No free time

— Хорошо поработали, Урарака! — Эйджиро довольно скалится и потягивается, как кот на солнышке. Очако согласно угукает и сцепляет руки за спиной. Оба уже переодеты в гражданское, потому что смен дальше нет, и можно немного расслабиться. Сегодня они провели время с учениками младшей школы до полудня, чем донельзя тех порадовали — не всегда удаётся так ловко прогулять все уроки, да ещё и с настоящими героями пообщаться. И Очако их прекрасно понимает — если бы Тринадцатый пришёл к ним в детсад или школу, то Очако бы от него не отлипла. — Тут за углом есть неплохая раменная — не хочешь зайти? Мне в спортзал через полтора часа, не хочу домой топать, — Эйджиро добродушно подмигивает, мол, ты должна согласиться, и Очако весело фыркает. — Я угощаю! — О, теперь мне невозможно отказаться! — она наигранно изумлённо хлопает в ладоши и на секунду зависает, глядя, как полуденное солнце искрит в красных прядях её друга. Красиво. — УРАРАКА! — от вопля на всю улицу Очако и Эйджиро подпрыгивают и оборачиваются к перекрёстку. Прямо к ним движется Кацуки, да такой злой и всклоченный, будто только что продул Тодороки и был обсмеян. — Херасе, старик едва огнём не дышит, — у Эйджиро бровь ползёт вверх. — Что вы там не поделили-то, раз он к тебе прямо как в старые добрые? — Слушай, ведь у героев нет побега, а только стратегическое отступление, правда? — слабым голосом спрашивает Очако, осознавая, что самообладание покидает её, и маска веселья и беззаботности вот-вот треснет. Конечно, она никуда не побежит, но ведь у неё ещё совсем нет плана на этот разговор, и она очень надеялась, что он состоится уже после дневной тренировки (с кем бы ещё ходить тренироваться Эйджиро, как не с лучшим другом?), а потом можно было бы с уставшим и сытым Кацуки поговорить, чтоб совсем все условия. Но это Бакуго Кацуки. Слишком внимательный, слишком вспыльчивый. — Дружище, чего вопишь? — Эйджиро переводит настороженный взгляд с Очако на Кацуки и назад, явно готовый разнимать. — Или у тебя от голода крыша едет? Пошли с нами, что ли — как раз шли за раменом, отличная штука и… — Завали! — гаркает Кацуки. — А ты!.. Ты, блять, что, всем растрезвонила, а я как дебил, из мусорки узнавай?! Хули про ребёнка молчала?! — шипит он, крепко вцепившись Очако в руку, не давая отойти ни на шаг. И это почти унизительно — почему её отчитывают как дитя малое, хотя в процессе оба участвовали? Нет уж! Очако сжимает губы и тянет руку на себя. Конечно, высвободиться не получается. — Пусти, — сухо говорит Очако, смотря в красные глаза напротив. Ей немного жалко Эйджиро, что он наблюдает такую сцену, и она обязательно перед ним извинится, но потом. Хватка на её руке резко пропадает, но чужой рассерженный взгляд и тяжелое дыхание дальше не стали — Кацуки выглядит, как вулкан, который вот-вот взорвётся, и лава брани и обвинений свалится на Очако почём зря. И ведь не отшутишься. — ситуация посерьёзней простой глупости. Очако чувствует себя странно спокойной и растерянной одновременно, но тушить гнев Кацуки нужно сейчас, пока новость о беременности не стала общественным достоянием раньше, чем решено, что вообще с этим делать. — Да ладно тебе, дети — это не так уж и плохо, некоторые даже прикольные, — Эйджиро пытается улыбнуться, потому что не до конца понимает, что происходит. — И тот малой тоже, наверное, неплохой, чего ты сразу… — на этих словах у Кацуки снова рвёт крышу. Нашёл новую мишень. — Неплохой, блять? Оно размером с горошину, что ты лепишь?! — Кацуки шипит сквозь стиснутые зубы. — Меня держат за идиота! — А что я должна была сказать?! — взрывается Очако, толкая своего парня в грудь. — Что ты настолько живуч, что даже твоя сперма презервативы разъедает? Или то, что я ем противозачаточные, а всё равно… Всё равно! — ещё один сильный толчок в грудь. — О, ну, нихуя себе! Так может меня вообще кастрировать надо было?! А то вон жизнь тебе порчу! — он снова пытается поймать её за руки, но Очако отводит их за спину. — Я не хочу с тобой сейчас разговаривать. Поговорим вечером, — стараясь унять сошедшее с ума сердце, выдыхает Очако. Её сознание всё ещё незамутненное, но вот руки дрожат, как от пережитой истерики. Плохо. — Мы поговорим сейчас! — наступает Кацуки, но его тащат за локоть в сторону. Злой взгляд натыкается на Эйджиро, который непривычно настойчив. — Старик, вечером порешаете, а щас мы пойдём и потреним, а то тебя не попустит, — и тащит с ещё большим упрямством. Очако не ждёт развязки их спора — она уходит, радуясь, что их дом находится всего в пятнадцати минутах ходьбы отсюда. *** Уже вечером, когда ужин готов, а сама Очако от души натрескалась моти, чтоб стереть горький осадок на душе, она даже с каким-то нетерпением ждёт Кацуки, потому что его вопли днём совсем-совсем не объяснили его реакцию на новость. И когда ключ поворачивается в замке, Очако с трудом заставляет себя сидеть на месте, а не бежать навстречу — не заслужил он сегодня. Квартирка у них маленькая, так что меньше, чем через тридцать секунд Очако встречается взглядом с Кацуки. Тот с разбитой губой и до одури тихий. Неправильно так. — Привет, — зовёт Очако, которой невмоготу долго держать обиду, но надо проучить этого дурака, иначе совсем расслабиться. — Как прошла тренировка? Кацуки падает рядом с ней на диван и зарывается носом в шею, щекоча кожу горячим дыханием. Он не сгребает её в объятья, сидит напряженный, ждёт, что отпихнут. Но Очако не двигается. — Прости, — сипит он, явно с трудом произнося такое нужное слово. — Я не хотел. — Ребёнка не хотел или орать? — вопросительно вскинув бровь, спрашивает Очако. Кацуки выпрямляется и стискивает зубы, с усилием заставляя себя молчать. И Очако это ценит. — Ты тоже прости, — она тяжело вздыхает и делает глоток из чашки. — Я сама не знаю, как на это реагировать. — Что делать будем? — Кацуки закидывает голову назад и опирается затылком о стену. Очако же наоборот выравнивается и слишком уж внимательно рассматривает чашку у себя в руках. — Я… я не знаю, — выдавливает она и ощущает, как волнение поднимается в груди. — А ты хочешь ребёнка? Между ними повисает молчание. Задумчиво-тягостное, совсем не по вкусу Очако. — Это твоё тело: хочешь — рожай, как-то выкрутимся, не хочешь — делай аборт, — наконец глухо отвечает Кацуки. Они не двигаются, сидят как два истукана. Очако неуверенно поворачивается к нему. — Я соглашусь с любым твоим решением. Кацуки дёргается, когда слышит нервный смех рядом с собой и тоже поворачивается. Очако глупо хихикает и вытирает слёзы, потому что теперь вся ответственность только на её плечах — свобода выбора иногда слишком много весит. — И ты останешься со мной? — Блять, за столько лет ты всё ещё сомневаешься во мне? — Кацуки хмурится, явно задетый. — А ребёнка любить будешь? — Не знаю, но попытаюсь быть достойным отцом, — нехотя говорит Кацуки, словно признаётся в самых страшных грехах. — О да, достойный пример для подражания, — фыркает Очако. — Будешь с Тодороки-куном на скорость подгузники менять? — уже вовсю веселится она, глядя, как багровеет лицо напротив. — Я смотрю, тут кто-то страх потерял?! — Ты представляешь, это ж тебе нельзя будет ругаться? Может, надо завести отдельную подушку-кричалку? — щебечет Очако, не в состоянии успокоиться. Она чувствует бешеный подъём сил и подскакивает с места, в попытке убежать. Как же. — Тебе конец, — скалится Кацуки и взваливает её себе на плечо. Очако даже сопротивляться нормально не может, потому что ей дико смешно, в то время, как в подсознании в агонии бьётся мысль: сколько стоит аборт?