Ночь в июле

Впервые мать и дочь де Гонделорье пожалели о близком соседстве с собором Богоматери. Недовольство, которое испытывали они, бывало, если диковинному звонарю взбредало на ум потрудиться в неурочный час, оказалось ничем в сравнении со страхом смерти. Беды, однако же, ничто не предвещало. Мирный, ничем не примечательный, если не считать пребывание в Париже короля, день закончился. В доме де Гонделорье закрыли окна, поскольку вечер был свеж. Флёр-де-Лис и госпожа Алоиза, пожелав друг другу доброй ночи, удалились каждая в свою спальню. Время перевалило за полночь, когда шум на улице разбудил их. Ничего не понимая спросонок, мать и дочь первые минуты лежали в темноте, сжавшись от страха, не решаясь покинуть свои постели. Под пологом кровати они всё-таки чувствовали себя в относительной безопасности. Они, к несчастью своему, пропустили пламенную речь Клопена Труйльфу — возможно, заявление о том, что бродяг интересует лишь девушка-цыганка, успокоило бы их. Зато всё остальное Флёр-де-Лис и госпожа Алоиза могли слышать, а при особом желании и лицезреть. С улицы до них доносились грохот, гул, брань и крики. Камень ударялся о камень и дерево било о железо. Стонали умирающие. Бедным женщинам, думавшим, что распоясавшиеся бандиты громят дома в Ситэ, выламывая двери, нечем было даже оборониться. В доме, носившем герб в виде крюка и лавра, не водилось никакого оружия, за исключением арбалета, сохранившегося от почившего господина де Гонделорье, магистра королевских арбалетчиков — и никого, кто умел с ним управляться. Хозяева и слуги их очутились беззащитны перед возможным натиском злоумышленников, точно одинокое дерево в бурю. Госпожа Алоиза опомнилась первой. Ей, как старшей и лучше знавшей жизнь, привычнее были народные волнения и военные кампании. Она перенесла осаду города бургундцами и бретонцами во времена противостояния Людовика и Лиги Общественного блага. На её памяти королевские войска под предводительством коннетабля де Ришмон с триумфом вошли в Париж, изгнав англичан. Восстание, поднятое парижанами, перегородившими улицы цепями, швырявшими в годонов камни; толпа, приветствовавшая коннетабля, скакавшего по улице Сен-Жак; взятие Бастилии — последнего оплота лорда Уиллоуби — сохранились отрывками детских впечатлений, ярких и спустя годы. Феб, несомненно, подивился бы, узнай он, какую старину помнила почтенная дама! Наконец госпожа Алоиза слыхала от своей матери о бунте мясников Кабоша и Ле Гуа, о резне между арманьяками и бургиньонами, о притязаниях Бургундца. Сейчас прошлое воскресало прямо под окнами её дома, на Соборной площади, на церковной паперти. Вдова магистра арбалетчиков, призвав на помощь воспоминания, постаралась взять себя в руки. — Это никак не война, — рассуждала она, перебирая в уме вероятных захватчиков извне и отметя их всех, — это бунт либо грабёж. Но где же ночной дозор? Ведь его величество нынче в Париже! Он не допустит беспорядков и непременно пришлёт солдат нам на выручку. По счастью, вдова магистра арбалетчиков не подозревала, сколь далеко простиралось коварство Христианнейшего лиса. Успокоившись, она позвала камеристку, наскоро оделась с её помощью, велела слугам проверить, надёжно ли замкнуты засовы и плотно ли захлопнуты ставни на первом этаже, и поспешила затем к дочери. Флёр-де-Лис тоже решилась подняться. Любопытство возобладало в ней над страхом. В одной камизе и ночном чепце, подчёркивавшем бледность её лица, босиком она подбежала к окну, выходившему как раз на площадь, и осторожно выглянула. Вся Соборная площадь и примыкающие к ней улицы представляли собою живую копошащуюся массу, наглядно иллюстрирующую принцип броуновского движения. Тут и там вспыхивали факелы, бросая красные отсветы на людей и на фасад собора. Храм подвергался осаде. Бродяги, подбадривая себя криками, кидались штурмовать стены, откатывались обратно, теряя собратьев. Убитых и раненых в суматохе топтали ногами. Оборванцы из числа самых смелых и сильных, вооружившись бревном, высаживали этим импровизированным тараном врата главного портала. Двери, окованные железом, ухали, трещали, но ещё держались. Собор сопротивлялся. Флёр-де-Лис видела, что откуда-то со стен на разбойников сыплются камни. Со своего места ей не удавалось разглядеть, кто их швыряет, поэтому казалось ей, будто сами стены стряхивают булыжники на людские головы. Девушка вспомнила городскую легенду о стае волков, однажды зимой ворвавшихся в Париж. Вёл их волк с куцым хвостом, самый страшный и свирепый зверь, какого можно вообразить. Звери носились по улицам, держа население в страхе, пожирали людей и никто не мог совладать с ними. Голод разжигал их ярость. Наконец куцего вожака удалось заманить в Ситэ, к собору Богоматери. Он шёл, а стая не отставала от него. На площади между людьми и волками завязалась схватка, неизвестно, чем окончившаяся бы, если б не камень, брошенный, как говорят, самою Богородицей прямо в голову вожака и сразивший того насмерть. Лишившись предводителя, звери растерялись. Тогда-то храбрецы разделались с ними, перебили всех до единого. Предание оживало на глазах Флёр-де-Лис, наполняя её душу суеверным восторгом. — Они осаждают собор Богоматери, матушка, — сказала она, вся трепеща, вошедшей в комнату матери. — Что им нужно? Кажется, кричали что-то о цыганке. Той колдунье, помните? — Неслыханное кощунство! — возмутилась госпожа Алоиза. — Мало ведьмы, которую адский звонарь укрыл от суда. Мало побирушек, горланящих на паперти точно грачи. Ну, король им так этого не оставит. Не пройдёт часу, дочь моя, как его войска прибудут сюда. Подумать только, грабить храм! Пусть подобные происшествия не считались из ряда вон выходящими, госпожа де Гонделорье все же ратовала за строгий порядок и верила в монаршее могущество. Слова матери заставили дочь вспомнить о женихе. — Значит, скоро здесь появится и Феб с его отрядом. Он нынче несёт дежурство в Бастилии, — заметила Флёр-де-Лис. — Он защитит нас! Невольно она прониклась уважением к капитану, способному укротить разбушевавшуюся стихию. Никогда прежде она не ожидала с таким нетерпением и надеждой его появления. Меж тем шум всё усиливался. Бродяги не собирались сдаваться. Их манили золотые ризницы. Мало кто уж, наверное, вспоминал о цыганке, спрятанной где-то внутри храма. Когда единственная цель нападавших была установлена, волнение Флёр-де-Лис и госпожи Алоизы несколько улеглось. Особняк де Гонделорье, равно как и другие дома, не привлекал разбойников. Мать и дочь уже не следили за происходящим, когда гигантский костёр взметнулся меж башен собора. По несусветным воплям, по отблескам на стене враз осветившейся комнаты, по рёву огня они поняли, что совершается кульминация ночного бесчинства. Тесно прижавшись друг к другу, мать и дочь сидели, не смея выглянуть на улицу. — Собор горит, матушка! — прошептала Флёр-де-Лис. — Они подожгли его! — Спаси и сохрани нас, пресвятая Богородица! — так же тихо отозвалась госпожа Алоиза. — Загорится и наш дом! Выгорит весь Ситэ! — Феб, Феб… — повторяла девушка. — Где же вы, Феб? Над собором и окружавшими его строениями действительно нависла опасность пожара и обрушения. Поднявшийся ветер рвал клочья из огненного столба, разносил по воздуху искры. Собор задыхался от жара, плавилась свинцовая крыша, но каменная кладка покуда держалась. И всё же пламя, разведённое Квазимодо, послужило и во благо, отпугнув штурмующих и обратив на себя внимание короля. В противном случае беспорядки в столице заинтересовали бы его величество куда позже и драгоценное время оказалось бы упущено. Бродяги не ведали покуда, что той, ради кого затеяли они штурм, больше нет в соборе. Не знали они и того, что сквозь ночь мчится на них человек со зловещим именем. Возмездие неотвратимо приближалось. Квазимодо не слышал ни топота, издаваемого скачущей во весь опор кавалькадой, ни бряцания оружия, ни криков: — За Францию! За Францию! Крошите мужичьё! Шатопер, выручай! За прево! За прево! Он видел лишь стремительно приближающиеся огни факелов и не мог понять — к нему или к осаждающим спешит подмога. И только когда конники лавиной врезались в заметавшуюся толпу и, пользуясь внезапностью, принялись топтать и рубить её, звонарь воспрянул духом. Он опрометью бросился к цыганке, чтобы сообщить ей о победе. Прибытие королевских стрелков вызвало ликование переволновавшихся парижан. Они распахнули окна: кто хотел полюбоваться на схватку, кто подбодрить солдат, а то и помочь им. Бродяги, позабыв о церкви, обратили свой гнев против нового врага. К несчастью своему, они имели дело с превосходно обученными рыцарями под предводительством Великого прево. А Тристан л’Эрмит знал далеко не одну только науку пыток и казней. В совершенстве постиг он и премудрости ратных подвигов. Когда-то он вместе с коннетаблем отбивал у англичан Париж — те дни воскресли в его памяти. Ни отчаянное сопротивление, ни многократное превосходство в численности не могло спасти плохо организованных бродяг. Вдобавок с ними случилось то же, что с волками из предания. Они потеряли главаря. Клопен Труйльфу, король Арго, пал, сражённый выстрелом из аркебузы, и тело его мгновенно угодило под лошадиные копыта. Его участь повергла в ужас последних арготинцев, ещё сохранявших воинственный пыл. Уставшие, избитые, сломленные, они кинулись наутёк. Всюду их встречали мечи и пики, всюду напарывались они на оцепление и лишь немногим в ту ночь удалось унести ноги. Феб де Шатопер не отставал от Тристана. Одним из первых, дыша гневом, он обрушился на бродяг. Он сражался отважно, убивая и ежесекундно подвергаясь опасности быть самому убитым. В те минуты он чувствовал себя не только блюстителем порядка, но и рыцарем, защищающим возлюбленную. Та ночь неожиданно для капитана перевернула его отношение к невесте, всколыхнув улёгшуюся было страсть. Другие увлечения отступили на задний план. Он снова припомнил часы подле Флёр-де-Лис, обещанное за ней приданое, опасность, грозившую этим его привязанностям. С облегчением увидел он, что особняк де Гонделорье стоит по-прежнему, цел и невредим. Пламя и разрушение не успели коснуться его. Воодушевлённый Феб, отсалютовав дому невесты, во главе своего отряда пустился вдогонку за удирающим врагом, предоставив Великому прево изымать из храма колдунью. Он и не вспомнил, что обречённая и есть та самая малютка-цыганка. Флёр-де-Лис, заслышав имя наречённого, снова кинулась к окну, однако мать удержала её. — Вы довольно видели сегодня, дитя моё! Ведите себя подобающе вашему положению. Вы ведь скоро станете женой офицера, — присовокупила госпожа Алоиза, расставшаяся с недавними страхами. Флёр-де-Лис нехотя подчинилась. Лишённая возможности воочию наблюдать за происходящим, она молилась за Феба, представляя, как он обороняет город. Её храбрый Феб, столь же мужественный, сколь и её отец, которого девушка едва помнила, но знала по рассказам матери. Сейчас девушка любила капитана так сильно, как не любила прежде никогда. Ночь сблизила будущих супругов, даже и не встретившихся тогда друг с другом. Пожар погас. По утихающему шуму, по радостным крикам королевских конников, торжествующих победу, мать и дочь поняли, что кошмар миновал. Так закончилась для них тревожная июльская ночь. Близился рассвет.