***
Он бежал. Бежал так далеко и так долго, пока ноги не заныли от усталости. Бежал, пока не свалился под каким-то холмом. Бежал, пока слезы ярости не стали размывать окружающий мир. Бежал, пока липкий пот полностью не покрыл лицо. Непонимание. Такое острое непонимание. Хотелось рвать на себе волосы, бить землю, кусать локти, лишь бы не чувствовать горечь в груди. Ее распирало, рвало на части. Лёгкие горели от крика, который так и не прозвучал. Боль такая сильная, необъяснимая заполняла каждую клеточку тела. Казалось каждая его часть чувствовала это. Сотни, нет, тысячи мыслей бегали по черепной коробке. Они пробирались и самым наглым образом жрали все хорошее, что было в голове Йегера. Все воспоминания о ней. Все время, проведенное рядом с ней. Все моменты. Он закрыл глаза. Лёгкий шелест. Сверчки. Мягкие шорохи. Слабое дуновение ветерка. Эрен успокоился. Обуздал свою ярость, привел разум в порядок. Она больше не захочет его видеть? Она избила его. Избила непонятно за что. Йегер совсем не видел никакой вины за собой. Он был слишком агрессивен? Но что или кого он так защищала, чтобы поднять руку на собственного брата, пусть и сводного. Внутренняя дедукция анализировала все, раскладывая по воображаемым полочкам. Сам Эрен понимал, что ворвался в кабинет к собственному капитану в весьма взвинченном состоянии. Понимал, что вот ещё мгновение и превратился бы в титана. Да. Если бы не удары Микасы, превратился бы. Но то, как она с ним разговаривала, каков был ее тон... Ревность иголочками впивалась в сердце. Давно в голосе сестры он не слышал такой покорности, такого домашнего спокойствия, а не просто безразличия или безучастия. Кто этот капитан Леви такой, чтобы она так с ним разговаривала? Йегер брезгливо поморщился и сплюнул куда-то в траву. Он просто ее начальник. Но если бы был просто начальником, командующим, лицом стоящим выше по положению, стала бы тогда Микаса так часто проводить с ним время наедине? Да она же ненавидела его, презирала. Рука грубым движением стерла пот и грязь с лица. Эрен сел, грустно повесив голову, от всех противоречий стало дурно. Не хватало воздуха. Казалось, что он находится под водой и тонет. Выплыть, конечно, можно, но до дна ближе, чем до того пресловутого солнца, которое из-за толщи воды уже даже жёлтым и теплым не выглядит. Так, зелёное пятно. Он знает, что там где солнце — жизнь, радость и все хорошее, что можно вообразить слегка воспаленным и помутнившимся сознанием. Но, Боже, если ты есть, зачем посылаешь такие испытания на человеческий род? На одного печального и запутавшегося человека. Нет. Надо ей сказать. Сказать, что любит до потери сознания. Что готов все для нее сделать. Что отдаст жизнь, если такое потребуется. Решительно Эрен встал. Форма была измазана в траве и уже подсохшей грязи. Решительными шагами он направился обратно к убежищу. Появились первые блеклые звёзды.***
Кирштейн как раз возвращался с дежурства, когда увидел помятого Эрена. Раньше Жан подколол бы его, но сейчас в нем появилась толика беспокойства за сослуживца. Скорее всего это было из-за стремительно меняющейся Микасы. Или из-за того, что все они со времён кадетства слишком поменялись. Стали сплоченнее. Стали друг другу семьёй. — Йегер, мог бы и постирать свою форму, прачечная открыта, — Жан натянул свою фирменную усмешку, не удержавшись от подъебки. Парень резко остановился. Малое раздражение появилось в сторону вечного соперника. Медленно Эрен повернулся, кулаки сами по себе сжались. Он был похож на зверя, который готовится к атаке. — Не твое дело, конская бошка. Ты вообще уже какой день ходишь с двумя фонарями, которые тебе поставила девчонка. Не стыдно? — Самодовольное выражение застыло на его лице. Зубы Жана заскрипели то ли от обиды, то ли от того, что упомянули его маленький позор из-за развязного языка. — Эта девчонка будет сильнее тебя, даже не смотря на то, что ты можешь становиться титаном. Это она всегда тебя защищала и подтирала твою задницу в то время, пока ты пускал нюни и бездумно орал, что истребишь ебучих переростков. Она бегала за тобой, когда ты опрометчиво бросался в бой и подвергал себя смертельной опасности. Да мы все батрачим ради твоей защиты, а ты, Йегер, даже этого не замечаешь, — ноздри Кирштейна раздувались от гнева. Он не кричал, а говорил скорее спокойно и угрожающе. Как же ебучий Эрен Йегер его достал, — Ходишь по убежищу, нихуя не делаешь. Ревнуешь Микасу к капитану. Знаешь, я даже рад, что вместо тебя она выбрала его. — Нервный смешок вырвался из глотки, — Ты ничтожество... Монолог Жана был прерван одним точным ударом в зубы. От неожиданности он потерял равновесие и шлепнулся на задницу. Он оскалился, сплюнул солёную жижу вместе с куском отбитого резца. Сумасшедший взгляд Эрена не дал ему даже пошевелиться. — Заткни свою пасть, иначе я вырву твой язык и засуну в тебе жопу, — Йегер истерично засмеялся и пошел дальше по коридору, оставляя Жана в недоумении и лёгком испуге. Кирштейн решил для себя, что так просто это не оставит.***
Она ждала объяснений. Он молчал, судорожно подбирая слова. Его обычно безразличное лицо окрасилось в оттенок беспокойства. Брови чуть нахмурились в осознании неизбежного. Он прильнул к ее губам. Поцеловал в попытке успокоить, отвлечь. Он никого никогда так не целовал. Так нежно, так чувственно. Он отдавался полностью, ласково проводя своим языком по ее губам. Он посасывал, нежно прикусывал, осторожно всасывал. Ее первый тихий стон показался ему самым лучшим звуком на свете. Микаса отвечала на поцелуй, но не рвалась взять инициативу. Ей нравилось чувствовать себя маленькой неопытной девочкой в его сильных немного грубых руках. Он вел поцелуй, а она полностью отдавалась ему, уже даже позабыв о том, что было полчаса назад. Ей было это все неважно, пока он дарил ей редкую, но такую нужную ласку. В голове появилась мысль о симпатии. Но она знала: это не симпатия. Это чувство было гораздо глубже, гораздо сильнее, чем обычная симпатия или влюбленность. Можно ли говорить о любви? Даже если бы она любила, она никогда бы это не признала. Леви продолжал целовать ее, пока их губы не опухли от страстных укусов и посасываний. В его голове что-то щёлкнуло. Он отстранился, отошёл на несколько шагов. В глазах было полное отчаяние, даже скорее непонимание, но непонимание своих действий. — Рядовая Аккерман, нам надо обсудить один вопрос. — Опять безразличие, опять грубый тон, опять глаза, пылающие льдом и холодом, — Такое поведение недопустимо. Накладываю на вас санкцию о неприближении ко мне, Эрвину Смиту и Ханджи Зоэ, а так же полную вашу изоляцию в больничном крыле на две недели. Ветер выл.