***
Только один человек мог входить в кабинет Ривая без стука. Эрвин Смит. Мужчина важно прошел вглубь комнаты, садясь напротив друга. Цепкий взгляд рассматривал мужчину напротив: спокойный, собранный, сосредоточенный. В помещении ужасно пахло сигаретами, что так несвойственно для надежды человечества, который и сам не переносил этот дым. Пепел и окурки валялись по всему полу, но Аккерман в обычном своем состоянии безразличия. Даже сейчас он не поднял глаза на вошедшего. Ведь точно знал — заявился главнокомандующий разведки. — Ханджи сказала, что тебе сейчас помогает рядовая Микаса Аккерман, — Эрвин начал издалека. Леви лишь только фыркнул и поменял очередной заполненный лист на такой же, но абсолютно чистый. Он казался неуместным со своей этой белизной среди заполненных аккуратным почерком бумаг, что усеивали почти все рабочее пространство на столе. Ровные строчки нарушили идеальность, заполняя собой маленький прямоугольный клочек. Некая тошнота подступала к горлу. Может это было сожаление за свои действия или имя девушки так подействовало на мозг. Капитан не знал. Рука слегка задрожала, оставляя чернильное пятно. Лист скомкали и отправили в ведро, в котором покоились те самые кровавые части фарфора. На фразу Смита Райвель запоздало кивнул. — Но примерно с полтора часа назад она вся в слезах откуда-то бежала, — Эрвин расслабленно закинул ногу на ногу, показательно зевнул и вчитался в одну из квитанций. — У нас появился новый спонсор? Аккерман решительно не понимал, что от него хотят и чего добиваются. Друг никогда так не вел себя, хоть и обладал весьма хитрым, весёлым характером, выведывая своими уловками у Ханджи, куда подевался весь медицинский спирт, что закупался в прошлом месяце, насквозь видя даже самого Леви. В этой ситуации ничего весело капитан отметить не мог и слегка нахмурил брови. Воспоминания давили на черепную коробку, оставляя неприятный привкус на кончике языка. Все ещё можно было различить кровь брюнетки во рту. Возможно это все из-за непонятно откуда взявшейся совести. Ещё один чистый лист. Надо что-то ответить на вопрос. — Да, я пару дней назад ездил в Сину, куда ты меня, собственно, и посылал. Удалось провести переговоры с несколькими влиятельными чиновниками. Я их жирные наглые морды ещё долго забыть не смогу. — отвращение на секунду окрасило лицо говорящего, но потом сошло на нет, — Один кудахтал так долго о взаимовыгоде, что я сам послал его на ближайший от него хуй. Но второй, выглядевший более адекватно, выдвинул условия, удовлетворяющие как и нашу сторону, так и правительство. Деньги начнут поступать со следующей недели. Мужчина так сосредоточенно и серьезно об этом говорил, не отвлекаясь от отчётности, что можно было невольно залюбоваться. Смит понимал, что он льет воду, отвлекая от прошлой темы насчёт младшей Аккерман. Что-то случилось, но удастся ли узнать что? Риваль создаёт собственную иллюзию нормальности жизни. А иллюзия существует, пока человек сам в нее верит. Капрал запутался. Запутался в себе, в людях, в эмоциях, которые сам и шлёт в пизду, отрицая любые положительные чувства. Главнокомандующий тяжело вздохнул. От усталости начала болеть и так тяжёлая с самого утра голова. — Ты молодец, Леви, — мягкая добрая улыбка окрасила губы блондина, — Всегда знал, что ты идеальный парламентер. Брюнет уже расслабился, подумав, что они съехали с темы о девушке, но Эрвин продолжил, лукаво и проницательно посматривать на подчиненного, которому с лёгкостью мог доверить жизнь. Не только свою, но и всей разведки. Аккерман идеальный боец. Машина для убийства титанов, неугодных людей. Но даже не во всем этом была его цена. Он был ценен своей личностью, своей выдержкой. На него смотрели и равнялись, им восхищались. Его любили и ненавидели одновременно. Ему завидовали и при этом не хотели быть полной его копией. Такой противоречивый, но при этом такой идеальный в своем этом безразличии к происходящему. Но в последнее время что-то поменялось в его всегда холодном замораживающим все живое взгляде. После смерти своего специального отряда в миссии по спасению Эрена Йегера, капрал замкнулся в себе. Особенно сильно, казалось, повлияла смерть Петры Рал, хрупкой маленькой девочки, с которой командующий коротал редкие свободные вчера. Были ли это отношения по мнению Смита? Скорее нет. Риваль был привязан к рыжеволосой, терпел ее компанию, что случается довольно редко, но полюбить он ее не мог. Считал любовь слишком низким чувством. Низким и бесполезным для себя и своего существования. — Микасу нашли под дубом где-то в полумиле от штаба. Она была без сознания скорее всего от усталости. Может тренировалась. Ноги все в синяках, разбиты до невозможности, нет живого места. — Эрвин поднял глаза, наблюдая за реакцией друга. Капрал замер, внимательно улавливая каждое слово, — Сейчас она в своей палате, в себя так и не пришла, сон спокойный и крепкий. В Леви, кажется, замерло абсолютно все. Диафрагма не двигалась — в лёгкие не поступал кислород. Нервно сжатое перо, бледная тонкая полоска губ, нахмуренные брови. Вот как сейчас выглядел, наверное, самый невозмутимый человек в мире. Наконец тяжёлый вздох. Рука продолжила двигаться, выводя буквы. Бумага дописана. Осталось примерно ещё около тысячи таких. Может больше. Хотелось чая и чтобы ушел наконец надоедливый Эрвин, который принес такую раздражающую бессмысленную новость. Проверял что-то? Или же просто от скуки сообщил, что вторая сильнейшая валяется на больничной койке? А ему, капитану, какое до этого дело? Собственная ложь ни капли не помогла. — Блять, — резкими движениями мужчина откинул от себя бумаги и встал. Упавшее перо сделало некрасивую кляксу на столе. Эти чернила уже не отмоешь. Так же как и не сотрешь Микасу Аккерман из собственной души капитана Ривая. В этой суке было что-то такое, что цепляло за какие-то невидимые и самые звучные струны. Она чем-то привязывала к себе. Заставляла желать, восхищаться, защищать, доводить до истерик и слез, дабы увидеть настоящие эмоции. И так хотелось видеть нежность в ее глазах, направленную только на тебя. Шаги методично стучали, пока командующий направлялся в уже знакомую палату. Эрвин усмехнулся. Эта молодая девушка смогла сделать то, что никому не удавалось очень долгое время, после смерти Изабель и Фарлана — пробудить в Леви чувства, от которых он сам когда-то отказался, чтобы не страдать от гибели товарищей, команды, отряда. Главнокомандующий знал про все нашивки, хранящиеся у друга в ящике стола под замком, знал про все пьяные разгромы. Но все это скорее являлось сожалением и виной. Блондин устало откинулся на стуле, взяв в руки какую-то бумажку для изучения. Кажется дожидаться Леви ему тут ещё долго. Нерешённые важные вопросы повисли в прокуренном воздухе.***
Несколько миловидных медсестричек обрабатывали поврежденные ноги и ладонь. Микаса тихо шипела от боли, когда спирт вливали в глубокие порезы, когда ватным тампоном аккуратно водили по ссадинам. Голова тяжёлым грузом покоилась на подушке. От недавних рыданий она болела адски: ощущение будто тебя приложили головой о валун несколько десятков раз. Глаза слегка распухли и открывать их стало неудобно. Поэтому девушка лежала в полной темноте, то и дело хмуря бровки. Дверь открыли с такой силой, что ручка впечаталась в камень, раскрошив его. — Пошли вон, — взволнованное злое шипение, будто у дикой кобры, которая почувствовала запах опасности в воздухе. Бедные работники засуетились, быстро пряча ноги пациентки под прохладную простыню. Не говоря ни слова, медсестры скрылись. Перечить капитану Леви все равно, что самому садиться в руку титана — верная смерть, тем более если он так раздражен. Райвель сел на табурет. Цепкий взгляд цеплялся за черты лица однофамилицы. Брюнетка сделала вид, что спит. Разговаривать и тем более видеть мужчину она не хотела. Она вообще ничего сейчас не хотела. Глупое сердце стучало где-то в глотке, волнением отдаваясь в висках. Обида жгла девичью душу. Новые слезы вот-вот могли политься из-под век. — Прости... — ладонь ласково пригладила непослушные волосы. В жесте было столько нежности и раскаяния. Что-то щемило в груди. Так он и сидел, поглаживая по голове девчонку, что стала ему дорога. А признаться в этом он не мог даже себе. Признание привело бы к неизбежному изменению жизни. Капрал привык жить так, как жил последние лет десять. Привык сидеть на одном месте. Так много слов застыли на языке, но сказать их вслух являлось бы поражением в какой-то негласной войне между двумя Аккерманами. Солнце ласково гладило лучами две фигуры. Иногда ему мешали редкие облака, но оно упрямо продолжало врываться в чуть пыльную комнатушку. Опустившись на холодный пол, брюнет положил голову на жесткий матрас. Последняя мысль была о том, чтобы забрать Микасу к себе в кабинет на мягкий диван, затем бессонная ночь и все эти потрясения сморили сильнейшего среди оставшегося человечества. Мужчина задремал подле причины всех своих эмоций, наконец расслабляясь и отпуская горечь от потерь хотя бы на несколько десятков минут. Кошмары мучали каждый день, а синяки залегли под серо-голубыми глазами. Успокоение, которое этот человек обрёл на короткий срок, давало надежду на то, что в один момент станет всё хорошо.