Лица

Он поднимается. Хватает руками рыхлую землю, тянется вверх, срывая ногти, — снова увязает по локти и снова ползет. Он всегда шел только вперед, не оглядываясь на прошлое, сметая его с пальто, как грязь; теперь вокруг него грязи много, слишком, она забивается в рот, слепляет веки, и он смеется — как же слабы человеки, если всего лишь пуля вышибает их за порог. Пуля сидит в нем, пуля поет — о том, что ему никогда не справиться. Но он поднимается. Он не знает, зачем; все, что держало его, что делало его живым, теперь липнет комьями грязи и тянет на дно. И ему бы теперь все равно; ему бы упасть в пустоту и забыться, раствориться, исчезнуть, как исчезают все. Но он — не все. Выползает из-под земли — линчеванный, похороненный, но не сбитый с пути. Поднимается, вытирает лицо от грязи, готовый идти. Он не мститель — для мщения нужен огонь, а пуля в груди навсегда его погасила. У него теперь — своя сила; у него теперь — дар смотреть и видеть то, что другим не дано. И он улыбается — потому что теперь ему все равно. Пыльные глаза смотрят за горизонт, навеки остановив взгляд. Пыльные губы шепчут: каждый получит свой собственный ад. Так пророчит немертвый — расстрелянный — Петроград.