Восстать из мертвых

Локсли. Великая суббота перед Пасхой, 9 апреля 1194 г. Нет, она представляла себе все совсем по-другому! Встречу с Гисборном она представляла чаще, чем готова была себе в этом признаться. В воображении эта сцена рисовалась по-разному: Гай мог быть озлобленным и оскорбленным, или же настойчиво искавшим ее и лихорадочно умолявшим о прощении. Но в любом случае Мэриан была уверена, что сама-то она будет счастлива вместе с Робином, ну а Гай... Гай будет, как всегда, угрюм, вспыльчив и опасен. Она никак не могла вообразить, что застанет его при смерти, и уж тем более – что станет выхаживать его. Она не представляла, что увидит его настолько, до хрупкости уязвимым, разбитым и беспомощным. Лишившись всей своей обычной брони, он оказался просто человеком, мучимым сильнейшей болью, – с изможденным, смертельно бледным лицом, с темными кругами вокруг глаз, говорящими о том, что он много страдал задолго до того, как был ранен и лишился физических сил. Вот он лежит перед ней на подушках в своей кровати: лицо скрыто в тени, но знакомые пронзительные голубые глаза сияют ярче обычного – сейчас они переполнены восторгом и мукой. Он отворачивается в сторону и отпускает ее руку, скрывая свое лицо в ладони. Прежде чем она успевает принять решение – остаться или уйти, дать ему время собраться, прийти в себя, – из его груди вырывается рваный всхлип. Она понимает, что он плачет – его тело сотрясают беззвучные конвульсии, слезы текут по щекам, оставляя за собой сияющие дорожки. Она не может заставить себя уйти, но не знает, что ей делать, оставаясь с ним рядом. Вообще-то ей должно было бы быть приятно увидеть его таким униженным, раздавленным, претерпевающим все эти муки. Казалось бы, она должна чувствовать себя отмщенной. Ранее, пока он лежал в горячке, было бессмысленно и жестоко радоваться страданиям человека, находящегося в полушаге от смерти. Но теперь он уже не в бреду, и она должна была бы наконец испытать хоть какое-то чувство триумфа. И все же... все же один взгляд на него, потрясенного, переполненного эмоциями, вызывает у нее неожиданную, необъяснимую волну жалости к нему. «Гай!» Он качает головой, его рука все еще закрывает глаза. «Слава Богу, вы живы...» – хриплый голос дрожит и прерывается. – «Я думал, я...» - продолжение замирает на устах, но невысказанное «я убил вас» повисает в пустоте между ними. «Я думал, я никогда вас не увижу» – почти шепчет он окончание фразы. За последние две недели она пережила такую утрату, что не может позволить никому – даже Гаю! – роскошь скорбеть о воображаемых потерях. Или может быть, она просто хочет, чтобы он перестал рыдать. Она не задумывается о причинах – она просто берет его за запястье и отводит его ладонь от лица. Ему ничего не остается, как встретиться с ней глазами хотя бы на миг, и тогда она повторяет то, что сказала только что. «Я здесь». Чувствуя пальцами, как лихорадочное биение его сердца резко отдается в ее собственном теле, она тут же жалеет о своем неосторожном движении. Это совсем не то, что ухаживать за ним, когда он находился без сознания. Сейчас он пришел в себя, осознает ее присутствие и смотрит на нее, как будто она – вопреки очевидности – принадлежит к иному миру. Однако Мэриан пытается сохранить видимое спокойствие и не отпускает его руку, пока его сердце не отстучит еще несколько ударов: она боится выдать собственное волнение. Наконец, чтобы нарушить охватившее их напряжение, она встает и заставляет себя спокойным, обыденным тоном сослаться на выдуманный предлог: «...А тебе давно пора принимать лекарство. Сейчас я схожу, приготовлю настойку и принесу ее». С этими словами она выскальзывает за дверь – она и вправду идет за чашкой какого-то зелья, которое сварила для больного Матильда. Но оказавшись одна на кухне, Мэриан первым делом окатывает лицо холодной водой. Господи Боже мой! Что же со мной творится? *** Давно прошла Пасха с ее обрядами и пирами, прозрачная молодая листва успела превратиться в сочную летнюю зелень. В золотистом солнечном свете, какой бывает только поздней весной, деревья отбрасывают густые тени. Жизнь в Локсли идет своим чередом. Кажется, время остановилось. Конечно, Арчер занят тем, что осваивается в новом положении. Сразу после осады Ноттингема он еще не решил, остаться ли ему в лесу с ребятами из робиновой банды, или же снова пуститься странствовать. В итоге он выбрал третий путь и обосновался в Локсли. В первые дни он находился там просто для того, чтобы позаботиться о раненом брате, но потом – по прихоти судьбы и волею монарха – Арчер стал новым лордом Локсли. Король Ричард Львиное Сердце проникся к нему симпатией, увидев юношу на собрании местной знати после осады. Обеспеченное будущее оказалось достаточным соблазном для Арчера – он решил не искать новых приключений... или во всяком случае, если искать их, то в Шервудском лесу и ближайших окрестностях. По слухам, теперь он не вылезает из объятий разных предприимчивых бабенок. За Мэриан, как за вдовой, только что похоронившей его же брата, Арчер не считает возможным волочиться. Она же, пользуясь его гостеприимством, не раз пыталась воззвать к его лучшим чувствам -- внушить ему, что на охоте надо все же соблюдать хоть какую-то меру. Но Арчер по-началу достаточно глух к ее увещеваниям. В отличие от Арчера, выбор развлечений у Мэриан ограничен. Коль скоро она решила все же не переселяться в аббатство Рипли, ей ничего не оставалось делать, как проводить почти все время в Локсли, если не считать отдельных поездок в соседние деревни, куда она по-прежнему привозила еду для нуждающихся. Молодой амбициозный придворный по имени Уильям де Феррер, сменивший предателя Вейзи и безумную сестру Гая на посту шерифа, продемонстрировал свое великодушие, позволив Мэриан не уплачивать налога с земель Найтонов до тех пор, пока она не сможет отстроить манор. Строительство затягивалось – до урожая было еще далеко, время оброчных платежей еще не пришло и потому денег не было ни на покупку материалов, ни на наем рабочих рук. Она нашла, чем занять себя, помогая Матильде выхаживать Гая, ставшего таким же гостем, как и она сама, в Локсли, под кровлей своего брата. С тех пор, как он впервые пришел в себя накануне Пасхи, он все чаще и чаще оставался в сознании. Гай был настолько потрясен, увидев ее живой, что Мэриан по-началу боялась, как бы он не стал настойчиво требовать ее заботы и внимания. Потому она стала держать себя с ним несколько отстраненно. Но ее опасения совершенно не оправдались. Будь Робин жив, он бы, конечно, в полной мере воспользовался сложившимся положением. Если бы ей пришлось ухаживать за ним, то Робин преувеличивал бы свои страдания, постоянно стонал бы, изображая страшные муки на своем челе, – все ради того, чтобы она его утешала и ублажала. В прошлом она порой находила его надуманные мучения трогательными, а иной раз только смеялась над детскими выходками своего жениха. В отличие от Робина Гай – просто образцовый пациент. Он никогда не жалуется и старается не показывать своего ужасного характера. С равным спокойствием он принимает и заботы Матильды, и нравоучения Мэриан. И он почти все время молчит. Он заговаривает с ней только тогда, когда отвечает на вопросы о своем самочувствии, при этом чаще всего он не говорит ей правду. Кроме этого, он только приветствует ее появление, да еще позволяет себе целовать ее руку утром и вечером, прощаясь с ней перед сном. Он все время твердит, что чувствует себя хорошо и почти поправился. Конечно, он лжет. Его выдают те страшные усилия, с которыми он пытается справиться с самыми простыми задачами – например, сесть в постели или встать и сделать несколько шагов, не говоря уже о том, чтобы подняться на несколько ступенек по лестнице или спуститься с нее. Он преодолевает боль, замкнувшись в мрачном молчании, но Мэриан часто замечает, как он скрипит зубами или закусывает губу, старательно, хотя и не всегда успешно пытаясь выглядеть прилично – настолько, насколько ему позволяет его плохое самочувствие. Большую часть времени он пытается не попадаться ей на глаза: он либо склоняется в молчаливой молитве перед образом Святой Девы в крошечной часовне, либо играет с бездомными собаками, которых пригрел в Локсли Арчер, якобы для того, чтобы они охраняли манор. Так что ухаживать за Гаем в основном приходится сварливой, острой на язык Матильде, в то время как Мэриан злится, столкнувшись с его угрюмым молчанием. А она-то воображала, как из последних сил будет мириться с его навязчивым поклонением! Вместо этого, ей ничего не остается, как пристально следить за каждым его шагом, чтобы по мельчайшим признакам попытаться понять, насколько он действительно идет на поправку. Вначале она пыталась внушить себе, что Гаю вполне заслуженно воздалось за все его злодеяния. Но с течением времени, видя его таким смиренным и подавленным, наблюдая, как он отчаянно пытается наконец встать на ноги, Мэриан решила, что не стоит мучить его еще больше, поддерживая зимний холод в их отношениях. Гай сам успешно справлялся с этой задачей. Промучившись так недели две, Мэриан сама начинает идти ему на встречу, затевая разговор на всякие безопасные темы – о погоде, об очередных выходках Арчера, о мелочах деревенской жизни, о которых она узнает в поездках. Его это немного отвлекает – если можно судить по его глазам, – но отвечает он всегда односложно и никак не пытается помочь ей поддержать разговор. Она дошла до того, что завидует Арчеру – тот, кажется, не испытывает проблем в общении с тем уцелевшим обломком человека, которого некогда звали Гаем из Гисборна. Арчеру лучше удается развеселить своего брата. Мэриан наблюдает, как они проводят вечера за шахматами или игрой в мельницу, слушает, как они постоянно в шутку препираются друг с другом – Арчер высмеивает печальный вид Гая, а Гай издевается над неумением Арчера управлять манором. Ее это почему-то забавляет, ей даже хочется присоединиться к ним, но ей как будто неловко. Но вот накануне Вознесения Арчер уезжает в Ноттингем, чтобы приветствовать нового шерифа. Пробыв на этом посту всего семь недель, Уильям де Феррер покидает графство, прельстившись фривольными развлечениями двора Принца Джона, прощенного своим братом-королем. На смену ему назначен некий Уильям Брюер. С отъездом Арчера Мэриан понимает, что Гаю и ей самой будет не хватать их новоявленного родственника, даже если его отсутствие продлится всего несколько дней. *** «Мэриан!» Полный страдания крик подбрасывает ее в постели. Очнувшись, она нащупывает у изголовья кровати кремень и огниво и зажигает свечу. За окном небо на востоке светлеет от первых проблесков зари, но дом все еще утопает во мгле. Слуги спят на своей половине внизу. Конечно, она могла бы кого-то послать узнать, что случилось, но что-то подсказывает ей – она должна сама явиться на зов. Последние дни Гаю было лучше, неужели этот невыносимый человек обманул их всех и по-прежнему находится на краю смерти? Она вбегает в ту комнату, где спал когда-то Робин, намереваясь разбранить своего пациента за то, что он скрыл от нее свое состояние... … и видит, что мерзавец крепко спит. Точнее, ему снятся кошмары. В тусклом свете свечи, разгоняющем предрассветный сумрак, его лицо больше похоже на посмертную маску – обтянутые пепельно-серой кожей заострившиеся скулы в обрамлении иссиня-черных завитков волос, тонкий хищный нос, темные круги под глазами, белый шрам на левой щеке... И все же его лицо кажется умиротворенным. Кошмар, заставивший его звать ее во сне, прошел. Ей нужно вернуться к себе и постараться заснуть, но она никак не решается уйти, завороженная пронзительной красотой черт его лица, хотя и проклинает себя за такую слабость. «Мэриан... убейте меня, прошу, пожалуйста...» Вот теперь она не раздумывает. Что бы там ему ни пригрезилось, она не собирается ни мгновения это терпеть. Не обращая внимания на его раны, резким движением она трясет его за плечи, останавливаясь, только когда он внезапно открывает глаза и в изумлении видит ее перед собой. «Ты звал...». Она понимает, что говорит что-то не то, но других слов ей просто не приходит в голову. Однако ее собственное легкое смущение ничего не значит по сравнению с совершенно убитым выражением его лица. «Простите меня, Мэриан, я совершенно не собирался будить вас...». Кажется, если бы он мог одним лишь усилием воли раствориться в воздухе, он бы воспользовался такой возможностью. «Я знаю». Непонятно, то ли сердиться, то ли смеяться. А еще ей жалко его. «Тебе приснился кошмар». «Я был... Я думал, мы снова в Акре». Нет, вот теперь ей совсем не смешно. Но что бы ни ожидало их в будущем, бессмысленно постоянно возвращаться к тому, что произошло когда-то совсем в другой жизни. Качнув головой, она говорит: «Все кончилось, Гай. Все это в прошлом». Для нее эти слова звучат как знак примирения – что прошло, то прошло. Но он почему-то выглядит подавленным. «Я знаю», – тихо отвечает он. – «Прошу прощения, что разбудил вас. Уверяю, я не рискую...» Ну да, вот опять, – думает она, – сейчас он снова будет мне врать, как прекрасно он себя чувствует. Не дожидаясь, когда он закончит свои уверения, она прерывает его: «Не надо мне никаких клятв», – настаивает она. – «Просто ложись спать и забудь о Святой земле». Он молча склоняет голову, но даже не пытается поцеловать ее руку. Видя, насколько он выбит из колеи, она решает, что так даже лучше. Она задувает свечу – уже достаточно рассвело, чтобы она нашла дорогу обратно – и осторожно бредет в свою спальню, падает на постель, но сон к ней так и не приходит.