Дыхание Хаоса

Мрак абсолютен, он не имеет начала, откуда бы выползало его бытие, и не имеет конца, где оно бы заканчивалось, как нет окончания у бесконечности, впившейся клыками в собственный хвост. Ничтожные смертные считают, что во мраке лишь холод и пустота. Ничтожные — не значит бессмысленные и пустые. Ничтожные — лишь потому, что в сравнении с бесконечностью космической тьмы они в действительности ничто. Но если приблизиться к этому скоплению мошек, к этому не прекращающему движение рою, можно узреть их величие. Да, величие ничтожного — ибо души их нескончаемым потоком криков боли и ужаса наполняют невосполнимое. Крики их напоминают жужжание мух, вьющихся над полуразложившимся трупом. Мольбы их напоминают шорох в пустой комнате, где и шуршать-то нечему. Иногда шорох становится громче, назойливее — и Он прислушивается. Он обращает свое внимание на особенно громкую мошку, и во внимании Его лишь мощь безграничной воли. Мушка жужжит, вьется черным пятном на полотне мрака, танцует танец смерти и ужаса. Но сама — не мертва. Сама — не боится. Это что-то иное, чего Он еще не видел в своем безвременье — ни в минувшем, ни в грядущем. Эта мушка уникальна. Он тянется своей волей еще ближе, и может разглядеть её в её же реальности — и Пустота наполняется новыми гранями прекрасного. Она — нага и боса. Она погружена в религиозный экстаз, и в словах её, обращенных к Нему, нет просьб, нет хвалы или проклятий. Есть только изнизанная смертью любовь. Неправильная, искаженная, но неизменно искренняя. Так пепел любит пламя. Так рыбы любят воздух. Так птицы любят глубокие подземелья. Так смертные любят смерть. Она танцует, направляя к Нему свою душу, и вскинутые ладони её тянутся к Нему сквозь реальности, сквозь Бездну, сквозь само мироздание. И Он наклоняется ближе, касаясь своим разумом, божественным и безмерным, её хрупкого смертного рассудка. И она, замершая в надломе танца, внемлет Ему. Она не слышит, но слушает. Не понимает, но принимает. Тьма вихрями и спиралями выбирается из теней, окруживших её, ласкает иллюзорными прикосновениями нагое тело, хранящее на себе следы давних шрамов и свежих ран. Он рядом — и бесконечно далёк. И так будет всегда, но она счастлива и этому, ведь это неизмеримо больше, чем-то, на что она могла надеяться. О чем она мечтала долгими ночами, лишенными сна и покоя. Она — Мать Ночи, первая среди равных. Самая верная, самая преданная. Смертная, способная полюбить Хаос и смерть так глубоко, что Хаос и смерть проросли в ней, пустив свои ядовитые корни. Она больше не стоит неподвижно, замерев в рваном движении незавершенного танца. Она изгибается под новую мелодию, под крики бесконечно умирающих в Бездне, и эта музыка агонии звучит в её голове, бьется в её сердце, задавая новый ритм. Он — смотрит. Смотрит на неё и видит девочку, глядящую на небо. Старуху, с застывшим взглядом мертвых глаз. Деву, танцующую во мраке. Он видит каждый из её помыслов, каждое из её желаний и стремлений. И в Пустоте рождается нечто новое, нечто, чему еще нет имени, и чего мир смертных не в силах вынести. Пять дымных столбов мрака окружают её, бьющуюся в агонии исступленного танца, смыкаются, впитываясь под пепельную кожу — и она падает, бездыханная, на каменный пол пред алтарём Его. Мрак вытекает из её глаз, из её рта, и она вновь живет, ощущая в себе постороннее. Чувствуя внутри себя нечто невыразимо холодное, тяжелое, темное, и в её собственном чреве звучит эта музыка ужаса, готовая исторгнуться в Мундус. Она — ликует, прижимая к своей израненной груди пятерых младенцев, она — плачет, и кровь струится слезами по щекам её. Она молится, благодарит, превозносит — и Он слышит жужжание мошки, которая в абсолютной тьме оказалась темнее остальных. Однажды она вернет Его дар, и капли Хаоса, проросшие в её душе, вновь вплетутся нотами в эту симфонию Пустоты. А пока Он, благословив её проклятием своей благосклонности, направит её иным путём. Во славу Его.