Наследство

Поезд Нэнси прибывал в половине второго. Встречая ее на вокзале в Пенрите, Виктория почему-то нервничала — опасаясь то ли, что само присутствие здесь подруги напомнит ей о покинутом большом мире и навеет ненужные сомнения, то ли упреков и уговоров вернуться, то ли осуждения за странное соседство. Впрочем, с чего бы ей смущаться последнего? Она этого не звала и не приглашала. Чтоб ему пусто было. Утром он опять вывел ее из себя, попросту не явившись на завтрак. Отправившись за ним во флигель, Виктория обнаружила дверь запертой. Подёргала ручку, постучала. Вот где он шляется? Готовить теперь обед на его долю или нет? Это ведь не потому, что она его вчера смутила? Такого разве смутишь... Он ведь не мог просто уехать насовсем, не сказав ей ни слова? — Ну подруга, ну ты учудила! — белокурый вихрь едва не сбил ее с ног и весело закружил. Виктория рассмеялась, позабыв о своих тревогах. — Весь отдел до сих пор на ушах стоит! Нэнси устроилась в Ганновер Индастриз, когда Виктория, которой милостиво позволили самой выбрать отдел для неизбежного карьерного роста, уже год работала там младшим дизайнером. Девушки сразу подружились. И хотя семь лет спустя Нэнси оставалась простым офис менеджером, а Виктория поднялась до руководителя отдела, дружба их от этого не пострадала. Экзистенциальная тоска и кризис самоидентификации, одежда и косметика, жалобы на родственников и страдания по мужчинам — причем Виктория, как любила хихикнуть Нэнси, успешно комбинировала два последних пункта — они делились друг с другом всем. Или почти всем. Подробности бабушкиной личной жизни, к примеру, Виктория в свои пространные эсэмэски из Озерного края решила не включать. Нэнси не смогла приехать на похороны, но взяв отпуск, первым делом рванула к подруге. Путь из Лондона до Мелвика был не столько неблизкий, сколько не очень удобный. Из общественного транспорта в Мелвик ходили только редкие автобусы из Кокермута, а ближайший к Кокермуту аэропорт находился в Карлайле. Нэнси не успела купить билет на единственный рейс, поэтому оставалась только машина или поезд до Пенрита. И судя по ее приподнятому настроению, выбор она сделала единственно верный. — Ну, ты как тут вообще? Прости, раньше никак не получилось вырваться, — сказала подруга уже серьезнее, вглядываясь в лицо Виктории. Выходя из дома, та постояла перед зеркалом в ванной, порылась в своей косметичке, да и махнула рукой. — Совсем хреново, да? — Не то чтобы хреново, — Виктория неопределенно мотнула головой. — Сложно. Воздух вокруг Нэнси, взбудораженно и без умолку болтавшей, перемежая офисные сплетни восторгами от живописных камбрийских видов за окном машины, почти зримо искрился и ощутимо пах алкоголем. — А угадай, кто приехал на прошлой неделе из Мо… — Нэнси! — взмолилась наконец Виктория, отбирая у подруги зажигалку. — Во-первых, помедленнее, во-вторых, Алекс мне уже звонил, в-третьих, тебе сейчас в замкнутом пространстве курить всё равно что на заправке — как бы на воздух не взлететь. Когда успела и по какому поводу? — Ах, это. Да так, отмечала кое-что, — с напускной небрежностью бросила Нэнси, сунув ей под нос левую руку, на безымянном пальце которой скромно поблескивал розовый бриллиантик в платиновой оправе. — Вот уж не думала, что у Макдональда такой изысканный вкус, — протянула Виктория в тон, за что получила игривым кулачком в плечо. — Маклауда? Макинтоша? Макбета? — Это не Энгус, это Чарли! — Чарли! Ну слава тебе Господи. Победил Франкателли и здравый смысл. Италия — Шотландия — 3:1! Да здравствует лазанья, долой хаггис! — Вик, ты же понимаешь, что вопрос выбора даже не стоял, да? Мне кроме Чарли никогда никто не был нужен. Это ему надо было понять и смириться, что я ради него не стану домохозяйкой. Виктория растерянно глянула в посерьезневшее лицо подруги и свернула к обочине. — Эй, ты чего это? — Я просто не хочу, чтобы ты думала… Я с Энгусом не то что не спала — не целовалась даже, веришь? — Верю-верю, конечно. Я очень рада за вас обоих. — Виктория озабоченно погладила подругу по руке и осторожно поинтересовалась: — А вы, наверное, прямо перед поездом отмечали, да? И ты еще в поезде продолжила, да? — Да! — радостно кивнула Нэнси. — Я так счастлива, знаешь? Виктория прыснула, опять заводя мотор. — Знаю. Вижу и обоняю!

***

«Зато хоть машину нормально в гараж можно поставить», — почему-то с раздражением думала она, подъезжая к дому. Однако гараж снова был занят профессорским фордом. Она застонала, уронив голову на руль. Нэнси, задремавшая на выезде из Кокермута, вздрогнула от возмущенного гудка клаксона. — Я не сплю, миссис Дженкинс! — пробормотала она, выпрямляясь. Виктория невольно хихикнула. — Вьетнамские флэшбэки? Миссис Дженкинс была когда-то непосредственной начальницей Нэнси. Виктория к тому времени возглавляла отдел дизайна уже почти год, но и она побаивалась эту даму неопределенного возраста с неизменно постным выражением лица, завышенными требованиями к дисциплине и драконовскими мерами наказания за ее нарушение. Нэнси же, любившая погулять не только по выходным, чаще многих становилась объектом ее внимания. Миссис Дженкинс давно уволилась по семейным обстоятельствам, а травма осталась. — Что, уже приехали? — Нэнси с наслаждением потянулась и выглянула в окно. — А чего ты шумела-то? — Так, побочный эффект, — пробормотала Виктория. Профессор, как ни в чем не бывало сидевший за столом в саду, грациозно встал, завидев их. Раздражение поднялось в ней новой волной: он был чисто выбрит, одет в темно-синюю тенниску, рукава которой распирали неожиданные бицепсы, и серые джинсы, а на ногах красовались кофейного цвета мокасины. Даже волосы у него, кажется, были уложены. — Пожалуйста, предупреждайте заранее, если соберетесь уезжать, чтобы я вас не ждала! — не здороваясь, с места в карьер бросила она, проносясь мимо него к крыльцу. — Не знаю, хватит ли на вас обеда! — Ничего страшного, я не очень голоден. Профессор не спеша прошествовал за ней, оглянувшись на озадаченную Нэнси. — А-а, так вас не только одели, обули и постригли, но еще и накормили… — Нет, это не она говорит, это какой-то вселившийся в нее демон. — То-то вы умчались, не оставив и записки. — Простите, ваше величество, дело было срочное. Виктория бросила на него презрительный взгляд через плечо. — Не сомневаюсь. Он нахмурился. — Я навещал кое-кого в Кокермуте, заодно решил пополнить гардероб, потому что если вы в следующий раз принесете мне трусы, мое чувство собственного достоинства может этого не пережить. Сдавленный кашель заставил обоих обернуться. Виктория порозовела. Демон зашипел, но промолчал и с ворчанием свернулся в клубок. — Ой. Э-эм, это Нэнси. Нэнси Скерретт. Нэнси, это вот этот… тот… Профессор сложил руки на груди, откровенно наслаждаясь ее неловкостью. — Тот самый, в общем, бабушкин коллега, о котором я тебе говорила, — прошипела Виктория, подчеркнуто не глядя на него. — Уильям Лэм. — Он протянул девушке руку. — Или просто «М». — М-м… — слегка протрезвевшая Нэнси задержала его руку в своей, осматривая оценивающим взглядом с головы до ног. — М. На службе ее величества? Профессор хмыкнул. — В некотором роде. Это ее величество, — кивнул он на Викторию, — меня так... величает. — Да что вы мелете, несносный человек? — возмутилась та. — Когда это я вас так называла? — Да вот как ни обратитесь ко мне, так и говорите: «Эм...». Я думал поначалу, что это слово-паразит, а потом привык и решил, что мне подходит. — Взрослый образованный человек, профессор, в конце концов… Нэнси с интересом вертела головой как на теннисном матче, переводя взгляд между сцепившимися ни с того ни с сего подругой и странным, но восхитительно приятным мужчиной.

***

— А ваша жена не возражает, что вы здесь живете? — Думаю, ей уже всё равно. — Давайте угадаю — вы давно охладели друг к другу, живете как брат с сестрой, и вообще она вас не понимает и никогда не понимала. — Ну, она точно охладела. — То есть, вы ее еще любите? — И всегда буду любить. Она мать моих детей. — У вас и дети есть? — Были. Двое. Мальчик и девочка. — Были? — Оба умерли. — Всё-таки, интересный вы человек. Вот так вот спокойно говорите о таких личных вещах с совершенно посторонним человеком. Не верится что-то во всё это. Виктория, всё это время молча наблюдавшая за импровизированным допросом и не принимавшая его всерьез, не выдержала. — И правильно делается. Не развешивай уши. Профессор усмехнулся и со звоном положил вилку на тарелку. Спокойная болотистая зелень глаз его сгустилась и потемнела. — А хотите, расскажу историю? — Не хотим, — поспешно вставила Виктория, дергая подругу за рукав. — Еще как хотим! — с вызовом воскликнула та, махом осушив свой бокал и уперев локти в столешницу. Профессор откинулся на спинку стула. — Жил-был молодой человек двадцати пяти лет, из состоятельной семьи, юрист с блестящим будущим, талантливой красавицей-женой и очаровательным сынишкой, жил и наслаждался жизнью. Даже когда выяснилось, что у мальчика серьезная болезнь и ему нужен особый уход и внимание, молодой человек не унывал: вместе они с чем угодно справятся. Он ушел из юридической фирмы и стал преподавать в университете: так он мог проводить больше времени с семьей, да и древние греки, римляне и византийцы всегда были ему ближе и роднее имущественного права. К тому же, в университете у него были замечательные коллеги, с которыми он вскоре подружился. Жизнь снова наладилась — по крайней мере, так казалось нашему новоиспеченному профессору. Пока он не застал любимую жену с одним из этих замечательных коллег, читавшим в его университете курс по поэтам-романтикам. В собственной кровати. — Он перевел взгляд с жадно внимавшей ему Нэнси на Викторию. Наверное, нужно было что-то сделать, сказать, как-то его остановить, но, словно загипнотизированная его спокойным голосом и потаенным желанием знать, она не вымолвила ни слова. — Видимо, посвящая свободное время своему особенному ребенку, профессор обделял вниманием свою не менее особенную жену. По крайней мере, так он себя убеждал. Крики, слезы, откровенные беседы… Жена покаялась, и он с облегчением ее простил. Через некоторое время выяснилось, что они станут родителями во второй раз. Он был на седьмом небе от счастья, а его жена, как оказалось, нет. Он всё пытался убедить ее, что их дочка — а это будет девочка, он был в этом абсолютно уверен — не обязательно родится такой же, как сын — а если и такой же, разве будут они любить ее меньше? Когда он это сказал, жена посмотрела на него с ужасом в глазах… В общем, ему ничего не оставалось, кроме как везти ее в клинику. Позже, застав жену с тем же коллегой во второй раз… — Профессор… — ее мужества хватило на одно только слово. Нэнси зачарованно молчала, забыв о вине, во все глаза глядя на профессора. Он лишь подался вперед и, побарабанив пальцами по столешнице, продолжил: — Он ничем не выдал своего присутствия. Он молча вышел из супружеской спальни, прошел в детскую, одел сына, собрал его рюкзачок и увез его к своей матери, а потом нашел квартиру и поселился там вдвоем с мальчиком. Нашел надежную няню с соответствующим опытом работы. Да, порой было горько и одиноко — жена за все это время даже не попыталась связаться с ним и спросить хотя бы о ребенке — но жизнь снова налаживалась. В университете он дружил с потрясающим человеком — с женщиной удивительного ума и притягательной красоты, женщиной теплой, спокойной, величественной. Она самозабвенно любила музыку и экзотические растения, — голос профессора потеплел, сделался мечтательно-печальным. Виктория опустила глаза, узнавая портрет. — Ей однажды приснилось даже, что она поет, а сам Моцарт ей аккомпанирует*. Он всё чаще стал наведываться в оранжерею в фамильном загородном доме, где вывел новый сорт цветка райской птицы**, который назвал ее именем… Всё бы хорошо, только женщина была замужем. Муж ее тяжело болел, и она самоотверженно о нем заботилась, не доверяя никому, находя отвлечение и утешение в их... дружбе. Но лечение не помогало, и врачи сдались, посоветовав обеспечить мужу максимальный комфорт до неизбежного, хоть и нескорого исхода. Всё взвесив, она приняла решение переехать в сельскую местность, ухаживать там за мужем в тишине и покое, и приезжать в Лондон лишь изредка, читать короткие курсы лекций в качестве приглашенного профессора. Наш герой не смирился с таким положением дел и долго еще ездил к ней. Она была всё так же с ним ласкова, но однажды угрызения совести взяли верх над одиночеством, и она попросила его приезжать отныне только в качестве друга и бывшего коллеги. Что ему оставалось делать? Его сына не стало несколькими месяцами ранее. Его жена, с которой он так и не нашел в себе силы развестись, покончила с собой, брошенная ветренным любовником, за год до этого. Он не мог потерять еще и друга. И всё равно потерял — когда муж скончался, она оборвала с ним всяческие контакты, а приезжать без приглашения он не решался. Наверное, это было справедливо — в конце концов, чем он был лучше своей покойной жены? Наверное, он всё это заслужил. Сплетни и слухи преследовали его повсюду. Он сменил место работы, стал циничным и эгоистичным, нарастил толстую шкуру. Впрочем, любое упоминание поэтов-романтиков и имена «Джон» и «Гордон» в любом сочетании по-прежнему вызывают у него желудочные колики. — Уильям Лэм подцепил вилкой кусочек ветчины, положил в рот, тщательно прожевал и проглотил. Виктории казалось, будто невидимая рука сжала в груди ее сердце и легкие. — А теперь скажите мне, милые барышни: как вы думаете, заботит ли человека с такой историей, что о нем думают другие люди?

***

После обеда утомленная долгой поездкой и притихшая после рассказа профессора Нэнси решила подремать. Виктория прикрыла за собой дверь гостевой спальни и прошла на кухню, где профессор по своему обыкновению мыл посуду. Она облокотилась на гранитную стойку, чувствуя, что должна что-то сказать, и не находя слов. Как ты находишь в себе силы открывать глаза по утрам? — А я вовсе не думаю, что вы циничный и эгоистичный. И шкура у вас не толстая. Стих плеск воды. Плечи профессора напряглись — только не оборачивайся, подумала она, я не знаю, что делать, если ты обернешься. Он только кивнул и сказал хриплым голосом: — А жаль. — Разве что хамоватый иногда, — вырвалось у нее против воли. Она недовольно зажмурилась, ругая себя, но с облегчением услышала смешок и улыбнулась сама. Знакомая территория. — Но это, я думаю, у вас защитный механизм такой. Что об этом говорит ваш психотерапевт? — Говорит, что мне нужно поменьше думать и побольше гулять. — Профессор всё же обернулся, вытирая руки полотенцем. — Присоединитесь? — Сейчас? — У вас другие планы? Подруга ваша, кажется, слишком… плотно пообедала, ей сейчас кровать — лучшая компания. — Я собиралась поработать немного за мольбертом, но, честно говоря, последние попытки меня как-то… не вдохновляют… — Да! — Профессор хлопнул себя по лбу. — Совсем забыл. Пойдемте-ка. Заинтригованная Виктория последовала за ним в сад. Профессор одним прыжком взлетел на крыльцо флигеля и тут же выскочил обратно, держа в руке пакет с незамысловатой надписью «Всё для искусства». — Я случайно нашел ваш список в гараже. Виктория сунула руку в пакет и вытащила один из тюбиков наугад. Церулеум. Профессор задрал голову к чистому, без единого облачка небу. — Небесная лазурь, — сощурился он и поймал ее взгляд. — Пригодится, если решите написать автопортрет. Виктория растерянно улыбнулась. — Спасибо. Вы хотели сказать, летний пейзаж. — Я хотел сказать, автопортрет. — Он вздохнул и добавил с хитрецой в голосе: — Судя по вашей прическе, вы так редко смотрите в зеркало, что забыли, какого цвета у вас глаза. Виктория беззлобно ткнула его в плечо. — Умеете вы польстить девушке, ничего не скажешь. — Зачем красивой, умной, талантливой женщине лесть? Вы на похоронах были… волосок к волоску, безупречно накрашены, и платье на вас смотрелось великолепно, и с каждым, кто к вам подходил, вы были образцом терпения и учтивости. Я смотрел на вас и думал, как вы похожи на Шарлотту. — Виктория поежилась. Сравнение ее неожиданно покоробило. — Она всегда выглядела элегантно и вела себя идеально — ну, если не считать очевидного. И она всегда была несчастна. Я смотрел на вас и думал: какая несчастная девушка. Да-да, я понимаю, из моих уст это звучит странно. А потом вы выскочили из речки… — Он осекся, заметив ее пунцовые щеки, рассмеялся. — А потом вы выскочили из дома, похожая на взъерошенного воробушка в халате, напоили меня кофе, пригрозили лопатой, нахамили в ответ, накормили завтраком… Вы совсем на нее не похожи. Я уверен, что вы если и не счастливы сейчас, то и не несчастны тоже. И непременно еще счастливы будете. Виктория теребила край пакета, не решаясь встретиться с ним глазами. — Так что насчет прогулки? — Только если на велосипеде. — Она наконец подняла на него взгляд. — У меня нет велосипеда. — Ну, значит, вы пешком, а я на велосипеде. Я сто лет не каталась, никак накататься не могу! А можем и по очереди!