Ночь в июле

Король бодрствовал, несмотря на позднее время. Главным образом потому, что вынужден был ночевать вне привычных стен Плесси-ле-Тур. В чужом месте ему не спалось. Наверное, каждый, кто покидал родной кров, хоть раз да испытывал подобное ощущение. Впрочем, король распоряжался временем с пользой. Те часы, что отнимал он у сна, расходовались на куда более важные дела: чтение депеш, диктовку писем, встречи с таинственными личностями. Ничто не отвлекало полёт монаршей мысли, когда владения его погружались в дрёму. Наконец, король не опасался, что смерть укараулит его спящим и беспомощным. Пусть, по крайней мере, она застанет его деятельным, полным устремлений и чаяний. Король на закате лет стал бояться смерти, что не мешало ему причинять смерть другим. Восемь громоздких башен Бастилии, точно восемь псов, приставленных стеречь ворота Сент-Антуан, помнили дни кровавых смут, потрясавших Париж. Не забывал и Людовик, что толстые стены не уберегли когда-то парижского прево Пьера Дезэссара и держали в плену его предшественника, собственного создателя, хитрого и жестокого Гюго Обрио. Да и нынешний прево, мессир Робер д’Эстутвиль* побывал здесь в качестве узника. Однако Людовик всецело доверял Бастилии и пользовался её гостеприимством. Кроме того, его сопровождали приближённые, под чьей защитой мнительный король чувствовал себя спокойно. Колокол церкви Сент-Катрин-дю-Валь-дез-Эколье призвал жителей предместья Сент-Антуан тушить огни. Захлопнулись ставни, улицы перегородили цепи, отрезав опоздавшим путь до утра. Крепость послушно погрузилась во мрак. Светилось в ней лишь одно окно, точно одинокая звезда в ночи. Людовик, сочтя время и место вполне подходящими, принимал визит граждан непокорного города Гента, готовясь завершить победой многолетнюю борьбу за Бургундию. Уже и последний из Бургундских герцогов, в чьих жилах текла кровь Валуа, сложил голову под Нанси. Труп его, изуродованный в бою и обглоданный волками, погребли в Брюгге, а за земли его всё шло противостояние между Людовиком и домом Габсбургов. Впрочем, не эта тяжба и не близкая свадьба дофина с Маргаритой Австрийской завладели вниманием короля. Он увидел зарево над Ситэ. То, вне всяких сомнений, горело жилище дворцового бальи, а сам бальи, если у него недостало ума и расторопности скрыться, качался в петле. Возможно ещё послать ему помощь. Но не сейчас, нет. Мало людей. Да и час поздний. Время терпит до утра, когда спасать будет нечего и некого, когда восставший народ силой вырвет из судейских зубов феодальные права, в которые он вцепился мёртвой хваткой. Людовик отвернулся, пряча от окружающих его людей довольную улыбку. О, если б ему суждено было знать в ту минуту, как скоро злорадство сменится гневом! Король пребывал ещё в приподнятом настроении, когда любимец его, коварный Оливье ле Дэн, развеял возникшее недоразумение. Толпы нищих осаждали вовсе не дом бальи, но собор Богоматери, чтоб достать оттуда укрывшуюся от правосудия колдунью. Значит, метили они, сами того не подозревая, в самое сердце королевства, покушались на оплот французской короны. Такого удара, да ещё в присутствии господ фламандцев, перед которыми он только что похвалялся, Людовик снести не мог. В первый миг он не совладал с собою. В глазах его потемнело, зубы заскрежетали от бешенства, кулаки накрепко сжались. Король вскочил с юношеской прытью и, словно угодивший в ловушку лис, заметался по комнате. — Значит, против меня они поднялись! — бормотал он. — А я-то думал — против дворцового бальи! Вот как! Они осаждают пречистую Деву, милостивую мою владычицу, в её соборе. Значит, мне они угрожают косами да мотыгами! Мне! Он дрожал от злобы, охватившей всё его существо. Он вздёрнул голову и визгливым голосом призвал того единственного человека, которого если не любил, то верил как себе самому. — Хватай их, Тристан! Не щади этих мерзавцев! Беги, друг мой Тристан! Убивай! Убивай! Великий прево, прежде довольствовавшийся ролью безмолвного созерцателя, повинуясь двукратному зловещему призыву, вышел из своего укромного угла и склонился перед господином. Тристан, привычный ко всему, спокойно ждал, когда иссякнет вспышка монаршего гнева. Всем своим видом он выражал готовность к немедленному действию. Он знал врага, на которого его натравливал господин и, вслед за Людовиком, перечислявшим отряды, мысленно вёл счёт отдаваемых в его распоряжение сил. — Пятьдесят рыцарей виконта Жифа вместе с оруженосцами… Рота стрелков королевской охраны… Стража прево… Стрелки из новой гвардии дофина… Значит, не более шестисот человек против шести тысяч бродяг. Конечно, перепуганные очевидцы могли и ошибиться в определении численности смутьянов. Известное дело, когда говорят о волке, то видят его хвост**. Однако Тристан помнил, сколь густо населён Двор чудес, и давно точил зуб на его обитателей. Теперь же они выползли из укрытия кривых улочек и сами дали повод разделаться с братством Арго со всей беспощадностью. Будь их хоть десять тысяч — им, получавшим боевой опыт в уличных потасовках и кабацких поножовщинах, не выстоять против королевских стрелков. — Слушаю, государь! — вновь поклонился Тристан, устремив на короля взгляд сумрачных серых глаз. Людовик знал цену этому взгляду. Умел он также управлять природной практичностью и воинственностью фламандцев — а Великий прево был чистокровным фламандцем. — А что мне сделать с колдуньей? — добавил вдруг Тристан, озвучив мысль, видимо, смущавшую его. Король призадумался. В суматохе он совсем позабыл о причине, вызвавшей волнение черни. Он не знал ни преступления, совершённого колдуньей, ни имени её — словом, ничего, кроме самого факта её существования. Но уж и того, что из-за неё возникла угроза оплоту государства, оказалось более чем достаточно. Ни к чему в такой час злоупотреблять милосердием. Верёвка заждалась преступницу. — А если ведьма по-прежнему в соборе, то взять её оттуда, невзирая на право убежища? — не унимался дотошный Тристан. Он не боялся ни колдунов, ни кары, полагающейся дерзновенному, покусившемуся на неприкосновенность храма. Он боялся совершить ошибку и тем нарушить замысел короля. — Клянусь Пасхой, убежище! — воскликнул Людовик. Но даже и эта защита не могла спасти несчастную, невольно задевшую честолюбие Всемирного паука. Людовик славился умением выпутываться из любых ситуаций. Не растерялся он и сейчас. Прибегая к не единожды, по-видимому, испробованному средству, он опустился на колени перед своим креслом и положил на сиденье шляпу, украшенную свинцовыми бляхами с изображениями Богоматери. Выбрав образок с ликом Богоматери Парижской, он молитвенно сложил руки, выпрашивая у пречистой Девы прощения за проступок, который собирался совершить, задабривая её обещаниями никогда так не делать больше и суля богатые дары. Успокоив таким образом высшие силы, собственную совесть и ожидание окружающих, он повторил прежний приказ. Тристан поклонился в третий раз и вышел. Он спешил. Ему предстояло собрать и организовать войско, чтоб во главе его промчаться от Бастилии до дворца Сен-Поль по улице Сент-Антуан и до самой Гревской площади, ворвавшись затем в Ситэ. Он готовился смять не ожидающих сопротивления бродяг. В этом стремлении услужить государю Тристан был неумолим как рок. Скоро июльскую ночь озарили вспышки факелов. Королевское ополчение спешно строилось. Всхрапывали встревоженные кони, прядали ушами и били копытами брусчатку. Отсвет гигантского пожара ещё не угас в небе, казалось, даже здесь слышен был гул пламени. Тристан, гарцуя на вороном коне, в последний раз оглядел свою армию. Ему нравилась решимость, которой дышали лица людей. Он ни на мгновение не сомневался в победе. — Солдаты короля! — воззвал он зычным голосом. — Нам предстоит сокрушить мужичьё, взбунтовавшееся против нашего господина, посягнувшее на божий дом! Хватайте их, рубите их! За мной, во славу Франции! Монжуа и Сен-Дени! *** Конники, согласные идти хоть в пекло, отозвались ликующим рёвом. Их мужественные, но суровые сердца полнились предвкушением хорошей схватки. Был среди солдат и тот, кого люто ненавидел Клод Фролло, кому не раз желал мучительной смерти. Феб подумал среди прочего о том, что в самом эпицентре народного возмущения оказался особняк де Гонделорье и неожиданным беспокойством кольнуло сердце. Что, если бродяги уже вторглись и туда? А вдруг и этот дом занялся пожаром, как и другие ближайшие к собору строения? Ненасытное пламя лижет стены, корчатся в огне старинные гобелены, погибают и крюк, и лавр. В лучшем случае нежная Флёр-де-Лис смертельно напугана, не знает, куда ей скрыться и ждать ли помощи. Феб успел подумать и об этом, а после он ни о чём не думал, кроме спешной скачки сквозь ночь вслед за Великим прево, и больше не вспоминал о невесте. * На самом деле Робер д’Эстутвиль к тому времени уже умер и место парижского прево занял его сын Жак. ** Аналог пословицы «У страха глаза велики». *** Боевой клич французов