Дыхание Хаоса

Пустота то замирала в неподвижном хрустальном, хрупком мгновении, то вновь шла волнами, раскалывая это мгновение, как стеклянный сосуд с чернилами. Чернила мрака разливались, растекались вязкими каплями, окрашивая темноту в оттенки ночи. Небытие слышало голоса, доносящиеся с Нирна, усиленные верой, фанатичной и искренней. Такая вера питает планы детей Его детей, придавая им прочности, формы, цвета. В Пустоте вера лишена смысла. Как и цвет, и форма, и вкус, и запах… Это как тонкая струйка воды, разлитая на морозе по крепкому льду: иллюзия мимолетного существования индивидуальности, которая неизбежно станет частью той силы, к которой она бессознательно стремится. Замерзая, становясь льдом, увеличивая его толщину и прочность. Все эти культы, ордены и церкви, они ничто в масштабах Хаоса. Пророки, посланники зыбких самоназванных богов, фанатики выдуманных религий, они ничем не отличаются от мириад других мошек, снующих в Бездне. И когда новая волна рябью своих исступленных молитв касается Бесконечности, Он едва ли обращает на неё внимание. Очередная вера смертных мошек, которая так или иначе притянет их души сюда, в Ничто. Рябь становится чаще, молитвы — отчетливее, и Он слышит имя, которым нарекли Его смертные. Слышит молитвы, к Нему обращенные, слышит хвалу, Его возвышающую. Глупые мошки, разве можно возвысить всесильного еще выше? Но мошки жужжат, и в звенящем рое их Он различает голоса. Голос той, что темнее остальных во мраке. Голос той, что станет черным бриллиантом в короне созданного ими же образа. Той, что пропустила Бездну сквозь себя, и скоро станет её полноправной частью. Он никогда не хотел свою собственную секту. Он вообще никогда не хотел — Он выше плоских человеческих желаний, Он не желает — Ему недоступны, неведомы желания. Как может желать — мысль? Идея? Чего может хотеть космический холод, о чем может мечтать первозданная Тьма? Этого хотели люди. Черные мошки во мраке Ничего, они собирались роем, жужжа свои примитивные и искренние молитвы. Жужжа непрестанно, с присущей лишь смертным настырностью. И Он слышал их. Иногда внимал им, пытаясь постичь суть этой новой церкви. Культа имени Его. Чего они ожидали? Покровительства Его? Того, что Он снизойдет до этого мельтешащего в своих мольбах роя и станет вершить их судьбы, благоволить им? Лишь одна, которая смогла постичь миллиардную долю непостижимого, ничего не ждала. Она жужжала свои хвалы, и танец её во тьме был гармоничным, добавляя изящности абсолютному ритму звенящей Пустоты. Они смогли привлечь Его внимание, и один Его полу-помысел дал им сил, дал им направление: и стремление стало целью. Мошки стали плотнее, повторяя танец той, первой. И Пустота наполнилась новым оттенком звука, в звон тишины вплелась новая нота. Они считали, что Он жесток. Что беспощаден, что карает безжалостно тех, кто нарушит их заветы. Они в наивной глупости своей приписывали Ему черты, которые слишком ничтожны, чтобы Он даже мыслил о них с высоты своей бесконечности. Они призывали гнев Его, полнили Пустоту душами ради радости Его, не осознавая, что гнев и радость ему недоступны. Но Он привык. Он принял это новое изменение в бесконечно разнообразном Хаосе, Он стал наблюдать. И с каждым отрезком неизмеримого времени, струящегося по замкнутой спирали, Он привыкал к ним всё больше. Рой кружил, жужжал, не сбиваясь со своих ровных чистых нот, от него во все стороны мрака разлетались души жертв, принесенных на алтарь Его милости, которой у Него не было. В Пустоте растворяется всё, однажды переставая существовать даже вне существования. Но этот рой, приблизившись к величию Его, сохранялся в нитях бытия дольше остальных. Потому что на то была воля Его. Потому что Ему была любопытна музыка, которую создают эти мошки, крича в агонии, сладостном религиозном экстазе. Он никогда не хотел свой культ. Он никогда не был Ему нужен. Но когда тот появился — Он принял этот дар, и стал немного ближе к Нирну, потянувшись к нему нитями-мыслями. И Нирна коснулся Хаос.