник резким движением поднял голову. Цыганка невольно вскрикнула, встретившись с ним взглядом. А он повторял всё громче, как заведённый, распаляя злобу: — По её вине… По её вине. По её вине! По его щекам текли слёзы. Клод смахнул их, с удивлением обнаружив, что плакал. А она так и не снизошла к его страданиям. Клод не хотел и не мог понять, что девушка слишком затравлена, слишком опустошена, чтобы проникнуться чужими переживаниями. Погоня меж тем грозила скоро выплеснуться за пределы Ситэ. Скоро солдаты примчатся сюда — тогда уж, верно, и сам дьявол не отнимет у них добычу. Вмешательство короля ещё больше усугубляло и без того незавидную участь цыганки. — Не молчи, девушка! Скажи мне лишь слово прощения! Одно слово, и я спасу тебя! Позволь мне спасти тебя! Ты не понимаешь, на что соглашаешься! Знаешь ли ты, кто гонится за тобой? Он демон во плоти, он сама смерть. Позволь мне вырвать тебя из его когтей! В твоих руках наши судьбы, помни о том. Не дай разверзнуться пропасти, куда мы оба упадём. Одно слово! — Вы убийца! — с отвращением проговорила Эсмеральда. И тогда он, кинувшись коршуном, вновь схватил её, хохоча, будто помешанный. Девушка по-прежнему цеплялась за виселицу, а Клод, вцепившись ей в плечи, тянул к себе. Побеждённая его поистине чудовищными усилиями, цыганка очутилась в ненавистных объятиях. Клод сжимал её и волок, волок по площади, приговаривая: — Вот как? Убийца? Ну, пусть так! Ты не захотела, чтоб я был твоим рабом, так я стану твоим господином. Я утащу тебя в своё логово, этой ночью ты будешь принадлежать мне. Иначе я выдам тебя. У тебя нет иного пути. Принадлежать священнику, вероотступнику, убийце! Ну же, поцелуй меня! Могила или моё ложе! Теперь она ясно видела огонь безумия в его глазах. Она извивалась в попытках вырваться. Сбывались худшие её опасения. Жестокий зверь начнёт терзать её, наслаждаясь страданиями беспомощной жертвы, не слушая её мольбу. Он напрасно предоставил ей выбор. Адский священник жаждет лишь утолить свою похоть, а после, может, и позволит ей умереть. Его настойчивые поцелуи жалили несчастную девушку. Она не могла вынести ни объятий, ни этих шарящих рук. Гордость ещё сохранилась в ней. Она вспомнила объятия Феба, такие же жёсткие и шарящие, его поцелуи — столь же торопливые и жадные. Но Феба она любила. Ради него согласилась она преступить и гордость, и целомудрие, отказаться от надежды отыскать родителей. Феб не запугивал и не угрожал вечным заточением. Эсмеральда не забывала его ни на один час, грезя о нём даже во сне. Капитан сделался для цыганки той соломинкой, за которую хватается утопающий. Любовь помогла ей сохранить рассудок в темнице. Феб оставался её единственной надеждой на то, что прежняя жизнь, переломленная ударом кинжала, однажды вернётся. Пусть даже капитан и не взглянет больше никогда на бедную цыганку, не позволит смахивать пыль с сапог. Того, что он живёт под одним с ней небом, ей достаточно. Любовь укрепляла её, его драгоценное имя, лучшее из всех имён, она повторяла как молитву. Это всё, что осталось ей, бродяжке без прошлого и без будущего. Феб. Где он сейчас, Феб? И сейчас воспоминание придало ей сил. Имя Феб должно защитить её. Недаром адский священник требовал не произносить этого имени. Вот единственное, чего он боится! — Не смей меня кусать, чудовище! — закричала цыганка. — Отпусти меня, гнусный монах, а то я вырву последние волосы на твоей голове! Я вцеплюсь тебе в лицо! Угроза подействовала. Священник выпустил её. Отпрянув, девушка хотела ещё укрепить одержанную победу. Вся дрожа, она твёрдо сказала: — Я принадлежу моему Фебу, я люблю Феба! Оставь меня, чудовище! Феб! Феб! Феб! Вопль взъярённого существа, испытывающего адские муки, огласил Гревскую площадь. Затворница Гудула вздрогнула и ещё крепче сжала в кулаке башмачок. Наверное, тот крик донёсся и до солдат на противоположном берегу. Никогда прежде цыганка не слышала такого вопля. Бродяги, казнимые по воле короля Алтынного, осуждённые под пыткой — и они не кричали так. В этом крике был её смертный приговор. Эсмеральда бросилась бежать. Клод одним прыжком настиг её, повалил на землю. Девушка вырывалась, кусалась, задыхалась под тяжестью его тела. Он схватил её за плечи, тряхнул, как терьер трясёт пойманную крысу. Голова цыганки безвольно мотнулась. Клод уже не владел собой. Весь объятый ненавистью, он уничтожал свою отвергнутую любовь. Его рассудок помутился. — Умри! Умри! — рычал он сквозь зубы. Она из последних сил закричала. Крик несколько отрезвил его. Не давая девушке даже подняться, он поволок её по камням прямиком к Роландовой башне. Цыганка сама выбрала смерть, так пусть её и получит. Но сначала страдает, как страдал он. Гудула засуетилась в своей клетке. Горе безутешной матери требовало утоления, смерть невинной Агнесы — отмщения. Клод остановился возле оконца Крысиной норы. Там, за железными прутьями, притаилась затворница. Она ненавидела цыганку столь же сильно, сколь любил когда-то он. Так пусть затворница и вершит её судьбу. — Спрашиваю в последний раз: согласна ты быть моею? — зловеще произнёс священник, рывком подняв девушку. Эсмеральда, истерзанная, обессиленная борьбой, с трудом приподняла голову и ответила тихо, но твёрдо: — Нет. Тогда он толкнул её, притиснув к решётке, и воззвал в зловонный мрак кельи: — Гудула! Вот цыганка! Отомсти ей! Затворница, ставшая невольной свидетельницей и слушательницей разыгравшейся сцены, живо очутилась возле окна. Как змея, развив свёрнутое в кольца тело, бросается на добычу, так и костлявая рука затворницы, молниеносно просунувшись сквозь прутья, ухватила девушку за локоть. Вот оно что! — озарило затворницу. Цепь странных пугающих событий оказалась знамением. Ненавистная девка-цыганка в её руках. Сегодня, сейчас должно свершиться мести за крошку Агнесу. Гудула по-кошачьи зашипела, вонзая ногти в руку несчастной цыганки. Никакие силы не заставят её отпустить жертву! Гудула не слушала, что говорил ей священник, если то был действительно он, а не очередной призрак сегодняшней ночи. Хохоча, она удерживала извивающуюся цыганку. В другой руке Гудула сжимала башмачок. * Кешалии — в цыганском фольклоре прекрасные горные девы. ** Лошоличи — страшные лесные духи в цыганском фольклоре. От брака королевы кешалий и царя лошоличей родилось девять демонов болезней.