Небортовой журнал

      Звёзды, в сущности, не более чем отражение того, что произошло много лет назад. Юля знала это наверняка, но подобное не укладывалось в её голове. Она смотрит на них тогда, когда они уже мертвы. Это казалось ей грустным. Сорокина уселась в кресло, достала свой альбом с рисунками и долго рассматривала его. Ещё половина была девственно чистой, ещё столько можно было нарисовать, но она будто попала в какую-то тёмную узкую нору, из которой не было выхода. В которой нельзя было двигаться, думать и мечтать. Раньше она мечтала, как будет рисовать созвездия, знакомые и нет, возможно, ландшафт неизведанных планет, возможно, редких существ. Сейчас ей не хотелось абсолютно ничего. Только сидеть и смотреть в одну точку, пока глаза не начинали предательски слезиться. Это из-за пугающей черноты космоса, она полагала.       Все спали, по времени должна была быть ночь, но раз Сорокина почти не помнила, как выглядит настоящий земной рассвет, то и не имело смысла называть это время ночью. Просто их общие часы отмеряли время, условно делящееся так, как они привыкли с детства. Никто не знал, как нужно было Юле побыть одной хоть иногда. Она не привыкла к режиму шумного общежития, полному звуков и разговоров. Потому что дома почти всегда была наедине сама с собой. Отец умер, ещё когда она была маленькой, а мама всё время работала. Юля быстро научилась развлекать себя сама. Ей нравилось рисовать, и она часто изображала то, что видела из окна. Машины, собаку Дружка, которого они кормили всем подъездом и который всегда лаял на прохожих, людей, бегущих по своим делам. Потом появился мальчишеский профиль, упрямый, в вечных своих очках. Как человек, который почти всегда был своим собственным лучшим другом, Юля не могла не понять, чем это грозит. Но было поздно. Её привлекала его серьёзность и спокойствие, его твёрдое отстаивание собственных принципов. Наверное, всё было написано у неё на лице, потому что тот, кто стал её первым в жизни увлечением, ни разу не воспринял её всерьёз.       Сегодня ей исполнилось четырнадцать — немного, на самом деле — но полёт ей казался таким долгим, что она уже и не помнила, как отмечала этот день год назад. И сегодня она отрешилась от всех своих надежд. Взрослые скажут, что это блажь, что первая влюбленность может быть и мила, но недолговечна. Юля была абсолютно согласна, но это ничего не меняло в её чувствах. Витя с Варей смотрели друг на друга так ярко и неприкрыто, что были похожи на две звезды. Горячая и желтая рядом с холодной голубой. Сорокина принимала поздравления, смеялась и не находила себе оправдания. Потому что завидовала. Её лучшая подруга была счастлива рядом с тем, кого любила. Кого они обе любили. Только Юлька всё чаще стала думать, что это просто иллюзия. Она хотела этого чувства, поэтому оно и появилось - не больше не меньше.       Сорокина вновь посмотрела на черноту безжизненности с рассыпанными кристаллами ярких точек. Иногда мимо проплывали туманности, звёздная пыль, вдалеке и чуть слева клубилась какая-то звездная галактика, едва различимая и похожая на пятно белой краски. Она открыла альбом и попыталась нарисовать всё это торжественное великолепие, но пальцы отказывались двигаться. Нет, ей не выбраться из норы. Юля прикрыла глаза и попыталась вспомнить маму и торт, который та всегда пекла на её День Рождения. Образы расплывались в серости сознания. Она пыталась подцепить тонкую ниточку вдохновения, чтобы ухватиться и вылезти на свет. Из-под опущенных век скатились две слезинки — ровно по одной, чтобы прочертить линии на обеих щеках.       Сорокина услышала, как за её спиной вырос кто-то и молча стоял, будто боясь помешать её меланхолии. Это был Паша, Юля это знала точно. Она научилась слышать окружающих — не слова, естественно, от слов проку было мало, особенно от слов мальчишек. Их первый пилот дышал шумно и неуклюже, как медведь, от него пахло железом, и шагал он уверенно и чётко, будто был уверен во всём в своей жизни. Лёгкая досада тонкой ниточкой опутала сердце Сорокиной. Вот тебе и наедине! Она быстро смахнула капельки с подбородка и надела очки. Сразу стало легче, она деланно улыбнулась.        — Паша, — утвердительно проговорила она.        — Иди спать, я побуду вместо тебя, — ответил Козелков и сел рядом с ней на своё место. Привычным жестом закинул руки за голову.– Витька совсем с ума сошел, именинницу заставлять дежурить.       Юля усмехнулась:       — Какая разница? Порядок есть порядок. Я всё равно спать не хочу. Спасибо, Паша, не нужно.       Козелков покосился на неё и откашлялся. Они посидели молча, вглядываясь в пробирающий до мурашек холод космоса.       — Тоже не можешь заснуть? — Юле не особенно хотелось разговаривать, но она подумала, что Паше станет неловко от их молчания.       Тот пожал плечом и повернул голову влево, пристально глядя Юле в лицо. Видно было, он хотел сказать что-то, но всё не решался. Странно было, как Сорокиной было комфортно в его присутствии. При Середе она обычно нервничала и от этого злилась на себя ещё больше.       — Ты жалеешь, что полетел? — неожиданно для самой себя спросила Сорокина. Козелков удивлённо поднял брови и вновь улёгся на своё кресло. Ему потребовалось несколько секунд, чтобы ответить:       — Иногда.       Сорокина усмехнулась левым уголком губ. Даже Паша, который для них всех казался надёжной константой, на которой держался весь полет, поддержка и правая рука капитана, сомневался. Кто бы мог подумать.       — А я размышляю об этом прямо сейчас, — тихо произнесла Юля. Варя бы сейчас отчитала её за такие мысли. Варя сильная и смелая, настоящая героиня.       — Я думаю о том, — внезапно продолжил Козелков, — что когда прилечу домой, то вряд ли вернусь в семью, от которой улетел. Младшие братья будут незнакомыми взрослыми мужчинами, а будут ли живы родители?.. Никогда не думал, — он глубоко вздохнул, — что буду скучать по Мишке, по Ирке, по всем остальным.       — А у меня кроме мамы никого не было, — сказала Юля. — Завидую твоей большой семье. Тебя вспоминает столько людей.       Козелков ещё раз вздохнул. Видно было, что ему не слишком приятна эта тема. Сорокина не знала, зачем вообще об этом заговорила.       — Я был уверен, — он вернулся к начальной теме, — что ты была обеими руками за сам проект и за то, чтобы полететь.       Он посмотрел на ее профиль в полутьме ночного освещения. Юлька была какой-то неестественно бледной и потерянной. У Козелкова неприятно засосало под ложечкой.       — Это из-за Витьки? — прямо спросил он, потому что не умел говорить деликатно. Сорокина вздрогнула и сжала губы в тонкую полоску. Конечно, он знал про объяснение между его лучшим другом и Кутейщиковой. Он видел хорошее настроение капитана и смущенный румянец на щеках Варьки, когда их с Витькой взгляды пересекались. Что же, этого следовало ожидать. Только смотря сейчас на Юльку, ему было больно и грустно. Будто от неё к нему тянулась струйка горечи, которую Юлька не в силах была выдержать одна.       — Я кажусь тебе легкомысленной, — не спросила, а констатировала Сорокина, всё ещё не оборачиваясь в его сторону. — Ты прав, я поверхностная и безответственная.       Она горько растянула побелевшие губы в кривой улыбке. Её красивые черты помрачнели. Козелков только громко рассмеялся. Проницательность Сорокиной тоже иногда давала сбой.       — Бред это всё, — ответил Пашка, расслабляясь.– Какая разница, кто из-за чего полетел. Если хочешь знать правду, — он чуть покраснел, — я тоже полетел не из-за альтруизма и желания спасти разумную жизнь в системе Шедар. Я хотел, чтобы мне ставили на Земле памятники и писали обо мне в книжках по истории.       Юлька секунды три осознавала сказанное Козелковым, потом прыснула в ладонь, не выдержала и захохотала. Сняла очки, потому что теперь в них не было смысла. Тяжесть и темнота, что вползли в её душу не иначе как из космоса, постепенно отступали вновь за пределы корабля.       — Памятник? Серьёзно? — Сорокина не могла успокоиться.       Пашка вновь, как в истории с конфетами, покрылся красными пятнами, отчего показался Юльке довольно милым. Такую сторону Козелкова видела только она, что не могло ее тайком не радовать.       — Ну да, — менее уверенно пробормотал он, — такой бронзовый и в полный рост.       — Да уж, жертва непомерной гордости и жертва неразделённой любви — отличный экипаж! — подытожила Сорокина, отсмеявшись.       Козелков удовлетворенно хмыкнул. Вот теперь Юлька снова стала собой — умной, немного ироничной и живой.       — Неважно, зачем мы полетели в начале, — повторил он, глядя на Юльку серьезно. Взгляд его серых глаз заставлял её покраснеть. Она прочла в этом взгляде неравнодушие, и сердце впервые после начала полёта зашлось как сумасшедшее. — Главное, что мы будем делать здесь и сейчас. Наша работа только началась, и я намереваюсь делать её хорошо вне зависимости от обстоятельств.       И Пашка сам поморщился от своей высокопарности. Юлька промолчала, не зная, что ответить.       — Ты хороший врач, — сказал Пашка, уставившись в потолок, прямо смотреть на Юльку он сейчас не мог. — Неизвестно, какие ситуации ждут нас в будущем, но твоя помощь всегда будет нужна. И у тебя есть я… в смысле, мы все, твои друзья… и ты можешь рассчитывать на меня… на нас всех…       Он быстро поправился, надеясь, что Юля не слышала. Но она всё услышала. И реакция Паши, помноженная на его сбившееся дыхание, подтвердила его слова. Сорокина вообще скептически относилась к словам, тем более мальчишек, но в эту самую минуту отчаянно захотела поверить. Будто в нору, куда она сама себя затащила, просунулась Пашкина рука, помогая выбраться, не давая проваливаться глубже. И она, не доверявшая до этого никому, отчаянно за эту руку схватилась. Будь что будет, в конце концов, отступать ей теперь некуда.       — Паша, — позвала Юля, а когда тот посмотрел на неё, улыбнулась так широко, как никогда ещё не улыбалась. — Спасибо тебе.       Козелков улыбнулся в ответ и смущенно взъерошил волосы на макушке. Потом ещё раз прокашлялся. Во рту у него пересохло.       — У тебя горло болит? — профессиональным тоном спросила Юля.       Пашка вздрогнул и разом потерял всю свою смелость и небрежность. Как тогда, в медотсеке. При этих воспоминаниях Юля чуть смутилась. Она не планировала брать его за руку, просто так вышло само. Будто тело её двигалось без спросу. Наверное, теперь она немножко начала понимать, почему.       — Нет, я здоров, — медленно ответил Паша, постучал пальцами о подлокотник в нерешительности и полез в нагрудный карман. — Я… ну, я помню, что мы все договаривались без подарков… просто…держи, это тебе…       Он протянул ей маленький бумажный свёрток, обвязанный зеленой лентой.       — Подарок на День Рождения? — удивилась Юля и взяла свёрток дрогнувшими пальцами. Ей никогда ничего не дарили мальчики. Она не знала, как на это реагировать. — С–спасибо.       Не поднимая голову на Козелкова, она развязала ленту. Внутри лежал небольшой медальон на цепочке. Маленькая, соединенная из тонких металлических стержней, объёмная звездочка. Внутри неё ярко переливался крохотный камушек. Цвет его был странный — то розовый, то серебристый, то лиловый, то красный. Вроде все краски разом смешали и поместили в твердую скорлупу.       — Красота какая! — завороженно проговорила Юля.       После этих слов Пашка, до этого напряженно наблюдавший за Сорокиной, облегчённо улыбнулся.       — Камень с Варианны. По уверениям Катьки, совершенно неопасный, радиации и других излучений нет.       Юля сжала цепочку в руке. Ей было жарко, хотелось немедленно сбежать отсюда. Свет неземного камня ослеплял её. А ещё то, что это был подарок, сделанный их первым пилотом только для неё. Очевидно, что он не отстал от Кати, пока та не подобрала ему камешек. И ленточку зелёную выпросил. И что сам сделал звёздочку, тщательно подбирая из самых мелких деталей.       — А цепочка откуда? — глупо спросила Юлька, подняла взгляд на Пашку. Секунда — и они оба отвернулись, глядя на приборную доску.       — Да нашел среди своей мелочевки с Земли, она была сломана, я её починил…       Юля немедленно расстегнула её и надела. Камень блестел, отражаясь в металлических гранях.       — Спасибо, я его всегда буду носить, — пообещала Сорокина. — Мне никогда такого не дарили.       Пашка покраснел и кивнул, всё ещё улыбаясь от уха до уха.       Они просидели в рубке всю ночь, изредка говоря обо всякой ерунде. Но в основном, молчали — серьёзные слова были лишними и ненужными.       А после вахты Юля села за стол в своей каюте. Несмотря на то, что она бодрствовала уже чуть больше суток, заснуть бы всё равно не получилось. Раскрыла альбом и разгладила чистый лист. Рисовать хотелось жутко. Не осознавая, она набросала карандашом портрет улыбающегося мальчишки: губы, скулы, вечно взъерошенные волосы. Хоть красок в рисунке и не было, но тёплые глаза определенно были серыми с отблесками проплывающих звезд. Юля Сорокина была в этом абсолютно уверена.