Пасхальное чудо

Skillet – Never Surrender

- Ями-кун, поможешь мне подготовиться к Пасхе? - часто-часто моргая глазами, обратилась ты к своему фавориту. Утигатана хмуро шепчет себе под нос, чтобы ты не называла его этим глупым прозвищем, хоть и знает, что ты непоколебима в своих взглядах. А затем без каких-либо бурных эмоций соглашается помочь своей хозяйке, найдя в этом свой незаменимый плюс. - Если я испачкаюсь, меня уже не сравнят с Яманбагири. Тлетворная фраза, которая губит не только островок твоей души, омытый переживаниями о мече, но и размельчает пасмурный голос Кунихиро на гранулы опустошённости. Самоличная деструкция происходит в разное, спонтанное и не зависимое от обстоятельств время; не по наитию, не по идее, не по желанию – оно просто есть, как нечто само собой разумеющееся, как родимое пятно, которое ничем не вывести. Ранним утром ли, в разгар полудня, закатным вечером или виноградными сумерками – он всё равно спал мало и урывками, у Яманбагири не было циркадионного ритма. Иногда ему хочется встать под каким-нибудь мостом, представляя себе, как болты раскручиваются, опоры не выдерживают, а диафрагмы и плита валяются и снисходительно погребают под собой жалкую копию. Кунихиро слышал, что люди верят в реинкарнацию – в иномирье после смерти, где можно родиться совершенно другим человеком. Он размышляет на досуге: а может ли меч после поломки переселиться в иную душу или неодушевлённый предмет обречён скитаться до скончания веков в одной ипостаси? Яманбагири слышал и о другой легенде – о той, где у каждого человека была прошлая жизнь. Всё чаще он анализировал на этой почве, какой содом он устроил в развалинах своей предыдущей жизни, если в нынешней его приговорили быть чьей-то тенью. Он считал это безжалостной казнью – рутинно подходить к зерцалу и рассматривать каждый день не своё лицо. «Ты знаешь эти чувства, когда страшно видеть самого себя? Ты знаешь, как бывает, когда хочешь стать кем-то другим?». Ты ничего не говоришь – притворяешься безмолвным слушателем, духом, который случайно забрёл в заброшенный театр его трагедии. Ты знаешь, что, дав продолжение этой теме, вонзишь в его искалеченное сердце ещё больше шипов. Поэтому тактично молчишь. Но взгляд, который не умеет ни лгать, ни преть в безмолвии, с беспокойством рассматривает его действа. Движения парня никогда не были выверены, он не оттачивал их до ювелирного мастерства, не старался проявить нимфейскую изящность. Если остальные мечи истово следили за своей гигиеной, то Яманбагири не волновался о фатальных исходах. «Копии незачем беспокоиться о своей внешности», - бормотал он с бескрайним Атлантическим холодом, пытаясь внутривенно влить и тебе это осознание, чтобы нервные окончания, трепещущие при виде него, заиневели, покрылись изморозной коркой. - Откуда шрам? – заметив под задравшимся рукавом неровный стежок на его атласной коже, невзначай осведомляешься ты. Почти все мечи, оказывающиеся под гнётом твоего обеспокоенного взгляда, стыдливо прячут свои боевые знамения. Но только не Яманбагири, которого не поставить замечанием в неловкое положение. Он не прячет отметины после схватки, будто они являются поводом для его гордости. Он носит их, как терновый венец, который сдавливает черепной ларец всем вокруг. Но только не ему. - Получил в бою с последнего похода. В словах ни йоты сожаления. Сухая констатация факта и невозмутимое продолжение покраски. Он не считает нужным обращать внимание на твой пронзительный взор, потому что эгоистично считает, что в этой сфере устраивать всё должно только его; если ты не приняла этот простой трюизм – это уже не его заботы. Кунихиро вообще не понимает, почему твоя персона тяготится моральным катаклизмом из-за какого-то дубликата. Ведь у тебя есть другие мечи, - настоящие, а не чьи-то жалкие копии, - которые готовы надеть не твоё чело лавровый венок Юлия Цезаря, а лучше – нимб, чтобы поклоняться, как Богине-матери Анаит. Утигатана считал, что не достоин даже пасть ниц перед тобой; ты всё равно не заметишь невзрачный суррогат, каким он предстанет среди истинных шедевров. - Мне говорили, что в битве все отделались лёгкими ранами, которые можно быстро залатать в кузнице, в связи с чем я предполагаю, что ты намеренно не позаботился о своём здоровье, - спокойно озвучила ты свою догадку. Молодой человек проявил безразличие к твоим словам, на что ты тяжело вздохнула. - Ями-кун, ты должен более бережливо относиться к своему состоянию, иначе расстроишь меня. А мне нельзя расстраиваться, потому что я начинаю много есть и толстеть. Ты сказала это вкрадчивым тоном, которому Яманбагири неосознанно покорился, повернувшись на его зов. Ваши взгляды переплелись; твой – добродушный, сияющий, как ласковое море, и его – непонимающий, смущённый, а после – отверженный. В твоём взгляде читалось: «Ты красив, и должен беречь свою красоту для меня», и это отбирало по кусочку пенопласта его самообладание. Кашемировая улыбка, предназначенная, как он считал, не ему, а истинному Яманбагири, выводила из себя. - Н-не смотрите не меня так! – ожесточённо бросил он, сведя брови к переносице; эти комплименты адресованы не ему, поэтому он ненавидел получать то, что по закону принадлежало другому. Его призрачному сопернику, который дышал стылым дыханием в затылок, укрепляя монолит его никчёмности, закрепляя значимость того, что он всего лишь тень шедевра. - Вам незачем беспокоиться о дубликате вроде меня, - падает титановым камнем с губ, к которому привязана его шея – он фантомно падает вместе с ним, разбиваясь о безысходность, о несправедливость, о злую иронию жребия. - Я хотел сохранить этот шрам, и я приложил все усилия, чтобы он остался на мне. Это будет моё единственное отличие от настоящего Яманбагири. Тяжёлое, как гранит надгробий, бремя вечных сравнений сдавливает субтильное в этой среде тело Кунихиро. Его отовсюду оплетают тенёты огласки и суждений, стискивая до хруста ребёр. В этой сети он чувствует себя не пойманным диким вепрем, а беззащитной лаской, которая не вырвется из пут даже с помощью своей ловкости – отрава осмеяния уже попала в вены, уничтожая внутри него любые проблески борьбы и сопротивлений. Чужое имя, которое он вынужден носить, как неснимаемый орден, - только меч совсем не гордится знаменитой эмблемой, - уже какая-то непонятная, почти органическая эктоплазма, выделившаяся из блондина и требующая ежедневных сравнений. Это чёртова каинова печать, которую ни стереть, ни сбросить, ни содрать с эпидермиса. Проклятое клеймо, обязанное рассаживать на его самооценке ростки комплексов и сомнений, чьи заострённые, как колья, корни впиваются слишком глубоко. В самые недры искалеченной души. Нетленная стигма, от которой не убежать и не скрыться за полотном видимого смирения. Утиганата заклеймён пожизненно. Это остаётся лишь принять, но не получается – сквозь хмурый голос всё равно просачивается флёр скорби. «Ты знаешь, как это – испытывать желание сдаться?». - Ты всё о своём, Ями-кун, - горько усмехаешься, пытаясь по-прежнему иллюстрировать непринуждённость. Но ничего не выходит. Тебе больно от его слов. Кажется, будто с тебя живьём сдирают шкуру, оставляя мучиться с афтершоком. Голос дробится на частицы угрюмости. - Смени уже пластинку – сейчас такое не модно слушать. Блондин мнительно хмурит брови, чувствуя внутри свербящее недопонимание. - Что это значит? Ты неожиданно ухмыляешься, посылая в его рецепторы новую дозу вопросов; Яманбагири не говорил ничего весёлого, чтобы спровоцировать на твоих губах оскорбительную улыбку. Внутри тебя кипит нервный смех; ты мечтала потравить все его комплексы, бездушно наблюдая за тем, как медленно они чахнут, и с ликующей ноткой следить за расцветом его сил. Но ничего из этого не происходило. Ты проживала каждый день, храня в раковине надежду на то, что он когда-нибудь самостоятельно осознает своё положение в твоём сердце, раз твои первоначальные намёки находили агрессивный отклик – меч отрицал свою значимость и уничтожал твои тянущиеся к нему лозы апологии. Ты считала, что достаточно ясно приоткрываешь перед ним футляр, оббитый твоими чувствами, но, как оказалось, для Кунихиро всё было покрыто непроглядным туманом. Канистра твоего терпения была заполнена. Тебе хотелось надрывно кричать о том, что он не прав, пока не разорвутся дешёвым текстилем связки. Но ты каждый раз напоминала себе о том, что он не любит давления. Никто на самом деле не будет им рад. Поэтому, сохраняя на лике учтивую карикатуру, ты ответила: - Это значит, что тебе пора выбросить из головы эту блажь, - ты улыбалась, но жест был синтетическим, а голос вибрировал непривычной скальной твёрдостью; глаза Яманбагири расширились, с изумлением впитывая несвойственную тебе тираду. - Копия ты или нет – это неважно. Я знаю тебя, как Ями-куна – меч, который служит мне и к которому привязано моё сердце. Оригинал претит мне. Поначалу блондин чувствует себя на периферии райской кущи и иллюзии; сердце тянется к Эдему, но разум жёстко твердит, что это обман зрения. У дубликатов нет своего сюжета. Они – всего лишь отсветы тех, у кого уже расчерчена судьба; им остаётся следовать обиженным призраком по их следам, чтобы беззвучно наблюдать за чужим счастьем и плавиться в зависти. Он чувствует злость по отношению к тому, что ты попыталась овеять его миражем. Это всего лишь утешение, жалость, сострадание. Мечу не нужно малодушное сочувствие слишком доброй хозяйки. - Вы не можете говорить с такой уверенность при том, что Вы никогда не видели настоящего Яманбагири, - грубо отринув предоставленную тобой химеру, мрачно бросил он. В тебе взрывается очередной нервный смешок; парень так глуп и невинен, что ему нужно досконально и по слогам объяснять очевидные факты, как дошкольнику. Если поначалу ты испытывала от этой ситуации усталость и желание объяснить ему всё в нецензурной форме, усердно тыча пальцем в лоб, чтобы в его голове хоть что-нибудь перевернулось, то сейчас в твоём сердце поселилась снисходительность по отношению к его недалёкости. И всё же он прелестен в своих поверхностных суждениях. И на него за это нельзя было злиться. Будет правильно терпеливо растолковать тему своему несмышлённому ученику, как правильному учителю, и только благодаря своему понимаю ты наконец-то сможешь заручиться его благосклонностью. В душе он был бунтарным подростком, который видел во всех взрослых врагов, и к нему оставалось только делать мелкие и аккуратные шажки, чтобы он, поняв, что бояться некого, начал постепенно зачёсывать свои иглы гордости и упрямства. - А мне это и не нужно, - беззаботно сказала ты, широко улыбнувшись. Брови Кунихиро удивлённо взметаются вверх; он категорически не понимает, о чём ты говоришь, и больше всего не понимает, почему ты так уверена в своих нелепых словах. Ведь он больше не собирается прислушиваться к твоей дезинформации. Разговор окончен. - Ну, разве только для того, чтобы убедиться в своей теории. Ты продолжаешь говорить о своём, вводя его разум в заблуждения, и делаешь это с таким непринуждённым пожиманием плеч, что утигатана перестаёт размышлять о бытие внутри себя – только ожидает с почти открытым ртом, какой словесный кульбит ты выкинешь на этот раз. Воспользовавшись возобладавшим авторитетом, ты продолжила вносить своей философией смуту в его неприступной сердце: - Ями-кун, оригинал никто не сможет превзойти, с ним никто не сможет стоять рядом, его никто не сможет повторить даже в банальных жестах. Если мы попытаемся что-то скопировать, одну и ту же жизнь в подделку мы не вдохнём – это будет уже лишь её ответвление, нечто иное, но по-своему индивидуальное и неповторимое. И порой дубликаты получаются гораздо лучше оригинальных произведений. Где-то на задворках своего разума Яманбагири начинает чувствовать странные щелчки и последующие изменения. Но комплексы по-прежнему сеят в нём сомнения. Всё это не может быть правдой. Очередной туман иллюзии, который он пытается упорно рассеять. Однако тусклая голубизна глаз, которая наконец-то проясняется безоблачным небом, продолжает жадно следить за движениями твоего рта. Чувствуя его мысленное одобрение, ты ощутила в груди ликующий огонёк. «Тише, (Твоё имя), ещё рано радоваться. Не спугни его своей преждевременной радостью, которая выглядит не хуже пляски ведьм на Вальпургиеву ночь», - успокаивающе твердила ты самой себе, заставляя пламя покорно гаснуть. - Я уже заклеймила себя знанием того, что для меня ты будешь стоять на первом месте. Ты оригинален для меня. И тот, кого ты считаешь настоящим, уже будет являться для меня подделкой, которая не сможет отразить и толику твоего превосходства. Мне не обязательно нужно увидеться с ним лично, чтобы понять, кто ты есть на самом деле и что ты значишь для меня, - поддавшись сердечному порыву, ты подступила к мечу и обхватила его полуопущенное лицо обеими ладонями, вынудив его подняться. Теперь, когда зрительный контакт был налажен, ты ощутила сильный толчок в груди. Румянец обжёг щёки. Дыхание ныне проходило в лёгкие сквозь мангровые рощи. Ты начала жалеть о содеянной вольности, которая усложнила тебе речь, но понимала, что без этого сакрального жеста философия имела бы уже не такой значимый подтекст. Вобрав в стеснённые лёгкие больше душного воздуха, ты попыталась с трудом завершить начатую дискуссию: - Я знаю и без чужих подтверждений, что ты – самый лучший меч, который только мог достаться мне. И твоя блеклая тень, с которой ты постоянно сравниваешь себя, не изменит этот простой, но извечный механизм. Первый вдох Яманбагири усиливает тепло – глоток летнего новокаина новой реальности. Плоть его личной темноты рассекает скальпель света твоих ободряющих слов. Твои ладони удерживают его на месте, не дают упасть в тёмное небо, подёрнутое комплексами и сомнениями. Будто ты – крепкая цепь Лединг, которая пусть и не удержит огромного волка Фенрира, но точно оставит его на месте. Становится так легко-легко, будто за спиной выросли крылья из голубой парусины. Кажется, больше нет смысла отчаянно хвататься за то, что всё время тянуло его вниз, на дно бездны безысходности. Ведь Кунихиро впервые увидел в твоих глазах крик моральной боли, нетерпения, непонимания, что ты делаешь не так, если он всё ещё упрямо, как баран, упирается в ворота бесполезной депрессии. «Я не хочу, чтобы эти чувства оставались до завтра. Я не хочу жить так сегодня». - Вы правы, - резко нарушил он тишину, остранившись; теперь ему было стыдно находиться рядом с тобой, пока в его макушке витали мысли о собственной ненадобности. Сейчас это кажется таким глупым, таким… подростковым. Хотя он, кажется, уже не является юнцом, если отмерить отрезок жизни меча в человеческих цифрах. - Я не должен думать о таких вещах. Дубликат я или нет – это неважно, пока я принадлежу Вам, - голос звучит жёстко и твёрдо, как удар камня о камень. - Вы – единственный человек, который заставляет меня сиять, как истинный шедевр. Этого знания должно быть достаточно для того, чтобы я думал лишь о Вашем благополучии. Говоря это, чеканя каждое слово, внушая себе простую истину, Яманбагири наконец-то впервые почувствовал себя кем-то правильным. Глядя на тебя, видя в глазах одобрение, он плавился в горниле благодарности и катарсиса. Блондин почтенно сел на колени, опустив голову в молитвенном жесте, словно перед ним предстала священная статуя-оберег Афины-паллады. Святыня, которая принесла ему удачу и вбила в голову верное мышление. Ты затаила дыхание, не в силах попросить его подняться. «Сделай так, чтобы я чувствовал себя лучше. Я хочу чувствовать себя лучше». Предать твоё доверие, твои надежды казалось святотатством. Он ничего бы не пожалео, чтобы провести остатки своего воплощения в человека именно с тобой. Прозрев, меч не понимал, почему его одолевало столько страхов, когда спасение и его личная эгида от недугов была всегда рядом. - Если вы исчезните из моей жизни, я снова стану бесполезной подделкой, - слова звучали столь серьёзно и сакрально, что ты испытала внутри переворот всех органов разом. Когда меч, осмелев, робко поднял глаза, ты подумала, что потеряла сердце. - Ради того, чтобы Вы продолжали признавать меня, я готов вырезать целый мир по одному Вашему приказу. Поэтому, - он помедлил, собирая в охапку неловкое признание, - я рассчитываю на Вашу поддержку. Ты зачарованно разглядывала его, как дама сердца своего святого рыцаря; смотрела, как на русала, который захватил твой рассудок мистическим магнетизмом, пока его голубые глаза отражали отзывчивое море. И переливы различных звёзд, которые появились на твоих ладонях. В груди поселилась стая огнёвок, чьи кончики крыльев задевали нутро и вынуждали его пылать. Он наконец-то перестал считать себя эрзацем меча, которого ты и никогда не хотела видеть, пока в твоих руках был незаменимый и особенный Кунихиро. Хотелось залиться слезами счастья. На сердечные раны будто приложили лечебное каланхоэ, вытравив боль и недомогания, оставив лишь чувство бесконечного расслабления. «Даме негоже проявлять излишнюю чувственность в присутствии юноши, с которым их связывали платонические отношения», - с шутливой наставительностью твердила ты самой себе, чтобы избежать смущающих казусов. В этот день ты и без того пережила слишком много лихорадочных толчков в груди и благоприятное жжение во всём теле. Казалось, что происходящее между вами – это взаимное соревнование, где кто-то должен больше смутить оппонента. Яманбагири однозначно выигрывал со своими доблестью и рыцарской сдержанностью. Но ты не любила так просто сдаваться. Ты взяла негласный реванш. - Я никогда не оставлю тебя, - попадает приятным выстрелом в сердце собеседника. - Ты – единственный, кого я буду называть «Ями-кун», - блондин незаметно для себя вздрагивает, по-новому смакуя своё некогда несуразное прозвище. - Меч, что носит имя Яманбагири, для меня не существует, - меч видит перед собой утопические мерцания, а тебя в его водопаде – милосердной Богиней. - Есть только мой Ями-кун – прекрасный и единственный в таком неповторимом экземпляре, - расхрабрившись от произведённого эффекта на него, ты принуждаешь подняться с колен парня. Приподнимаясь на цыпочки, осторожно откидываешь в сторону хлам с его головы, и гордо любуешься своей неоспоримой победой в виде алых пятен на его щеках. - Сними капюшон и ходи с высоко поднятой головой. В этот раз, когда защитная броня спала, Кунихиро чувствовал себя непривычно легко, будто он скользил глиссером по мирной воде. Твои слова засели в его аорте, как священный амулет. Он жаждал устроить для тебя бенефис, чтобы выразить накопленные за это время чувства, но не хватило решимости и слов. Впрочем, утигатана слышал, что некоторые люди не говорят, а действуют. И он снова, вопреки твоему лёгкому протесту, опустился на одно колено, смущённо прихватив твою правую ладонь. В тыльную сторону пришёлся мимолётный, почти эфемеровый поцелуй, о котором он почти не пожалел; пока твои глаза улыбались, излучая тёплую волну, все его страхи и напряжения улетучивались. «Оставайся со мной здесь и сейчас, и никогда не сдавайся». - Спасибо… что заметили меня, Госпожа, - слетела с уст робкая благодарность непривычно тихим-тихим голосом, от которого твоё сердце радостно сжалось. Твоя миссия была выполнена. Ты широко улыбалась успеху и влюблённости, которая расцвела быстрее сирени по весне. Осталось только намекнуть ему о том, что ты уже давно хочешь выйти за грань хозяйки, но эту махинацию ты оставила на потом; мужчин нельзя сразу кормить дилекатесами, иначе привыкнут к роскоши. Ты решила потихоньку открывать ему уголки своей души, выглядывая из её лабиринтов и подзывая разгадать загадки, и начала с простого комплемента: - Ты слишком потрясающий, чтобы не броситься в мои сорочьи глаза. Кокетливая улыбка и уход в Цитадель, пока за твоей спиной Яманбагири пытался собрать остатки рассудка и догнать тебя сквозь возобладавшую дрожь неизвестного происхождения. Перед вами простиралась вечность, а может, её крохотный отрезок. Кунихиро отныне не волновало срок – только его качество. В бесконечном течении великой реки времени его ориентиром и негасимым маяком была любовь к твоей светлости.