Наследство

День прошел в мелких хлопотах. Виктория несколько раз гоняла на велосипеде в магазин — сначала нужно было запастись продуктами, потом оказалось, что нужно сменить несколько лампочек… В конце концов, она просто решила осмотреть весь дом и составить полный список необходимого. Дошла очередь и до гаража, куда профессор ничтоже сумняшеся по-хозяйски загнал свой форд. Мстительно пнув темно-синий лоснящийся бок — мелочь, а приятно — она пробралась мимо автомобиля к уложенным в несколько рядов деревянным ящикам и картонным коробкам. В нескольких обнаружились пакетики с семенами растений, названия которых Виктория не могла даже выговорить, какие-то устройства непонятного, но, скорее всего, сельскохозяйственного, назначения. Закрыв и отставив очередную коробку с бабушкиными ботаническими сокровищами, она наткнулась на закрытый мешковиной мольберт, а в следующем ящике были аккуратно сложены разнокалиберные кисти, угольные и пастельные карандаши, тюбики масляной краски — почти все начатые и открывающиеся не без труда, новенькие, запечатанные еще кюветы с акварельной краской... Сердце забилось быстрее: она и забыла, как любила перебирать товары на полках художественных магазинов, сбежав со скучных лекций по философии. Да и странно ли, что забыла — она не рисовала по-настоящему уже много лет, с тех пор как по настоянию матери и дяди Лео («Александра, я позволила тебе совмещать художественную школу и бизнес-школу, но тебе пора вырасти. Художник — это не профессия!») поступила вместо Королевского колледжа искусств в Лондонскую школу экономики и политических наук. Несколько напрочь засохших тюбиков и кистей пришлось выбросить. Нужные цвета она докупит как-нибудь, когда выберется, к примеру, в Кокермут, а пока и это сойдет. Она выволокла мольберт и драгоценный ящик в сад, по пути еще раз пнув профессорское авто, и очнулась только когда до нее дошло, почему она перестала отличать кобальт от берлинской лазури, а небо сменило церулеум на индиго. Настойчиво заурчало в желудке. Широко улыбнувшись, Виктория обтерла заляпанные пальцы о край безнадежно испорченной футболки, занесла мольберт обратно в гараж и умчалась в дом, окрыленная успешным возвращением к любимому делу. Перекусывая куриной запеканкой тети Софии, она задумчиво смотрела на горящие окна флигеля. Вот интересно, чем этот ужинает? Неужели и правда готовить умеет… С другой стороны, мужик его возраста, явно неженатый, раз собирается два месяца сидеть безвылазно в деревне… наверное, умеет. Отмахнувшись от невесть откуда взявшихся мыслей, она наскоро приняла душ и отключилась, пока ожидала ответа на свое сообщение любимой подруге — опять не высушив волосы.

***

На следующее утро, перекладывая выстиранное белье из стиралки в сушилку, Виктория нашла в последней белую рубашку, которая ей точно не принадлежала, а чуть позже не нашла в почтовом ящике газету. Она не удивилась ни первому, ни второму. Не разозлилась тоже — видимо, всё еще пребывая в благодушном настроении с вчерашнего вечера, но твердо решила установить некоторые правила и донести их до непрошеного соседа. Дверь флигеля была открыта настежь. Небольшое строение прихожей не имело, и от порога ей была видна вся единственная комната и даже ванная, дверь которой тоже стояла нараспашку. Профессор, одетый в белую рубашку с закатанными до локтя рукавами и всё те же черные брюки, сидел за письменном столом, запустив пальцы обеих рук в растрепанные волосы и уставившись на экран раскрытого ноутбука. Виктория тихонько постучала. — Професор Лэм, доброе утро. Тот поднял на нее расфокусированный взгляд. Господи, неужели пьяный, с утра? Повезло так повезло. Она быстро оглядела комнату. Вроде всё прибрано, даже кровать аккуратно застелена. На столе тоже ничего особенного: подключенный к ноутбуку принтер, несколько книг, записная книжка и бумажный пакет из местной булочной. Бутылка воды. Профессор удивленно моргнул, будто не смотрел на Викторию уже с минуту, и вскочил. — Виктория. Доброе утро. — Это и есть ваш завтрак? — кивнула она на пакет и бутылку. — Плита не работает, — пожал он плечами. — Что привело вас в сию скромную обитель? — Вы запустили стиралку ради одной рубашки. — Я взял с собой только три, ничего не поделаешь. А на дворе лето, если вы не заметили. — Это лишняя трата воды и электричества. А еще вы порошка положили как на полную загрузку. Хотя чего еще ожидать от поколения, погубившего нашу планету. Профессор хмыкнул. — Это сколько же, по-вашему, мне лет? А еще вы почитайте экологическую отчетность вашего семейного бизнеса, наверняка много интересного узнаете. Виктория читала. Еще одна причина в полной копилке причин, по которым она не хотела больше иметь к семейному бизнесу никакого отношения. — Бросайте грязные вещи в корзину. Я буду стирать их со своими. Профессор развел руками. — Я обещал вас не беспокоить, но раз вам так хочется, не могу отказать даме. Виктория обернулась на пороге. — Чего вы вообще пижоните? Тут вам не Лондон. — Вот уж не думал, что для Ганноверов белая рубашка — верх пижонства. — Помолчав, он нехотя пояснил: — Я собирался в спешке. Бросил в сумку первое, что подвернулось под руку и поехал в чем был. Виктория опустила взгляд. У порога лежали пушистые фиолетовые тапки. — Вы ее любили? Профессор молча сел за письменный стол и демонстративно застучал по клавишам. Виктория постояла еще с полминуты и, так и не дождавшись ответа, сбежала вниз по ступенькам. Из открытой двери послышался вздох и звук захлопывающейся крышки ноутбука. — Приходите завтракать, — негромко сказала она, задержавшись под высоким окном. — Я сварила кофе.

***

Завтрак был немудреный, но вполне съедобный. На то, чтобы пожарить яичницу и бекон, даже ее опыта хватало, в кофеварении ей благодаря бабушке не было равных, апельсиновым соком она запаслась еще вчера, а свежий хлеб принесла тетя София, жившая неподалеку. София была сестрой отца Виктории. Будучи юной студенткой, она забеременела, неизвестно от кого — признания из обычно робкой и послушной девочки не вытянули ни угрозы сурового отца, ни увещевания терпеливой матери. Делать аборт было слишком поздно, хотя оставить ребенка ей тоже не позволили, отдали на усыновление. София закончила учебу, получила степень по английской литературе, но жить в Лондоне отказалась наотрез, снова проявив несвойственную ей твердость. Она уехала в Озерный край, где старшие Ганноверы любили отдыхать, устроилась работать в школу в Мелвике, да так и осталась там жить на то, что зарабатывала сама, не притрагиваясь к семейным деньгам. Поддавшись на уговоры дочери, в Мелвик и привезла Шарлотта мужа, который уже никого не мог заставить ходить по струнке. Виктория распрощалась с теткой, клятвенно пообещав явиться к ней как-нибудь на урок хлебопечения. Прошло минут десять, а профессора всё не было. Уже почти на взводе, раздувая ноздри, она выскочила в сад и открыла было рот, собираясь повторить свое приглашение в менее цивилизованной форме, как краем глаза уловила белое пятно на скамье у флигеля. Тетя София что-то горячо втолковывала сидевшему рядом профессору, то и дело хватая его за руки. Тот с серьезным видом кивал. — София, что происходит? Профессор? Тот вздрогнул и улыбнулся слегка виновато, заметив ее. — Мы с вашей тетей давно не виделись, вот, обмениваемся новостями. София улыбнулась тоже. — Жаль, что вы с мамой потеряли связь. Она всегда тепло о вас отзывалась. Виктория, я как раз говорила Уильяму, как славно, что он тут поселился. Всё тебе веселее. Виктория фыркнула. — О да, веселее некуда. Хохочу с утра до ночи. — Сарказм тебе не к лицу, милая, — тетка с усилием поднялась, опираясь на руку мгновенно среагировавшего профессора. — Пойду, не буду вам мешать, молодые люди. — Не такие уж молодые, — рассмеялась Виктория. — Говорите за себя, — вставил профессор и подмигнул Софии, запечатлевая на ее руке галантный поцелуй. Профессор ел молча, подбирая корочкой хлеба вытекающий из глазуньи желток. «Мог бы и похвалить, что ли», — с осуждением думала Виктория, невольно восхищаясь ловкими движениями длинных пальцев. — А тетя София в курсе, какие именно отношения связывали вас с ее матерью? Профессор закашлялся, едва не захлебнувшись своим кофе. — Возможно. А возможно, и нет, — наконец сказал он хрипло. — В любом случае, вряд ли она стала бы ее осуждать, учитывая собственное прошлое. — Вы и об этом знаете? — А что вас так удивляет? Мы с Шарлоттой были в первую очередь друзьями. Или вы думаете, я по зову плоти катался триста миль туда и триста миль обратно? — Внимательно посмотрев на пылающие щеки Виктории, профессор со вздохом опустил вилку. — Давайте не будем больше возвращаться к этой теме. Вам явно неловко, мне тоже не особенно уютно говорить об этом с внучкой любимой когда-то женщины. Любимой женщины. Как же это всё странно, как же это всё дико. Виктория вскочила, заметалась, собирая со стола посуду. Длинные пальцы, которыми она любовалась еще две минуты назад, накрыли ее руку. — Оставьте, я уберу. И вымою тоже, — тихо сказал он. — Это меньшее, чем я могу вас отблагодарить. И простите ради Бога, я в последнее время сам порой не соображаю, что и кому говорю. Она смотрела на его прямую спину, на склоненный над раковиной затылок, неосознанно поглаживая тыльную сторону правой ладони, всё еще горевшую от тепла его руки. Осознала — и помотала головой, отгоняя наваждение. — Профессор? Эм. Ужин в семь. Сойдет? — громко (слишком громко) сказала она. — Обед не обещаю — могу просто о нем забыть, но в холодильнике полно всего, можете подогреть себе что-нибудь сами. Покрытые пеной руки профессора («Надо бы купить резиновые перчатки», — подумала она) застыли. Он обернулся, смерил ее удивленным взглядом, и губы его медленно растянулись в нерешительной, какой-то застенчивой улыбке, от которой у Виктории почему-то защемило в груди. Бабушка, бабулечка, неужели и ты так же попалась? — Сойдет, — сказал он, постукивая кончиками пальцев о раковину. — Если что, я буду в саду, возле гаража. — Виктория. Она остановилась и посмотрела на него вопросительно. — Спасибо. Молча кивнув, она опять двинулась было к спальне, но замешкалась, сжав дверную ручку, глядя, как профессор бережно раскладывает насухо вытертую посуду по полкам в шкафу, как идет к двери, как втискивает босые ступни в ужасные фиолетовые тапки… как замирает у порога, заметив на вешалке персикового цвета шарфик. Как несмело протягивает к нему руку. Виктория отвернулась, закрыла за собой дверь спальни и задумчиво уселась на кровать.

***

Полчаса спустя она громко забарабанила по окну флигеля и едва удержалась от смеха при виде высунувшегося из него с вытаращенными глазами профессора. — Вылезайте! — весело приказала она. — В чем дело? Пожар, наводнение? — Сельхозработы! Профессор закатил глаза. — Я интеллектуал, физический труд мне противопоказан. Поняв, что переговоры бессмысленны, Виктория взбежала по крыльцу и заскочила в комнату. — Если уж вы тут живёте и питаетесь за мой счет, пусть от вас хоть какая-то польза будет. — Напоминаю, что я перемыл всю вашу посуду. — Из которой сами же и ели. — Она ухватила его за рукав и потянула за собой. К ее удивлению, он поддался. Приведя профессора к поленнице, она выпустила его рукав. Пока тот недоуменно озирался, нашла колун и бросила его к профессорским ногам. Профессор резво отскочил. — Почему, позвольте спросить, вы постоянно хватаетесь за холодное оружие? — проворчал он. — Какое-то у вас нездоровое пристрастие. Фиксация. Что об этом говорит ваш психотерапевт? У вас ведь есть психотерапевт? Психотерапевт у Виктории действительно был. Раз в неделю она мучила доктора Кларка, пытаясь разобраться в своих отношениях с мамой, с Альбертом, с миром, с самой собой. — А у нас это семейное, — спокойно сказала она, вспоминая с лёгким содроганием, как впервые напившийся при ней заводной принц с рыданиями рассказывал о покойной матери и резал на груди рубашку ножом для стейка. Он тогда напугал ее до чёртиков, но вместе с тем и успокоил: ненормальный — значит, нормальный. — Что вы стоите? Поленья уже распиленные. Берите и колите. — Да я сроду дров не колол. — Ничего сложного в этом нет. Смотрите. — Она ловко поставила полено на колоду и быстрым ударом расколола его на две половинки, держась за топорище обеими руками. — Вперед. — Зачем вам вообще дрова? — Профессор неохотно, но послушно подошел к колоде. — Картошку в костре запекать? — Да хоть бы и картошку. — Виктория уперла руки в бока. — А вообще, я так хочу. Колоть отсюда и до обеда. Можно было бы растопить сауну, печь в которой была дровяная. — Есть, мэм. …Наследница Ганновер Индастриз колет дрова — кому рассказать, не поверят. — Никакая я не наследница. И потом, мне бабушка всегда говорила: не смей быть принцессой. — Правильно, только королевой, — коротко рассмеялся профессор, занося колун над колодой. — Не знаю, что на вас вдруг нашло, но смотреть любо-дорого. — Полетели на траву половинки полена. Он поставил новое. — А я голову ломал. — Еще взмах. — Что бы сообразить такого. Думал, мы так и будем. Каждый в своем углу киснуть. — Он опустил колун, переводя дух, и обернулся к ней. — Черт, по-моему, у меня появились какие-то новые мышцы. Сердце у Виктории почему-то запнулось, помолчало и зачастило, будто это она только что одно за другим расколола пять поленьев. Значит, пока она размышляла, как бы его отвлечь от грустных мыслей, он размышлял, как бы отвлечь от грустных мыслей ее. — Ну вот и здорово, — тихо сказала она. Профессор нахмурился. — Вижу, как здорово. Опять сдулись, ваше величество? Она натужно рассмеялась. — Ничего не сдулась. Вы продолжайте, хорошо же получается. А я пойду, поработаю. Нельзя терять свет. И быстро зашагала к гаражу, спиной чувствуя его внимательный недоверчивый взгляд. Часа в три, оторвавшись от мольберта, Виктория сдернула бейсболку и вытерла ребром ладони взмокший лоб. Отступила на шаг, поморщилась, разглядывая свое творение, повернулась к ящику и опешила. Поверх тюбиков лежала заботливо прикрытая салфеткой тарелка с двумя аккуратными запеченными бутербродами — один с ветчиной и помидором, другой с сыром и соленым огурцом.

***

Теперь они каждый день завтракали, обедали и ужинали вместе, готовя по очереди или по настроению. Виктория, особой любви к готовке никогда не испытывавшая, листала интернет в поисках рецептов. Самых несложных. Еще возомнит себе чего-нибудь. Профессор Лэм приходил строго в назначенное время, был неизменно вежлив, сдержанно, но явно искренне хвалил ее кулинарные потуги, рассказывал о своей работе — то немногословно, то с жаром — мыл посуду после еды и уходил, шаркая фиолетовыми тапочками. Бабушкин шарфик его, кажется, больше не тревожил. Правда, однажды она застала его возле оранжереи. Он стоял у запертых на массивный амбарный замок двустворчатых дверей, задумчиво вертя в руках тяжелый ключ, висевший, как ей доподлинно было известно, в гараже. Виктория затаила дыхание в ожидании, но он развернулся, сунул ключ в карман и быстро зашагал к себе. Однажды, вернувшись из магазина, она постучалась во флигель. Профессор открыл взъерошенный. — Простите за беспорядок, ваше величество, не ждал гостей. У меня тут небольшое сражение. — Это вас Иоанн Златоуст так отделал? Он недоуменно вздернул брови. Виктория ткнула пальцем в щетинистый подбородок, на котором красовалось черное пятно. — Может, вам средство для снятия лака принести? — рассмеялась она, наблюдая за его тщетными попытками оттереть пятно, смотрясь в темный экран мобильника как в зеркало и проклиная взбунтовавшийся принтер. — Чем, собственно, обязан чести лицезреть ваше величество? — грозно сдвинув брови, проворчал он. — Собственно, вот. — Виктория выудила из сумки пластиковый пакет, а из пакета — пару простых мужских сандалий из кожзаменителя на липучках. — Уж извините, какие нашлись. Примерно сорок третий, так? — Предположим, — протянул тот и замолчал, пристально уставившись на нее. — Мне кажется, вы были бы хорошей матерью, — сказал он, прекратив наконец буравить ее взглядом. — Если вы так заботитесь даже о человеке, которого терпеть не можете. — Еще чего. Ненавижу детей. И еще: а) я вполне могу вас терпеть, иначе давно уже подсыпала чего-нибудь вам в кофе, б) это вовсе не забота. — Виктория вздохнула, проходя в комнату. — Я просто эти тапочки видеть уже не могу. Лезет в голову… всякое. Профессор ухмыльнулся. Он умел так странно ухмыляться — самодовольно и одновременно смущенно — что Виктория, в очередной раз решившая было, что наконец разгадала его, классифицировала и каталогизировала, в очередной раз терялась, тушевалась и, в глубине души, таяла. — Эм. А еще хотела предупредить, что ко мне завтра подруга в гости приедет. Я ей о вас только в общих чертах рассказывала, так что не вздумайте ляпнуть лишнего. Уильям Лэм состроил оскорбленное лицо. — Ваше величество, я человек исключительного такта… Виктория скептически хмыкнула. — Я взрослый образованный человек, профессор, в конце концов… — Вот и поглядим. …Ну что, показывайте ваш девайс. Профессор поднял наглую бровь и, прямо-таки сияя, открыл было рот, но Виктория, недолго думая, залепила его своей ладонью. Оба замерли в нелепых позах, глядя друг на друга — один с изумлением в широко распахнутых зеленых глазах, другая с паникой, ощущая ладонью влажное тепло его губ. Две бесконечные секунды понадобилось ее мозгу, чтобы послать отчаянную команду телу. Она отдернула руку. — Принтер! Показывайте свой принтер.