***
Она не понимала, что происходит. Это его поведение никак не складывалось в единый образ с вечно ледяным, даже не холодным, грубым, жёстким капитаном. Отчего-то в груди невыносимо щемило. Такое простое и искренне ласковое извинение... Эти поглаживания по волосам... Он даже позволил себе вздремнуть рядом с ней. Микаса сильнее зажмурила глаза, вздох прорезал неприятную тишину. Командующий ушел и стало так невыносимо одиноко, пусто. Будто мир без него тускнел: пропадали все краски, звуки, запахи. Хотелось встать, побрести по пролетам, через боль доползти до него и остаться рядом, чтобы чувствовать себя живой. Чтобы быть не просто безэмоциональной оболочкой для мозга и тысячи нервов, а настоящей, эмоциональной, открытой. После срыва возле того одиноко стоящего дуба ноги совсем не держали. Ими даже пошевелить невозможно. Мышцы устали. Кожа изуродована множеством мелких и крупных повреждений. Мало одной руки, так решила добавить? Ну ничего. Все заживает и это тоже заживёт. Холодало. Солнце уже почти перешло черту горизонта, оставляя за собой только небывалой красоты небо. Цвета заката смешивались между собой, создавая переходы от синего к оранжевому, от оранжевого к почти алому, от алого к приятному розовому. Красиво. Любоваться подобным возможность представлялась редко. На вылазках за стенами выглядело все, конечно, лучше, но постоянное напряжение от близости титанов, которые, казалось, постоянно находились где-то за затылком, портили все впечатление. И времени не было любоваться. Подобным занималась только Криста, даже изредка зарисовывая или перенося описание в стихи. Абсолютно каждый наслаждался ее стихами. Они такие же нежные как и она. Микаса как сейчас помнит: треск костра, запах какой-то пищи, которую как ни странно готовил Жан, признанный лучшим кулинаром, Леви с извечно недовольной миной, Армин, строящий планы и стратегии, тихо сопящий и уставший Эрен у нее на плече, от которого пахло хвоей и мускусным мужским потом, и она, Криста, тихо и проникновенно зачитывающая свои стихи. Лёгкая усмешка от приятных моментов окрасила лицо девушки. Она любила их всех. И раздражающую вечно голодную Сашу, и Конни, и Жана, и Бертольда, и Райнера, и Эрена, и Армина, и Ханджи с ее сумасшествием, и Эрвина, и Кристу с Имир. Они все стали семьёй. А семья в такие времена крайне важна. Даже если не кровная. Она дарит тепло, уют, чувство безопасности и правильности твоих действий. Появляется желание защитить, сберечь от проблем, смерти. Через слабость и неприятные ощущения, которые Аккерман попросту проигнорировала, брюнетка все же встала. Прятать укус Райвеля смысла не было. Ведь шарф пропитан кровью, травой и грязью, а ничего другого под рукой не оказалось. Форменная куртка быстрым движением расположилась на плечах. Ужин подходил к концу, значит сейчас все соберутся в библиотеке, чтобы послушать чтение Армина. Их выпуск просто обожал сидеть под жёлтым светом и тенями от свеч, внимательно вникая в рассказы блондина. Тяжесть растеклась по конечностям, которые будто налились свинцом. Каждый шаг заставлял останавливаться, переводя дыхание. До библиотеки мучительно далеко. Но она сильная, справится, дойдет. Нужна компания помимо пыли больничной палаты и Леви с его непонятным и немного диким поведением. Воле Микасы можно позавидовать. Спустя мучительных и долгих полчаса она все же дошла. Возле самого входа стоял Жан, он и помог зайти, аккуратно усаживая на один из жёстких стульев. Радостные улыбки окружали, пожелания скорейшего выздоровления так и сыпались, заставляя смущаться и неловко закрывать румянец волосами. В один момент непонятно как рядом оказался отпущенный и полностью здоровый Эрен. Парень мялся, теребил неспокойными пальцами рубашку и неловко закусывал губу. — Привет, Эрен, — уголок губ снисходительно, на первый взгляд, приподнялся. Она была рада видеть его. Обида медленно утихала, сердце уже не танцевало польку, глухо ухая где-то в глотке, да и рука переставала так сильно болеть. Такое выражение лица сестры смутило Йегера ещё больше. Он как-то странно качнулся, побледнел, булькающий звук выкатился из его рта, как детский мяч. Телом парень рухнул на табурет рядом и весь сжался, будто ожидая удар. Может рефлекс после нескольких дней в пыточной? Армин говорил, что капитан тоже заходил к Эрену. — Прости меня, пожалуйста. Я знаю, что Армин уже передал тебе мои извинения... — Его глаза стали непонятно влажными, руки мелко дрожали, голос хрипел, будто горло все ещё не восстановилось после многочасовых криков, — Мне так стыдно, что все это время я вел себя как последний мудак с тобой, видел только себя и... — Эрен, — Микаса перебила резко и грубо. Его извинения приносили боль, — Перестань. Я давно тебя простила за все. Я простила тебя за все заочно ещё в тот день шесть лет назад. Ты спас меня. Я должна тебе. Она отвернулась. Брови нахмурились, придавая кукольному личику серьезное выражение, которое никак не вписывалось в такие миловидные черты. Шатен быстро и резко встал, выбежал из библиотеки. На него это не было похоже. Еще одно подтверждение тому, что все меняется слишком скоротечно. Только вот Армин не менялся совсем. Он невинно хлопнул своими большими глазками, не понимая, почему лучший друг так резко убежал после разговора со сводной сестрой, уже хотел побежать за ним, но был остановлен ни то Жаном, ни то Сашей. Микаса совсем за ними не следила. Боковое зрение, конечно, ловило какие-то изменения в поведении отряда, но думать об этом всем не было желания. Кажется, Зоэ и Леви отлично постарались над мозгами Эрена. Но рука Райвеля чувствовалась больше. Ханджи только эксперименты ставила, а Аккерман... Вздох. Из уст Арлерта потянулся какой-то рассказ о девушке заточеной в башню. Она не могла выбраться и каждый день, каждую ночь ждала своего принца, который бы ее спас. Принц все не приходил и не приходил. Тогда красавица спасла себя сама. Она бежала от смертельной опасности, преодолевала тысячи ловушек, пыталась сама найти пропитание... Пока в один момент не ослабла. Хворь, отняла все силы. Тогда появился обычный мужчина. Нашел посреди леса бледную, как сама смерть, девушку. Ее красота покорила работягу. Он приютил ее, выходил, заботился. Девушка безвозвратно влюбилась в эту заботу и грубые, но такие ласковые, руки лесника. — И жили они долго и счастливо, — закончил растроганный до глубины души Армин и шмыгнул носом. Криста плакала, уткнувшись личиком в крепкое плечо Имир. Саша осторожно сжимала руку задумчивого Конни, ища поддержки. Жан пристально смотрел на Микасу... А сама она... Готова была разреветься. Разреветься при всех них, при своей семье. Эта принцесса была так похожа на нее. Слезы сорвались с грустных серых глаз. Это единственный раз, когда она позволила себе слабость перед всеми ними. Ночь ворвалась темнотой.***
Эрвин давно уже ушел. Все важные повестки дня решены, отчёты отложены на завтра под предлогом важности отдыха. Тихий смех раскатом прозвучал в тусклом кабинете. Леви не умел спать. Снились они все. Все погибшие. Они кричали, заливали своей кровью капитана, которому доверили жизни. Кто-то обвинял, кто-то просил отомстить. Невыносимо засыпать, зная, что это будет повторяться до бесконечности раз за разом. Это его личный ад. Ад, от которого ничего никогда не спасет и не поможет. Один сон был живее всех. Райвель сидел с Петрой. Они пили прекрасный ароматный черный чай. Рал смеялась своим этим беззаботным, звонким, чистым смехом. Девушка радовалась чему-то, а может радовалась просто нахождению рядом со своим капитаном. Резко ее шея неестественно выгнулась, послышался неприятный хруст костей. Из девичьего рта потекла багровая густая жидкость, пачкая форму, чашку, стул. Леви не мог ничего сделать, не мог ей помочь, не мог пошевелиться. Мог только смотреть. Слезы текли по его лицу. Слишком реалистичный сон врезался в память, казалось уже навсегда... Так не хотелось терять ее снова на своих глазах. — Ты думаешь, любовь моя, что ни в ком не нуждаешься... — ее срывающийся с шёпота на хрипящий крик голос застыл в ушах, — Но ты больше всех желаешь любви. Тебе больше всех кто-то нужен. Рал упала. Глаза почернели и на их месте появились жуткие дыры глазниц, через которые был виден мозг. Такой неприятно розово-серый... Ривай проснулся тогда с мокрым от пота и слез лицом. Губы нещадно искусаны так, что на языке застыл отвратительный металлический вкус собственной крови. Тогда Аккерман напился до потери сознания — пытался выжечь из головы сон алкоголем, думал забудет. Не забыл. Разбил костяшки в кровь, перевернул кабинет и скурил за ту ночь несколько пачек сигарет. Спать один капитан больше не мог. За те короткие двадцать минут, что он дремал в палате подчиненной, ему не приснилось ничего, он не чувствовал всепоглощающего чувства вины. Было так спокойно и приятно. Будто его место рядом с ней. Будто именно в ней он нуждался все это время. Будто она делила с ним все потери и сожаления. Будто одним своим существованием она удаляла всю накопившуюся за столько лет боль. Казалось, она была панацеей. Лекарством от всех болезней, которое действовало очень странно: сначала выжигало все органы, заставляя корчиться от невыносимой боли, а затем восстанавливала организм полностью. И физическое здоровье и психологическое. Наверно, поэтому к ней так и тянуло. Тянуло не только его, но и всех в разведке. Она какой-то непонятный лучик света и надежды в таком мерзком, прогнившим до основания мире. Теперь совесть грызла сильнее за ее нахождение в больничном крыле. Он же виноват, он довел, он сам нанес ей эти раны. И почему? Из-за ревности? Леви сплюнул в мусорное ведро это неприятное слово. Это не ревность. И он будет отрицать это до самого конца. Брюнет все же перешёл на неудобный диван. Сон не помешает. Потому что уже кажется, что одна ее улыбка способна уничтожить мир, вселенную, все оставшееся человечество. Месяц ярким пятном горел в ночном безоблачном небе.***
После долгих уговоров Кирштейна, Микаса все же согласилась принять его помощь в путешествии до одинокой и леденящей дух палаты. Почему-то именно ей виделили отдельную от всех. В четырех стенах одной находиться невыносимо. Казалось, что это ее личное наказание за все. Комната представлялась тюрьмой или башней из самой первой прочитанной сегодня истории. Какая-то болтовня Жана до мозга доходить совсем не хотела, висела где-то между ними, навязчиво умоляя обратить на нее внимание. — Микаса, я тут подумал, раз теперь у тебя с Эреном все кончено, может мы попробуем?.. — Что попробовать он просил было понятно и без продолжения фразы. Парень зажмурился, ожидая ответ от предмета воздыхания. Пара остановилась посреди коридора, так как младшая Аккерман идти сама уже не могла, потратив все свои силы на путь до библиотеки. — Нет, — ответ не был ни грубым, ни резким, он был никаким. Абсолютно бесцветным и прозрачным. Брюнетка сама удивилась, почему вообще услышала этот вопрос, если все фразы, сказанные до этого были проигнорированы. — Пойдем, пожалуйста. Я очень устала и хочу спать, — взгляд, который Жан расценил как обещание убить, направлен в упор. Парень не стал возражать и просто кивнул, продолжив путь по вереницам коридоров. Лунный свет красиво заливал пол и стены. В этом было что-то волшебное. Черные волосы подсвечивались, переливаясь множеством оттенков. Глаза, завороженно следящие за тенями в коридоре, опять выражали полное безучастие. В голове мыслей тоже никаких не было. Только полное спокойствие и расслабленность. — Можно спросить? — бестактности этого парня можно позавидовать. Тихий вздох, эхом прошедшийся по голым каменным стенам, слабый кивок. Отвечать девушке совсем не хотелось, но напряжённое молчание было ещё хуже. — От кого у тебя засос на шее? — в темноте не было видно насколько покраснел Кирштейн. Минутное молчание. Кулак девушки впечатался в лошадиное лицо. Как бы не было больно порезанной руке, Микаса все же ударила. Такие вопросы... Зря она согласилась, чтобы он ее проводил. Дошла бы сама. С трудом, но дошла бы. Такой прекрасный вечер испорчен чередой тупых и неуместных вопросов этого пустоголового еблана. — Я сама дойду. У тебя кровь, зайди к медсестрам, — темная бровь торжествующе взметнулась вверх. Благо до собственной палаты осталось совсем немного. Пока обескураженный Жан так и стоял, тупо уставившись на место, где пару минут назад находилась Аккерман, девушка уже успела доковылять до комнаты. Да, ноги не держали, но сейчас она ни о чем не жалела. Стена — отличная опора, за которую достаточно удобно держаться и передвигаться на слабых конечностях. Куртка стянута с продрогших точеных плеч. Вторая надежда человечества рухнула на скрипящую, неудобную койку, забываясь спокойным и глубоким сном. Занавески качались от теплого ветерка, влетающего через приоткрытую для проветривания форточку. Свежо.