Жена двух мужей

      Кэтрин лежала на земле. Её глаза были устремлены в серое, затянутое тучами небо. Когда вот так смотришь в него, кажешься себе маленькой, ничтожной… Тебя просто нет.       Вокруг неё суетились какие-то люди, что-то кричали, называли кого-то «мадам», «госпожа графиня», «Ваша светлость». «Ах, да это ж они меня!..» — как-то отстранённо, через силу, словно из далёкой дали догадалась Кэтрин.       Голова болела, левое плечо, бок и бедро горели. Вот как, оказывается, падают с лошади. Она знала, что не падала. Фактически. Вероятно, переход обеспечил практически полное замещение одного человека другим. Как говорится, свято место пусто не бывает. Упала Изабель, а последствия падения ощутила Кэтрин. Хм, от этого, говорят, бывает, умирают.       Её, поддерживая за локти, попробовали поставить. Ноги как не свои — она тут же снова повалилась, в глазах заходили круги и волны, в голове загудело. Кто-то подхватил её на руки и куда-то понёс — очевидно, в замок Ливаро. Она мельком подумала, что человек этот, должно быть, страшно устанет, потому что, где бы ни находилось поместье графини, Изабель должна была отъехать на приличное расстояние — ведь никто не охотится на зайцев в Париже. А потом ей стало всё равно.       Видимо, она заснула или потеряла сознание, потому что, когда очнулась, уже лежала в постели. Вокруг неё было несколько мужчин в ливреях, две девушки в простых платьях, передниках и наколках. Кэтрин решила, что это горничные.       Рядом с ней стоял мужчина лет пятидесяти, в коричневом неброском камзоле и парике. Выражение лица у него было сухое, губы поджаты. Он достал из своей сумки ланцет и, прежде чем она успела заявить протест, пустил молодой женщине кровь в таз. И вот, глядя на резвую струю горячей крови на своей руке, она подумала, что крайне неосмотрительно было отправляться в то время, где ещё не открыт хлороформ, не говоря уж о более надёжной анестезии, а все операции проводятся практически вживую.       — Вы счастливо упали, мадам, — объявил он, — всё могло быть гораздо хуже, а обошлось всё несколькими ушибами и ссадинами. Как вы себя чувствуете?       — Очень болит голова, доктор. И кружится, когда двигаюсь.       Выражение лица доктора стало ещё более недовольным.       — Это неудивительно — вы упали на камни. Должно быть, у вас, мадам, сотрясение мозга. Повремените вставать дней пять.       — Как скажете, доктор.       — Я приготовлю вам эликсир для утоления боли, госпожа графиня.       — Хорошо, спасибо.       Лекарь встал, поклонился и направился к двери. У двери он снова поклонился и вышел. Кто-то снаружи тихо затворил дверную створку. Девушки-горничные засуетились у постели «графини». Одна поставила на столик рядом с больной свежий букет осенних цветов, другая помогла сесть, поддержав под руки и взбив, как следует, подушку. Кэтрин обратила внимание, что кто-то переодел её в тончайшую ночную рубашку с большим вырезом и вшитым лифом и шёлковый пеньюар.       — Мадам чего-нибудь желает? — осведомилась та, что на вид была постарше.       — Да, пожалуйста, — чашку горячего крепкого сладкого чая.       Горничные присели в реверансе и выскользнули за дверь. «Хорошо бы и эти ушли», — с тоской подумала Кэтрин. Но мажордом уходить не собирался, как, очевидно, и два мальчика пажа.       — Не желает ли мадам ещё чего-нибудь? — осведомился он, делая вид, что ровнее ставит на середину стола канделябр.       — Кто сейчас есть в доме? — поинтересовалась Кэтрин. Ей совсем не хотелось быть застигнутой врасплох, поскольку от этого напрямую зависело, удачно или неудачно она сыграет роль Изабель.       — Только прислуга, мадам. Мадам Вильсóн пошла в церковь. Думаю, что скоро вернётся.       «Кто такая эта мадам Вильсóн? Подруга? Компаньонка? Управительница?». Она кивнула сама себе. Фамилия не французская. По-английски это звучало бы как Уилсон. Может, она англичанка? Тогда легче. Из семейного архива было ясно, что сама Изабель провела в Англии почти всю свою жизнь, находясь на воспитании тётки — сестры отца, вышедшей замуж за английского пэра, лорда Уорнби. Стало быть, акцент простителен, а английский или американский — кто тут будет разбираться! Ей только сейчас пришло в голову, что можно бегло говорить по-французски, но, чтобы говорить без акцента, нужно прожить в этой стране не один десяток лет, и она, Кэтрин, оказывается, тоже не избавлена от этого недостатка.       — Откройте, пожалуйста, окно — здесь нечем дышать.       Мажордом так и сделал. В приоткрытое окно полился сладковатый аромат сентябрьского дня. Где-то невдалеке послышался стук копыт — всадник скакал галопом. Вот резко осадил лошадь — похоже, у самого крыльца. Раздалось громкое ржание. Внизу хлопнула входная дверь.       — Кто там? — спросила Кэтрин, изо всех сил сдерживая нервную дрожь. Боже мой, ещё не легче: не успела попасть «домой», как гости на порог.       — Кажется, господин граф, мадам.       Ага, и какой гость — супруг! Тот факт, что, кроме титула, он по-другому никак не был назван, говорит о том, что этот человек здесь у себя. А что, если он признаёт в ней самозванку? Что тогда? Но слуги не признали же. И врач не признал. Хотя муж должен знать свою жену лучше, чем кто-либо.       Внизу раздались голоса. Особенно выделялся один — мужской, требовательный и несколько надменный. Он что-то сказал повелительно, кто-то из женщин робко ответил. Потом по коридорам зазвучали быстрые нетерпеливые шаги — стук каблуков и перезвон шпор.       В дверь постучали, мажордом выглянул, что-то сказал и вернулся.       — Его светлость граф! — громко объявил он с поклоном и, дождавшись кивка своей госпожи, сотворил дверь перед графом. Стремительной походкой вошёл мужчина.       Вошедший был одет во всё чёрное — камзол, плащ и ботфорты, казалось, превращали его в сгусток непроницаемой тьмы, освещаемой только широким белым воротником, серебряным шитьём на камзоле, эфесом шпаги и узорами на ножнах, прицепленных к портупее. В руках, затянутых в чёрные перчатки, он держал чёрную же шляпу, украшенную белоснежными перьями.       Внешность графа оказалась, против ожидания, весьма эффектной. Ему было за сорок, немного вьющиеся волосы цвета «соли с перцем», ещё тёмные бородка и усы, жгучий взгляд тёмных глаз, орлиный нос. Как удалось установить с высоты кровати, он обладал высоким ростом и внушительным телосложением. Ни дать ни взять «человек из Менга»[1]. Ах, да ведь и сам граф де Рошфор всё ещё жив, и на сегодняшний день ему должно быть что-то около шестидесяти лет.       Войдя в комнату Изабель, граф упал на колени перед постелью «жены» и покрыл жадными горячими поцелуями её запястье.       — Сударыня, я приехал повидать вас…       «О, так мы не живём вместе? Мило!» — вздохнула с облегчением Кэтрин.       — …и что я слышу — вы упали с лошади…       — Да, — еле слышно прошептала Кэтрин, подтягивая одеяло до подмышек.       — Это не та ли кобыла, что я подарил вам? — и, получив подтверждающий кивок, он закричал в гневе, вскочив на ноги: — Негодная тварь! Я убью её!       — Нет! — взвизгнула «графиня» и тут же сбавила тон: — Нет, граф, не надо. У меня просто закружилась голова, я была неосторожна. Лошадь ни в чём не виновата — она стояла неподвижно в то мгновение.       На лице графа ещё читалось сомнение, и Кэтрин решила схитрить:       — Тем более, это ваш подарок — я им дорожу, — она тепло улыбнулась и снова протянула ему руку.       Граф вернулся на прежнее место, поднёс её руку к своим губам и поцеловал ладонь супруги. Его усы немного щекотали, и Кэтрин еле удержалась, чтобы не засмеяться.       — Прошу, будьте осторожны, любовь моя.       Голос у него сильный, звучный, с будоражащей хрипотцой. А выглядит как убеждённый харизматичный негодяй. От таких мужчин женщины всегда без ума, а в романах они вызывают крайне неоднозначное к себе отношение. Такие к физическому насилию над дамами не прибегают, а вот к шантажу — вполне.       «Почему он ведёт себя как пылкий влюблённый? — спрашивала себя Кэтрин. — Разве они с Изабель только что поженились? Да нет, на этот день она замужем за ним уже восемь лет. Разве что… она не баловала его взаимностью. По-моему, он простил огромный долг барону Лансиньяку, только чтобы взять его дочь в жёны. Ага, тут любовь. Но имею ли я право поощрять его? Скоро Изабель вернётся, и ей придётся разгребать то, что я тут наворочу по неосторожности. С другой стороны, — это ж надо гулять от такого мужчины!».       — Обещаю вам, мой друг, — Кэтрин постаралась добавить ласки в голос. Ни к чему настраивать такого человека против себя. Пусть Изабель сама воюет с ним, коли ей так надобно.       Граф поднялся с колен и присел на край кровати жены, перекинув руку через её тело и наклонившись к ней.       — Мадам, вы сегодня так любезны…       «Только бы не пожелал мне почаще так падать!», — мысленно буркнула Кэтрин.       — …что я льщу себя надеждой провести эти вечер и ночь с вами — в мире и согласии, не поссорившись, как обычно.       Кэтрин затряслась под одеялом. К счастью, в этот момент вошла горничная с подносом, и это отвлекло внимание графа — всего на секунду, но этого хватило, чтобы диким усилием воли заставить себя перестать дрожать. Девушка с реверансом подала графине чашку чая и исчезла за дверью. Кэтрин обхватила заледеневшими вдруг пальцами чашку. Фарфор мгновенно нагрелся и начал обжигать кожу. Но от тепла она чувствовала хоть какое-то успокоение.        «…Провести эти вечер и ночь с вами…». Вечер ещё куда ни шло. Но он, что же, рассчитывает на близость? Эмммм… А почему бы ему и не рассчитывать? Предполагается, что муж вправе ожидать и требовать этого от своей жены. А она кто? Жена. Как бы.       — Я тоже надеюсь, сударь, что утром мы будем столь же дружны, как и в эту минуту, — дипломатично ответила она.       Мысль о сексе с незнакомцем ей не очень-то нравилась. Вроде бы что в этом особенного? В 21-м веке она, хоть старалась такого не творить, но, тем не менее, не слишком осуждала других за отношения на одну ночь. И даже допускала, что и сама на такое способна. Но, если удастся этого избежать, ей не в чем будет себя упрекнуть. «Я ведь даже имени его не знаю! И вообще я здесь не ради него». Но что поделать, когда у тебя сотрясение мозга? Ты-то встать с постели не можешь, зато в неё может свободно лечь кто-то ещё. Опять же, кто, кроме неё самой, знает, что у неё сотрясение мозга?       Пока она обдумывала всё это, граф наклонился и прильнул губами к её губам. Поцелуй оказался приятен и достаточно долог. И это был прозрачный намёк на продолжение его в тёмное время суток. Кэтрин заволновалась: внутри её столкнулись и заворочались самые неоднозначные чувства. Граф весьма привлекателен, но… С одной стороны, она не знала, как реагировать на проявление супружеского внимания, с другой — совершенно не была готова к нему. Была и третья сторона: она здесь из-за другого мужчины, одна мысль о котором пронзает всё её существо как тысяча иголок. Притом она не была уверена, что даже с этим мужчиной, нарисовавшим её портрет, готова была бы переспать после пятнадцати минут знакомства. У других людей таких проблем в наше время не возникает. Должно быть, только она и задумывается о вопросах нравственности.       На всякий случай она вцепилась в чашку, чтобы ненароком не пролить чай себе на колени и одеяло. Французская страстность, по идее, заложенная в генах, никогда не давала о себе знать. Кэтрин родилась и до двадцати лет жила в Великобритании и только последние шестнадцать обреталась в Штатах, да и то, в основном, из-за работы. Общение с англичанами её, и без того сдержанную, научило полному индивидуализму.       — Дорогой мой, не будем спешить, — лукаво улыбнувшись, произнесла самозваная графиня. — Ведь ещё не вечер. К тому же, я по-прежнему нехорошо себя чувствую.       — Могу я чем-то служить вам, сударыня? — произнёс он несколько более холодным тоном, поднимаясь на ноги.       — Можете, месье, — Кэтрин решила взять быка за рога. Зачем нужен мужчина в доме, если нельзя воспользоваться его помощью? — Моя кровать далеко от окна. Прикажите придвинуть к окну кушетку и помогите мне добраться туда. Врач запретил мне подниматься на ноги дней пять, но, я думаю, выздоровление займёт немного больше времени. У окна мне было бы легче переносить моё заточение.       Ливаро молча поклонился и вышел. Через несколько минут лакеи внесли кушетку с изогнутым изголовьем. Она была полностью приготовлена для нужд графини. «Как хорошо иметь слуг!» — невольно подумала молодая женщина. Она протянула руки и обвила шею мужа, когда он поднял её на руки и перенёс на новое ложе. И снова его прикосновения взволновали её.       «Может, это и аморально, но здесь и сейчас Изабель — я! И мне решать, как поступать».       — Не сердитесь на меня, — она ласково погладила его по щеке.