***
Мир вокруг Ани не замирает ни на секунду, все продолжая вертеться и лететь на бешеной скорости вперед, не замечая вовсе горя маленького своего человечка, медленно пожирающегося пучиной отчаянья. Москва изживает свои последние солнечные деньки, октябрь уступает место своему единокровному брату. В миру ясно и светло, и никто, никто не знает, как медленно и оттого очень больно поглощает ее душу страх. День ото дня Анна вянет, словно от тяжелой болезни. Будто бы жизнь… угасает. Аня не замечает даже того, как усиленно стал крутиться вокруг нее Даня со своей поддержкой, советами. На его предложения о кино и прогулках, дарения цветов, плюшевых медведей и конфет по выходных Аня не отвечает. Вернее, отвечает, но не она сама… Робот, бездушная железяка поселяется внутри, раз разом соглашаясь на любую данину авантюру. Ха — если бы он предложил с крыши сигануть, она бы не раздумывая ни секунды бы согласилась. Было бы смешно, если бы не было так грустно… Девушка не видит — вместо глаз просто хрусталь, днем копящий воду, а ночью выплескивающий ее водной лавиной. Аню словно отгородило каким-то жестким заклятьем невнимания, прохожие проходят туда-сюда, кажется, огибают ее в радиусе метра. Даня хороший, добрый. Понимающий. И Аня в самом деле была бы благодарна, если бы только состояние позволило. Но… не видит он, как и все, что не Аня с ним разговаривает, гуляет. Не видит, что глаза ее опустели совсем. Странно, что он молчит, не находя в них отклика и поддержки, понимает, что с Аней, которая была так радостна и легка, вмиг отяжелевшей, творятся ужасные вещи, но… Не может и не делает Даня никаких шагов, чтобы разузнать таки, почему все хуже и хуже выглядит Аня. А может, он прав? Лучше жить с этим в одиночку и страдать единожды, чем переживать еще и еще, рассказывая по-новой этот ужас, творящийся в душе не то, чтобы Дане, а даже самым близким.***
На двадцать первый день после своего «исчезновения» Лебедев сам собой является на службу. Почему-то вечером, тогда, когда все они уже по обыкновению разъезжаются. На парковке стоит, гад этакий, повеселевший будто за три недели. Стоит и разговаривает с кем-то, с кем точно — не видно из-за близстоящей машины. Улыбается, смеется с сослуживцами, которые все подходят и подходят, расспрашивая будто о чем-то, по плечу хлопая. «Ты где болтался?!» — хочется спросить обессилевшей, все ночи почти не спавшей, серой лицом, как и воинская зимняя шинель, Ане. Хочется подбежать, встряхнуть и спросить таки: «Куда ты делся и почему ничего не сказал?». Но вместо этого наружу вдруг рвутся жгучие слезы, которые, застилая взор, уже катятся по щекам. Аня просит служебного водителя ехать как можно быстрее, лишь бы не видеть и не слышать уже успевшего стать родным человека…***
Служебная машина подвозит ее прямиком к подъезду. На автомате из уст вылетает благодарность водителю, и Аня уже спешит домой. Когда люди говорят «дом» — это, как правило означает тепло. Но сейчас в своей типичной серой квартирке, в таком же типичном и сером Чертановском районе, Аня вовсе не чувствует ни тепла, ни уюта. Словно высосали эти чувства огромным черным пылесосом… Безусловно, свою квартирку Аня любит, и любит очень нежно и трепетно, но не сейчас. И не здесь, и не сегодня. В этот день ей так сильно хочется убежать. Свалить просто-напросто. Плевать куда. Лишь бы подальше отсюда: от этой обыденности, от этого постоянного гула и от этого чертового Валентина Юрьича Лебедева. Аня поднимается на нужный этаж, открывает дверь — на все это она тоже смотрит будто со стороны. Она заходит в прихожую, бросает ключи в какой-то угол, быстро скидывает пальто, туфли и проходит в комнату. Встрепенувшийся Бен радостно виляет хвостом, подставляя голову под руки хозяйки. Аня гладит. Однако пес чувствует перемены в ее настроении и вопросительно поднимает глаза. «Не сегодня, Бенни. День такой» — девушка говорит это настолько печально, что, кажется даже собаке становится не по себе. Быстро переодевается в серую домашнюю футболку, спортивки и, сделав хвост из своих коротких волос, такой, чтобы торчало все в разные стороны, чтобы образ «одинокой дамы в активном поиске» — смешно и страшно — Аня идет на кухню. Есть совсем не хочется. По щекам периодически скатываются одинокие слезинки. Аня достает из верхнего ящика бутылочку любимого каберне, оставленную на особенный день для особенного человека, но, видимо, сегодня она будет без этого человека и не в этот день. Хотя нет, все же день — вечер — будет особенным. Назовем днем Великой Грусти. Аня берет бокал, открывает допотопным штопором бутылку и садится на диван. Наливает ровно половину и выпивает залпом, не чувствуя ни вкуса, ни аромата. Только тепло медленно растекается по глотке, а в сердце щемит так больно, что хочется кричать. «Пропал… и ничего не сказал» — вопль отчаянья рвется наружу и становится грустно. Грустно от того, что не может Аня никому выговориться. Просто некому, нет человека рядом, которому можно было бы орать в лицо, брызгать слезами, и он бы понял, сказал бы что делать, без лишних утешений и прочих сантиментов. Аня мотает головой. Лучшая подруга, та, с кем учились в старших классах, а потом и в академии, живет Петербурге. Литта, тебя нет рядом, но ты нужна. Ты была этим человеком. Но… была, а не есть. Когда доучились, то разъехались, разошлись, как в море корабли. Литта поняла, что служить — не дело ее сердца и уехала. Теперь живет в полную силу, учится на архитектурном, занимается тем, чем хочет. Общаться стали реже — правильно говорят, общение на расстоянии убивает дружбу, если друг не настоящий. Так выходит, что… Нет, Литта бы помогла. Но ее здесь нет. В Москве есть Света, есть Юля. И ни одной, ни другой не расскажешь о своем сокровенном. Юле — по понятным причинам, а Свете… Наверное потому, что особым глубокомыслием она особо не отличалась никогда. Не в обиду ей сказано. Юлька — не подруга, а скорее младшая сестра, какой-то степени, да и не ей же изливать душу о неразделенной любви к её же отцу. «Вот и друзей нет. Лечу на дно» — Аня усмехается и шмыгает носом. Полбутылки за размышлениями заканчиваются очень быстро. А после… После ее накрывает волной воспоминаний и сопутствующей боли, как только вспоминает об этом… этом… этом, как бы его назвать, чертовом генерале. С его очаровательной улыбкой, его строгим голосом и постоянным обращением «боец». Как раздражает! Раздражает эта несправедливость и лебедевская реакция. «Довольный, зараза!» — на место глупым истеричным соплям приходят жгучие слезы ярости. Аня допивает вино прямо из горла, а красивый бокал на тонкой ножке запускает в стену. Тот, естественно, разбивается. И смотря на осколки, разлетевшиеся в беспорядке по полу, Аня не выдерживает: закрывает лицо руками, оседает на пол, скрючиваясь. Слезы обжигают каждый миллиметр кожи, девушка сотрясается в истерике. Минута за минутой, и полчаса утекают облаками по небу, песком сквозь пальцы, струями холодной воды. Но слезы заканчиваются — всему есть предел. Аня осматривается — кухня, горит свет. У противоположной стены лежит то, что раньше называлось бокалом. Нельзя так, нельзя! Слезы высохли, а вот злость остается. Какого черта она здесь сидит?! «Я — майор Российской Армии Павлова Анна Алексеевна! Я не буду сидеть здесь и плакать, будто малолетняя девчонка!» — если бы говорилось вслух, наверняка бы выглядело смешно и нелепо, но в голове у себя Аня звучит очень убедительно. «И все же, так ничего не решается.» — Аня уверенно встает с пола. Она сильная, привыкшая к безразличию. Она — военный. Девушка медленно, осколок за осколком, собирает разбитый бокал, выбрасывает все в мусор. Она не имеет права показывать слабость или обиду! Она не будет пресмыкаться перед тем, кто позволил себя так сильно задеть ее чувства! Завтра она будет выглядеть бесподобно, и ни намека на сегодняшнюю вечернюю истерику. Голова уже немного трещит, оповещая о выпитой бутылке с вином. Аня плетется в спальню, скидывает покрывало с постели. «Любимая, я пришла!» — с торжественным, но усталым голосом, она падает лицом в подушку. Отрубается мгновенно.***
В шесть утра звенит будильник, и Аня подскакивает вместе с ним. Как обычно. Трет глаза, лоб, нос — все будто отекло. Девушка медленно скребется в направлении ванной комнаты. В душе под струями холодной воды становится немного легче, вчерашнее напряжение спадает, уступая место утренней свежести и прохладе. Анин взгляд падает на флакончик любимого масла. «Сегодня я — богиня» — думается ей, и девушка, не долго думая наносит его на кожу. В холодильнике не находится ничего, кроме еды для собаки — уж кто-кто, а Бен точно переживет апокалипсис — и не мудрено: за все то время, что Лебедев «пропадал» черт знает где, Аня не могла и не ела совсем ничего, не говоря уже о простом завтраке. После вчерашней бутылочки и предшествующих ей трех недель голодовки желудок «спасибо» ей точно не скажет. «Я не в состоянии» — бурчит себе под нос Аня и ставит турку на плиту. Сварив кофе, садится за стол, включает телевизор. По ящику идет какая-то не нагружающая мозг музыкальная программа. Кофе помогает взбодриться и проснуться окончательно. Музыка, не навязчиво разливающаяся по квартире, побуждает встать и идти собираться. Свои пушистые короткие волосы Аня легко укладывает в рабочую прическу, синяки под глазами замазывает и наносит макияж. Смотрит в зеркало и удовлетворенно улыбается — теперь она выглядит хотя бы не как ходячий труп. Водитель подъезжает без двадцати восемь, забирает Аню, и они мчат по утренней Москве в военную часть. Даже практически не попадают в утренние пробки — значит сегодня удачный день. На парковке не видно ни собственной, ни той, на которой обычно привозят генерала Лебедева. Отлично, его еще нет на работе. Аня пробирается в кабинет к своему столу, где вчера еще была развернута операция по нахождению вышеупомянутого генерала. Сдвигает бумажки в сторону небрежным движением и садится, устраиваясь на стуле. Лебедев, на удивление, появляется только через полчаса, известив Аню о своем прибытии громким хлопком двери и гулкими шагами. Аня вскакивает, по-военному вытянувшись в струнку. Валентин, не глядя, одаривает ее холодным «вольно». И больше ни слова. Девушка тоже молчит — если Лебедев захочет, то обязательно расскажет все сам, не маленький. Однако сидеть в полном молчании оказывается совсем, совсем не просто. Стрелки на часах бегут непрерывно, а двое сидят в кабинете, работают, и ни один не желает говорить. Даже попытки не делают. Ане больнее с каждой минутой, проходящей просто в одном помещении с Валентином. Спасением — а может и обречением на что-то, что еще больше может причинить вреда — становится пачка каких-то отчетов, требующих генеральской подписи. Аня сгребает ее со стола и подходит к месту, где упорно работает Валентин Юрьевич. Она аккуратно кладет стопку с документами на стол, просит подписать. Лебедев, не поднимая глаз на девушку, прочитывает бумажки и подписывает. Молча. И не замечает он вовсе, насколько тяжело стоять рядом с ним, таким холодным и безразличным. Аня тихо забирает документы и возвращается на свое рабочее место, и это уже отважный подвиг для нее — просто не потерять выдержку. В обед они оба удаляются из кабинета, Аня — на предполагаемый «перекус», Валентин же — в неизвестность. Есть как не хотелось, так и не хочется, а вот свежий воздух не повредит здоровью. Аня стоит на балкончике, а непослушный ветер тормошит короткие волосы. Помогает проветрить мысли, знаете ли. Хорошо помогает. Шум московских улиц придает уверенности. Анна, хлопнув напоследок рукой по перегородке, уходит в помещение. Огибает встречных прохожих, проходя поворот за поворотом, преодолевает коридоры. В последнем, прямо перед входом в кабинет, анино сердце замедляется, чуть ли не останавливаясь вовсе. Прямо по курсу стоит Лебедев, полностью погруженный в компанию милой красотки, так и вьющейся гадюкой вокруг него, и общается, посылая ей свои очаровательные улыбки и нежно касаясь руки. Аня чувствует, как сердце медленно и жестоко вынимают из груди, а затем бросают в стену, словно вчерашний бокал из-под вина, и оно разбивается на тысячу красных осколков — до того стало больно и обидно. Захотелось вдруг спрятаться. От всех: от Валентина Юрьевича, от этой девушки, так мило смеющейся вместе с ним, от самой себя в конце концов. Аня утыкается в телефон, быстро печатая смс Дане с просьбой встретить у КПП. Парочку нарочно не замечает. «Я этого так просто не оставлю» — думается ей перед тем как скрыться в кабинете. Вечером Аня старается побыстрее ретироваться из рабочего кабинета, дабы не видеть больше маячивший постоянно перед глазами силуэт Валентина. Как только часы отбивают шесть, Аня встает из-за стола, получает — странно — молчаливое разрешение уходить. Лебедев решает выйти за ней — то ли по делам, то ли черт его знает зачем. Идет на дистанции ровно в три метра за аниной спиной, и от этого становится не по себе. Уже почти на выходе Аню пытаются поймать для какого-то важного дела, но девушка отмахивается. — Меня мой молодой человек уже ждет, извините, — и заявляет об этом нарочито громко, чувствуя присутствие генерала сзади. — Это может подождать до завтра? — в ответ кивают, и Аня уходит, гордо расправив плечи. Валентин остается стоять на месте не то, чтобы шокированный, скорее — разозленный. Нет, не так. Взбешенный. Кровь в жилах кипела уже, казалось, на максимальных температурах. «Это что еще за смертник?» — Лебедев будто срывается с тормозов, пулей возвращаясь в кабинет и собирая вещи. В голове крутится только одна мысль — его девочку увели. Прямо из-под носа увели. Он идет до КПП пешком, стараясь не выпускать из поля зрения Анну. Девушка семенит так быстро, как только может. Совсем у выхода оборачивается, а статный силуэт генерала приближается все ближе и ближе. «Не оставлю» — повторяет про себя Аня. Разворачивается и чмокает Даню в щеку, улыбаясь и косясь взглядом назад. Лебедев останавливаться не стал, только вот лицо его сделалось совсем взбешенным и злым, Аня даже может поклясться — он зарычал. Генерал демонстративно проходит мимо парочки, обронив лишь сухое «до завтра», на что Аня отвечает теплым «приятного вечера, Валентин Юрьевич». Аня смотрит вслед Лебедеву, чувствуя как между ними растет стена холода и непонимания, как будто ничего и не происходило в Берлине.***
Неделя. Неделю уже Даня встречает Аню с работы, везет домой. И каждый раз Аня понимает — не хорошо это, играть на его теплых чувствах, но раз за разом эта мысль уходит на второй план. Этот вечер выдался очень теплым для середины ноября. Солнце светило ярче, чем обычно. Даня и Аня выбираются парк на прогулку — «развеяться необходимо» говорит Даня, замечая тень грусти на анином лице. В парке хорошо, она не спорит. По аллее в случайном порядке ходят парочки и просто поодиночке. Аня не видит подвоха до последнего, но когда замечает, то становится слишком поздно. Впереди идет Лебедев, в гражданском, и держа под руку ту девицу из министерства. Аня чувствует, как миллион игл боли вонзается в ее сердце. А потом будто вытаскивают их по одной, медленно и мучительно, заставляя и без того столько раз раненую душу истекать кровью еще больше. Она крепче сжимает данину руку, и он будто понимает без слов. Берете за подбородок и нежно целует. Что чувствует в том момент Лебедев понять трудно даже ему самому. И поступок, что совершает дальше выглядит совсем не по-военному, а… так по-детски обиженно, будто на зло. Он резко вцепляется в губы своей спутницы. Аня, отлепившись от Дани, смотрит на него с такой печалью, что щемит в груди. Увидеть такое и врагу не пожелаешь, что увидела Аня пару мгновений назад. Парень нежно прижимает изливающую слезы Анну к себе, целует в макушку. — Прости, — с тихой надеждой в голосе шепчет Аня. — Ничего, — нежно говорит Даня. — Я давно все понял, я же не слепой. Я специально тебя поцеловал. Ты так сильно его любишь и убиваешься, сложно не заметить. — Да… да. Дань, я так устала. Я больше не могу… и не хочу. Ты поможешь мне? — Конечно, солнце. И от этого обращения в груди становится так тепло и уютно. Она все-таки нашла себе друга в этом огромном городе, нашла дом. Аня не одинока — это точно.