Сон Охотника

- Просыпайся, Герман. Нам нужно поговорить. Герман с трудом открыл свой единственный глаз - второй не уцелел в сражении в Рыбацкой деревне. Сражении… Скорее, резне. Прошло несколько дней, а встать с постели по-прежнему было невыносимо трудно, несмотря на многочисленные кровослужения, проводимые Лоуренсом. Все тело болело, особенно обрубок на месте правой ноги. Похоже, это была последняя охота Германа. По крайней мере, Мария его до сих пор не покинула. Не будь она рядом, он бы уже, верно, сошел с ума. Любимая ученица, пришла разбудить учителя… любимая. Мария. От одного взгляда на нее Герман сразу же ощутил укол тревоги. Мария была одета в дорожное платье, в глазах - никакого выражения, но Герман слишком хорошо знал ее и знал, что за внешним равнодушием она привыкла прятать боль и вину. Их обоих ранили, и любые телесные ранения были ничем в сравнении с этой раной - раной в самом мозгу. - Мария… - прохрипел Герман, но слова комом встали в горле вместе с привкусом соли, привкусом моря… и крови. О том, чтобы встать, и речи быть не могло, но Герман все равно попытался. В позвоночнике мгновенно вспыхнула боль, перед глазами поплыло, а в голове зазвучал укоризненный голос Лоуренса: “Нет, ну что я говорил про постельный режим? Ты словно непослушный ребенок, даром что с сединой в волосах”. Мария мягко, но неуверенно коснулась его плеча, жестом веля не двигаться. Отчего-то так стало хуже. Наверное, от понимания - в ее планы вообще не входило его касаться, а это - лишь проявление мимолётной жалости и вины, пусть и не перед ним. Случившееся на том берегу навсегда изменило их. Сирота Кос мстил им с иной стороны, и начал он с самого страшного, - разверзнув между Германом и Марией пропасть отчуждения. Я уезжаю, Герман. Мне больше нечего делать в Мастерской. И я больше не выйду на охоту, как и ты. Я зашла попрощаться, пока его тут нет, - до того холодный, ее голос вздрогнул от с трудом сдерживаемого отвращения, - Наедине. Попрощаться. Осознание давалось тяжело, но разве в глубине души он не знал? Знал, с того самого момента, как она выбросила свой ракуйо в колодец. Просто слишком сильно страшился самой мысли о расставании. Язык его не слушался, а она, тем временем, продолжала говорить - отрывисто и безжалостно. - Если бы мне пришлось попрощаться с тобой раньше, все было бы иначе. Поверь. Но сейчас я не могу позволить себе быть ни верной ученицей, ни другом. То, что мы сделали… это кощунство. Это мерзость, Герман, и мы уже о ней не забудем, как бы ни желали, оно въелось в наш разум и наши сны так же, как кровь убитых нами - в одежды. Или ты не видел кошмар перед тем, как я тебя разбудила? Видел. И во все ночи после Рыбацкой деревни - видел. Стоило догадаться, что и ей они снятся. Нет, не обычные сны о неудачной охоте, а гротескные, тошнотворные кошмары, для которых нет слов в человеческом языке, потому что они и не могут сниться людям. Сделанного не вернуть. Хотя будь возможность - я бы попыталась, - Мария отвернулась - смутный силуэт перед темнеющим взглядом измученного старика, - И я буду пытаться - нет, не исправить, исправить нельзя, но уменьшить страдания других. Страдания, причиненные Церковью, Лоуренсом… мной и тобой. Я…, - голос дрогнул, и она тут же решительно шагнула к двери, как всегда, - все сделает, лишь бы не остановиться, лишь бы довести до конца, никаких поблажек ни себе, ни ему. Его гордость, его дорогая Мария. - Я ухожу, Герман. И ты тоже… не задерживайся здесь. Он уже не мог ее видеть, только слышал, и пусть каждая ее черта была навеки запечатлена в его памяти, увидеть ее в последний раз он хотел сильнее, чем жить и дышать. Но его уже затягивало обратно в пропасть. - Герман… Пусть тебе не снятся сны.