Пламя-5. Форсаж - и вперёд!

Доктор Линк устало потёр глаза. Раненых, нуждавшихся в серьёзной медицинской помощи, в его лазарете становилось всё меньше, но пока что всё же хватало, чтоб не давать врачу покоя большую часть суток. С другой стороны, работа занимала его мысли, вытесняя из головы то, что давно, очень давно уже мучило… Чтобы отвлечься, он, презрев зуд и резь в переутомлённых глазах, принялся перечитывать свой неизменный истрёпанный медицинский справочник. Не подвели военного врача бумажные страницы. В отличие от электронных гаджетов, давно уже канувших в небытие за годы этой нескончаемой, страшной войны. Неспешное течение мыслей Линка о том, какие действия в условиях катастрофической нехватки буквально всего, лучше применить при излечении того или иного пациента, нарушил крик: громкий, отчаянный и заполошный, который показался сероглазому доктору как будто знакомым. Давным-давно, когда рослый серый боец из старинного военного рода прибежал к нему с умирающим пёсьим ребёнком на руках, он кричал точно так же: - Линк! Лиииинк! В груди у врача что-то неприятно сжалось. «Боги-врачеватели! Флейм, только не говори, что вновь принёс безнадёжного!» *** Модо сидел на полу, прислонившись к стене, и не мог успокоиться. Он чувствовал, как нежные руки Ривер гладят его по голове, по опущенным ушам и поникшим антеннам, по сгорбленной спине и трясущимся плечам, но не способен был унять взбудораженные нервы. - Праймер… Праймееер… Ривер обняла его и обвила антенны своими. От них шло что-то, призванное успокоить, но слишком слабое в сравнении с их общим горем и волнением. Она мало верила в то, что всё поправимо. «Праймер… девочка моя… Праймееер!» *** Ривер не могла говорить. Боль переполняла её, и если б только она раскрыла рот для того, чтобы что-то произнести, то тут же зарыдала бы, забилась в истерике. Страшные картины никак не покидали её, ежесекундно вставая перед мысленным взором. … разорванный на куски Дед, – самый лучший папа на свете! – части тела которого разметало во все стороны на несколько метров… … лежавшая поодаль от него Праймер – милая девочка, которую серебристая мышка давно уже считала за родную дочку – вся в крови и почти не дышит... … рыжий парень, едва живой, хрипит и стонет, но пытается подползти к ней… Чья-то рука легла на плечо Ривер. Она приоткрыла слезившиеся глаза и скосила взгляд к своему плечу. Рука была белой, хоть и пестрела подпалинами и необработанными царапинами. Винни… С другой стороны от Ривер к убитому горем Модо подковыляла мать и прижалась к его левому боку. А к ней, в свою очередь, тут же присоседился непривычно тихий, понурый Огонёк. Все они собрались тут, чтобы уменьшить горе друг друга. Боль, разделённая на несколько частей, уменьшается – это Ривер давно заметила. Но слишком уж она была сильна! Слишком… Винни вскоре ушёл, забрав с собой Римфайра. Наверное, чтоб проведать рыжего побратима. А к раздавленным общей бедой Флеймам (Ривер давно уже негласно причисляла себя к членам этого семейства), выйдя из лазарета, медленно приблизился Линк. *** - Отвечай… Отвечай! Модо тряс несчастного военного доктора, схватив за ворот старого кителя под не менее изношенным белым халатом. Ткань одежды трещала, разрываясь в железной хватке. - Великан, не надо… - Сынок, остановись! Что ты делаешь? Ещё пара мгновений – и Флейм отпустил врача. Теперь он просто смотрел на Линка. И так страшно было медику от этого взгляда. Не оттого, что он боялся горячего нрава Модо, а потому, что меньше всего на свете хотел сейчас добавить страданий его сердцу, душе, зеркалами которой были большие, ярко-красные, полные слёз глаза. Его огромное тело всё ещё сотрясалось под воздействием норадреналина, который совсем недавно кипел у него в крови, помогая сражаться. Он был всклокочен, кое-где обожжён и окровавлен, покрыт слоем вездесущей ржавой пыли и уже как будто «убит» всем тем, что доктор Линк только собирался ему сказать. Рядом с ним стояли две женщины, привыкшие хранить своего бойца от безумия, которое, не будь их рядом, давно уже сожрало бы его. Сколько же силы в них, в этих женщинах? Немыслимо! Военный врач не страдал излишней сентиментальностью, давно привыкнув к самым суровым реалиям. И всё равно теперь ему было трудно. И в отличие от счастливчика Флейма поддержать его было некому. *** - … комбинированная открытая черепно-мозговая травма… - в онемевшем, будто ватой забитом сознании звучал глухой, иногда сбивавшийся голос. - … закрытые и открытые переломы рук и ног. Очень серьёзные, особенно с правой стороны. И просветить нечем… - голос вплетался в глухие удары сердца, в биение крови в висках, добавляя мук. Хотелось исчезнуть. - … воздушная и общая контузии. Не уверен пока, но ухо у неё повреждено сильно. Возможна частичная глухота. Позже проверим… - Модо почувствовал, что мама и Ривер схватили его за руки, пытаясь удержать. Наверное, он пошатнулся. - … повреждения мягких тканей… лица… и зрительный нерв может быть сдавлен обломками черепных костей… - всё это звучало как приговор. Приговор ему, непутёвому старшему Флейму, который не сумел защитить от такой беды дочь погибшего брата. - Скажи, что ты всё это исправишь, док! - Модо сам не узнал свой голос. Он никогда никого и ни о чём не умолял, а теперь готов был встать на колени. Однако врач ничем не мог его обнадёжить. Упавший голос его был неумолим. - У меня нет ни оборудования, чтобы тщательно диагностировать все повреждения, ни инструментария, чтоб их устранить. Я только оказал неотложную помощь. И дальше буду делать всё, что в моих силах. Но вы все должны понимать, что… - Она останется инвалидом? – еле слышно, будто слова эти, сказанные громче, могли причинить ещё больше боли, закончила вместо замявшегося доктора пожилая серая мышка. Она сильно поседела и постарела от пережитых несчастий. Но, чёрт возьми, как же стойки были эти женщины – жёны военных! - Я сделаю всё возможное… Обещаю. - Пусти меня к ней… - тоже очень тихо попросил серый великан, будто сильно сомневался в том, что имеет право. - Во-первых, приведи себя в порядок. - Вздохнул Линк, собираясь вернуться к своим врачебным обязанностям. - Во-вторых, она сейчас всё равно без сознания. А в-третьих, сложную операцию буду делать ей на коленном суставе в ближайшую пару часов... *** Девчоночки не было видно под слоем бинтов и застывшего гипса. Лишь кончик хвоста, безвольно свисавший на пол, торчал из-под всего этого, левое ухо да сморщенные, бледно-розовые антенны. Некогда прекрасные, с голубыми радужками, глаза, живые, добрые и бездонные, теперь сплошь покрывали сети из лопнувших капилляров, и, остановившиеся, они бессмысленно таращились из-под бинтов в пустоту перед собой. Живыми, казалось, были одни только воспалённые веки. Из приоткрытого рта, пересохшего, с потрескавшимися губами, доносились тихие, плаксивые стоны. Модо много страшного видел в жизни, но мало что могло сравниться с тем ужасом, который наблюдал и осознавал сейчас. Как по раскалённым углям, он делал шаг за шагом вдоль больничной кровати. Неповреждённое ухо Праймер чуть шевельнулось, отреагировав на тихий звук его сдавленного дыхания, левая антенна напряглась (в отличие от правой, так и оставшейся будто бы неживой), но лишь спустя несколько секунд, с каким-то настораживающим опозданием, медленно задвигались губы и язык девочки. - Дя…дя… Мо…до… - выдавила Праймер невнятно. Даже два этих простых слова дались ей с большим трудом, - а Дед… где? Ноги Модо подкосились, и он едва ли не рухнул перед койкой на колени. Только что, вот буквально часа два назад, похоронили то, что осталось от Деда – героя, спасшего много мышиных жизней и одну, последнюю, за которую заплатил собственной. Все единодушно сошлись на том, что целью крысиной засады был именно он – легендарный, неуловимый и непобедимый Отчаянный Дед. Он занозой сидел в грязных лапах, гребущих под себя жалкие остатки природных богатств Марса. Он вдохновлял мышиное сопротивление, объединял свой народ в борьбе с захватчиками и предателями. И поэтому стал мишенью номер один… Стокер сказал несколько сильных слов у его могилы: что погиб Дед не напрасно, что в сердцах мышей он всегда будет жив, и память о нём поведёт Борцов за свободу дальше, но… … Модо было жаль. Жаль, что никогда ему уже не увидеть верного друга. Ушёл достойнейший из мышей и, наверное, самый душевный. Он, невероятным, непостижимым образом переменившийся после гибели Терри, расстался с жизнью так же, как и она – будучи на куски разорванным при взрыве. В который раз уже ёкнуло сердце. Вся жизнь – какая-то нелепая череда жестоких, не укладывающихся в голове закономерностей. Кто придумывает все эти испытания? Кому забавно так немилосердно играться судьбами живых душ? Серый великан склонился к самому уху племянницы и, поцеловав краешек ушной раковины, поросший невесомым полупрозрачным пушком, прошептал: - На небе, детка. Там, куда уходят все достойные мыши. Модо не переставал благодарить погибшего товарища за то, что спас жизнь Праймер, и всё-таки… Как же было жаль малышку! Ведь всё то, что она уже пережила – это лишь начало, самое начало её испытаний. Линк сделал ей уже две сложнейшие операции на конечностях, пытаясь собрать то костяное крошево, в которое превратились коленный сустав на правой ноге девочки и берцовые кости на руке с той же стороны. Предстояли ещё несколько операций на раздробленном черепе, однако за результаты ни одной из них военный врач, увы, не мог поручиться. Праймер ослепла на оба глаза, и для того, чтобы вернуть мышке зрение, нужен был, по меньшей мере, светило нейрофизиологии, куча медицинских прибамбасов и… не та, совсем не та реальность, в которой прозябали теперь некогда технически продвинутые мыши. Разорванную барабанную перепонку в правом ухе вместе со всеми прочими «стременами» и «улиточками» Линк починить тоже не мог, ведь всё, чем располагал медик – это полутёмный тесный лазарет, оборудованный в каменных нишах гор Ореола, да набор допотопных врачебных инструментов. И даже если прибавить к этому светлую голову и пару умелых рук, всё равно выходило слишком мало для излечения столь тяжёлых травм. Праймер, услышав ответ дяди, закусила губу, но болезненного стона сдержать не смогла. Ей было больно, она страдала. Очень сильно, невыносимо. И телом, и душой. Больше всего на свете Модо хотел бы сейчас поменяться с нею местами. Чтобы вместо неё мучиться от боли и с ужасом смотреть в будущее изуродованного инвалида, лишь бы не видеть всё это в судьбе несчастной девчонки. Но единственное, что ему оставалось – это пытаться забрать хоть какую-то частичку её страданий через антенны, одна из которых никак не реагировала на прикосновения… - А Др… Речь Праймер совсем сбилась. Она плакала, пропитывая слезами окровавленные бинты на лице. - Дроссель? – немного оживился Модо, радуясь, что может поделиться с племянницей хоть чем-то хорошим, - Да ему только отлежаться. Он к тебе потом тоже зайдёт. И бабушка, и Ривер, и Винни. Всё наладится, крошка, обещаю. Мы ведь живы. А если живы, значит, ничего не потеряно! Так бабушка Дана говорить любит. Ну, или почти так. Живые всё могут исправить. Левая рука Праймер, забинтованная, но всерьёз почти не повреждённая, дрожа, приподнялась. Модо схватил её, и прижал к губам нежную холодную ладошку. - Тог-да… - Что тогда, милая? - Ис-правь… то, что мо-жешь… И-ди к тёте Ри-вер… - каким-то чудом собравшись с силами, выговорила мышка. - Же-нись… Модо чуть отстранился от Праймер, разорвав прямой эмоциональный контакт, хотя близкие друг другу мыши, так или иначе, в той или иной мере всю жизнь оставались друг с другом «на связи», какие бы расстояния не разделяли их. Но не смысл слов девочки так поразил сейчас её дядю, а то, как резко, в одночасье, повзрослела его маленькая царевна. - Будет сделано, командир… - ответил Модо несколько смущённо и оторопело. - Не шу-ти… Я серь-ёзно… - прохрипела дочь его старшего брата. А как звонок и певуч был когда-то её ласковый голосок! Ох, мама! Ну как же так, а?! - Я не шучу, солнышко. И Флейм достал из нагрудного кармана нечто, что положил в озябшую ладошку племянницы. Та, перебрав вещицу тонкими пальцами, скривила губы в слабой улыбке и вернула предмет дяде. - От-ли-чно… - выдавила девочка, - И-ди… Модо, растерев на прощание бледные пальчики Праймер, чтобы хоть немного согреть их, медленно встал и вышел из лазарета.