***
Вконец заледеневшие ладони всё никак не желали согреваться, несмотря на все прилагаемые усилия, а заполненное теплом до самых краёв сердце по-прежнему упрямо отказывалась покинуть занесённую снегом крышу. Белая тишина, словно сжалившись над не по погоде одетой девочкой, в порядке исключения не звенела в воздухе и не пугала полным отсутствием любого живого присутствия — она чуть слышно пела, со знанием дела убаюкивая, дополняя и завершая белоснежный пустынный пейзаж, открывающийся на старый добрый Кроули. Рей виновато улыбнулась своим мыслям, неуклюже переминаясь с ноги на ногу, пока нежность привычно расцветала где-то под белой курточкой. Папа, наверное, сейчас отстаивает приличную очередь в местном магазинчике, и всё с её лёгкой руки. Как назло, вчера прямо перед сном ей страшно захотелось черничного варенья, и она как бы невзначай упомянула об этом, допивая заранее заваренный отцом чай. Мама, конечно, знающе ухмыльнулась, бережно поливая последний на очереди цветок — давний, заслуженный и любимый член их малогабаритной семьи. Она, как и Рей отлично понимала, что завтра папа непременно заскочит в местный ларёк по пути домой. Варенье — это святое, а папы — они такие.***
Пальцы совсем её не слушались, но шариковая ручка исправно продолжала выводить буквы на редком, нетронутом пространстве в стареньком, уже полностью исписанном блокноте. Она закусила губу, отчаянно пытаясь вернуть утерянное ощущение принадлежности себе в непослушную холодную кожу. А всё потому, что Рей было не понаслышке известно о том, что, если не записать то, что чувствуешь прямо сейчас в этом диком холоде и ласковой предусмотрительной тишине, то, стоит только проскользнуть за старую деревянную дверь в тёплое знакомое помещение, всё забудется, притупится, потеряет фокус и резкость, в итоге неотвратимо растаяв, под стать остаткам снега на её шарфе. Только бы не забыть, только бы не исчезнуть.***
Шарф и блокнот. Казалось бы рядовые, потерявшие свою функциональность и изжившие себя вещи, найти замену которым при желании не представляло никакой сложности. Она же таскала их с собой всегда и везде, наотрез отказываясь расставаться с заношенной шерстью и исписанной бумагой. Две константы, реальная значимость и настоящая цена которых была известна только ей одной. За свою короткую жизнь Рей довелось увидеть достаточно сломанных предметов для того, чтобы твёрдо уяснить — себестоимость вещей далеко не всегда определяется их функциональностью. Полезный — не значит, нужный. Разбитый — не значит, забытый. Почему Рей любила снег и варенье? Они являлись олицетворением всего того, чем она так дорожила. Необузданная, непредсказуемая стихия и дикая необоснованная радость, накатывающие словно лавина, растворяющие в себе без остатка, и исчезающие без следа, выполнив своё предназначение, оставляя только лёгкий привкус и зыбкое воспоминание о неизбежности и непостоянстве счастья.***
Рей осторожно спрятала блокнот за пазуху и покрепче затянула шарф, бросив последний благодарный взгляд на белый город. Сморгнув с глаз набежавшую от колючего мороза влагу, девочка развернулась и привычно направилась в сторону двери, обледеневшая ручка на которой сейчас соблазнительно поблескивала и мерцала в искусственном свете единственной, доживающей свой короткий век лампочки, отдавая холодом и правдой. Всё ещё перекатывая на языке слова и мысли, Рей удивлённо остановилась, вспомнив, что двери не открываются сами по себе, а эта почему-то нервно дёрнулась и отлетела, чуть ли не сорвавшись с заржавевших петель. Огненный человек, решительно перешагнувший порог, замер, уставившись на девочку-ледышку. — Зачем ты здесь? — низкий голос запыхавшегося незнакомца в куртке нараспашку заметно дрожал от непонятного напряжения, влажные щеки возмущённо горели, а покрасневшие, и от того кажущиеся ещё более глубокими влажные голубые глаза, прожигали дыры в разгорячённой детской душе. — Как же так… Без шарфа в такой холод, — отчего-то подумала вслух Рей, и будучи не в состоянии отвести зачарованного взгляда от пылающей, ярко-рыжей шевелюры на контрасте ослепляюще белого… улыбнулась.