Неуклюжая Принцесса и Неумелый Рыцарь.

Зима - время обманутых надежд. Каждая снежинка - чья-то брошенная на произвол судьбы мечта. Некоторые мечты таят сразу, обращаясь в грязь на асфальте, а другие, надежно сплотившись, терпят безжалостную зиму. Если осень - это напоминание, то скорее зима - обман. Красивый и беспощадный. Зима всегда старательно скрывала за чистым снегом самую обычную грязь, накрывала одеялом людских надежд всё пороки и страдания, заставляя поверить, что этот мир может стать лучше. Зима не дает нам шанса на спасение, но она дает нам веру и надежду. Снег по утрам заставляет поверить в сказку. Разноцветные гирлянды - в волшебство. Как жаль, что я больше не могу в это верить. Этому миру не стать лучше. Ни зимой, ни летом. Он не исполнит твоих надежд. Не позволит стать чуточку лучше. Иногда мне кажется, что этот мир просто ненавидит людей. Снег меланхолично падал и утопал в грязных лужах, чьи-то драгоценные мечты растворялись в мутных воспоминаниях неба. Я стояла посреди этого кладбища надежд. Я стояла среди каменных статуй, я стояла перед небольшим надгробием. Мои глаза бегали по тонкой строчке, выгравированной на сером камне. Я достаю сигареты из кармана и прошу у него прощения. Он пообещал, что отведёт от меня все печали, что я могу верить в него, но он нарушил это общение. Теперь я могу курить спокойно. - Утатане Пико. Шестнадцать лет. Мальчик, от которого всегда пахло корицей и мятой. Мальчик, который любил только две вещи: сладости и медовую девочку. Галако. Пятнадцать лет. Девочка с прекрасными волосами, неповторимой улыбкой и звонким смехом. Девочка, которая любила звездочки и носила забавную корону. Мальчик, который покорил моё сердце и девочка, что раскрасила моё сердце своим смехом. Я провожу рукой по надгробию, сметаю мокрый снег. Затягиваюсь и выпускаю свои мысли с мерзким дымом. Прошел уже месяц, а может и три. Я не считала. Я совсем перестала появляться в школе, теперь это и вовсе бессмысленно. Я боюсь говорить с людьми, смотреть им в глаза. Даже Лена я стараюсь избегать, хоть это и непросто. Но самое страшное в этой чертовой ситуации, наверное, то, что я ни черта не чувствую. Ни горечи утраты, ни всепоглощающей пустоты. Ни черта не чувствую. Я просто окончательно убедилась в несправедливости и абсурдности этого мира. Вот и всё. Не больше, не меньше. - Не стоит привязываться к людям, они имеют очень скверную привычку: они просто обожают умирать. Я закрываю глаза и поднимаю голову вверх. Мокрый снег липнет к лицу, тает, умывая его от едкой пыли и городской грязи. В детстве я не любила кладбища, а сейчас я понимаю, как тут спокойно. Меня тут никто не трогает, никому нет до меня дела, я могу побыть наедине с собой, наедине со своими мыслями, жизнью, миром. Я люблю кладбища. Глотаю сигаретный дым, вновь отряхиваю надгробие. Седьмое ноября. Семь - счастливая цифра. И всё же я по-прежнему восхищаюсь ими. Они приняли смерть вместе, их даже похоронили в одном гробу. Им не суждено было жить долго, но они прожили счастливо. Наверное, о такой любви многие мечтают. Стряхиваю с головы мокрый снег и, попрощавшись с кладбищем и спокойствием, иду обратно в парк, к другому спокойствию. Видимо, мне его не хватает. Зимой всё иначе. Как-то спокойнее и тише. Природа не засыпает, но на пару мгновений замирает в дивном великолепии. Лживая пелена белоснежного снега скрывает все неровности, всю грязь от людских глаз, даруя мимолётную сказку. Зима ослепляет, пленит чистотой и божественной красотой. Каждый порыв ветра, каждое его слово, взмах тонких кистей, каждое легкое прикосновение и холодный поцелуй заставляют поверить в сказку. Кристально-чистая пора, нежная и хрупкая. Даже в крикливых метелях ласки больше, чем в любом из сухих дней лета. Осень так долго готовилась к этому балу, и, наконец, он настал. Во всей красе, во всём чарующем великолепии. Я сметаю озябшей рукой снег со скамейки и тихо, боясь спугнуть утреннюю тишь, сажусь. Все любят тишину по утрам, даже птицы сейчас замолкли, и ветер притих. Все склонили головы перед величием и благородным могуществом утренней тишины. Я не слышала даже гул машин и людскую брань. Я вообще ничего не слышала. А может просто не хотела. Деревья, протянув корявые пики ветвей к небу, непоколебимо стояли, точно готические церкви Испании. Величественно и мрачно. Звонкий воздух пах тревогой и выхлопными газами. Струи горячего пара вздымались и кружились, точно бравая конницы, рвались к небу от мутной, почерневшей реки. Снег ровно ступал на землю, стараясь прикрыть самые уродливые её участки. Как жаль, что снегом нельзя укрыть уродливые души. Я вновь закуриваю. Я стала курить больше, намного. Я скоро умру от рака легких, если буду продолжать в том же духе. Впрочем, проблемы смерти с неких пор перестали волновать меня вообще, бояться её попросту бессмысленно. Я бы совершила самоубийство, но привычка жить намного сильнее привычки думать. Я живу только потому, что привыкла делать это, не более. Впрочем, даже это я не могу делать нормально. Я кусаю кончик сигареты. Никакого удовольствия. Никакого наслаждения. Сигареты не приносят этого. Они просто дают пару минуток спокойствия в этом беспокойном мире. Это как ходить по кладбищу, сидеть в парке или обнимать кого-то, только сильнее. Хотя с каждым новым разом эффект тускнеет, становится тише. Наверное, именно так люди и становятся наркозависимыми? В беспорядочной погоне за спокойствием они сбиваются, теряются, постепенно увеличивая дозу, хочется достичь чертового равновесия, умиротворенности, в конце концов, никто ведь не любит нервотрепки. Полного счастья нет с тревогой; полное счастье покойно, как море во время летней тишины.* Ведь, как ни крути, все люди хотят быть счастливыми, вот только методы у всех разные. Я не защищаю наркозависимых людей, нет, вовсе нет, но понять я их могу. Большинство из них не от хорошей жизни прибегли к помощи химических элементов и острых иголок. Это ещё один самообман, побег от реальности. От гнилой и серой реальности. Я понимаю их, я слишком хорошо их понимаю. Осуждать их - бессмысленно, ровно, как и утверждать, что в этом чертовом мире есть прекрасные вещи. Абсурдность социума по отношению к ним просто невыносима велика. Мы сами доводим людей до этого состояния, а потом с ужасом называем их монстрами. Многие из них были просто грубо отвергнуты или не признаны обществом, а в последствии и жестоко осуждены им. Забавно. Я бы не прочь побаловаться с амфетамином или героином как-нибудь. Хотя бы из чистого любопытства. Я выкидываю окурок в урну. Лен ненавидит, когда от мня пахнет табаком, он приходит в бешенство от этого запаха. К сожалению, у него слишком хорошо развито обоняние и простой мятной жвачкой его не провести. Я бы сказала, что с ним одни проблемы, но скорее это он со мной мучается, а я не могу вести себя иначе. Просто не могу говорить чуть нежнее, улыбаться шире и отвечать добром на всё, что он делает. Я отвратительна. Впрочем, это уже всем известно. Я поднимаюсь на ноги, отряхиваю кожаную куртку от снега, глубоко вздыхаю и иду домой по нелепым улицам. Не знаю, почему нелепым, просто с приходом зимы мне всё кажется таким глупым, немного наивным и безмерно нелепым. - Моё имя - Кагамине Рин. Скоро мне будет пятнадцать. Не так давно умерли мои лучшие друзья. У меня есть глупая сестра. Хорошая, хоть и холодная мать. Со мной живёт король полевых мышей. Я ненавижу эту вселенную. Я ненавижу почти всё. В жизни я видела четыре чуда: невероятно улыбчивого мальчика с невероятно черной историей, неповторимую улыбку и звонкий смех самого красивого создания, любовь и преданность странного принца к своей королеве, кремневую женщину, которая на самом деле была самым чистым созданием на земле. Я лично знакома с ангелами, один из них пытается отучить меня курить. Я могу влюбиться в руки. Я иду домой, чтобы выпить чай и немного согреться. Психологи часто говорят, что в трудные минуты жизни нужно мысленно дать себе характеристику, заполнить невидимую анкету, пункты которой ты выдумываешь сам. В первые недели после смерти Пико и Галако это мне помогало, теперь я делаю это каждый день, скорее просто по привычке. Мой дом находится почти на другом конце города. Идти по рыхлому снегу неприятно и тяжело. Несмотря на то, что сейчас только начало зимы, снега выпало более чем предостаточно. Но я люблю заснеженные, чистые зимы. Я добралась до дома на удивление быстро. На часах было только семь утра. Неру дома не было, а Лили ещё спала. Всё так же глухо и мертво. Дом уже насквозь пропах и пропитался смертью и разрухой. Каждый раз приходя сюда, я понимаю, что нужно отсюда убираться. Как можно скорее. Я прохожу к себе в комнату, на цыпочках, стараясь не шуметь, хотя заставить этот дом звучать в принципе невозможно. - Не потрудишься ли объяснить, где ты бродишь в семь часов утра? Я вздрагиваю и резко оборачиваюсь. Лен устало потирает глаза и облокачивается на стену. - Что ты тут... - Лили пригласила меня на чай. Если бы ты бывала дома чуть чаще, чем раз в месяц, не удивлялась бы так. Невозмутимо отвечает он, даже не дослушав вопроса до конца. Что крайне неучтиво с его стороны, к слову. - В семь утра? Какой чай в семь утра? Он глубоко вздыхает и делает шаг навстречу мне. Мне становится стыдно. Я ещё толком не понимаю за что и почему, но мне становится стыдно. - Лили пригласила меня вчера вечером, но была сильная метель, и она не отпустила меня. Мы тебя искали, Рин. Она волновалась за тебя. И я тоже волновался. Ты ведёшь себя, как маленький и эгоистичный ребёнок, это... - Я не просила меня искать! Со мной ничего не может случится, если бы так было нужно, я бы давно сдохла. Я не могу находится в этом доме, не могу. Мне нужно немного побыть одной, так сложно просто забить и отвалить от меня? Я не могу смотреть в его глаза. Такие грустные и понимающие. Мне стыдно и перед ним, и перед Лили. Я, действительно, веду себя глупо, как вредный и эгоистичный ребёнок, но так оно и есть. Я говорю чистую правду. Я просто хочу вернуть всё на прежние места. Не знать Лена, Пико и Галако, ненавидеть Лили, ругаться с Неру, травить куриц, не думать о смерти. Хочу быть той Кагамине Рин, злой и глупой. - Я понимаю тебя, Рин. Я понимаю тебя, как никто другой. И ты это знаешь. Каждый справляется с этим по-своему, это нормально, но прекрати впадать в крайности. Можно хотя бы предупредить, что идёшь черти куда и ближайшую неделю ждать тебя не стоит. Он кладет руки мне на плечи, заставляя смотреть прямо в глаза. - Нет, Лен. Тут другое. Нет никакого пост синдрома, чувства потери или чего-то ещё... Просто ещё одно вселенское разочарование, не более. Я отступаю чуть назад и убираю его руки со своих плеч. Мы с ним непохожи. Мы с ним слишком разные. Даже оказавшись в похожих ситуациях, мы выбираемся их них по-разному. Он будет искать решение проблемы, а я просто лягу спать, сбегу разом от всех проблем под ватное одеяло. - Отрицать это бесполезно. Рин, ты не настолько сильная. У человека, который видит смерть постороннего человека, развиваются тяжелейшие психически расстройства, а они были тебе слишком дороги... Пойми, я ведь просто боюсь за тебя. Я поворачиваюсь к нему спиной. Я не могу видеть его глаза. Они слишком живые для этого дома, мира и меня. - Привязываться к людям - плохая, очень плохая идея. Шепчу я. Руки опутала дрожь, она же сковала колени. Я кусаю губы. Верно. Всё верно. Я не такая сильная. Его руки вновь вырывают меня из мягкого плена моих мыслей, погружая в другой мир. Мир тепла и нежности. - Пусти, - шепчу я, а мой голос срывается. - Всё вовсе не так, как ты думаешь. Я и вправду ничего не чувствую. Возможно, именно в этом и вся проблема... Он опускает меня и разворачивает к себе лицом. - Хорошо. Тогда почему ты боишься посмотреть мне в глаза? Как порой мне хочется построить себе крепость, замок из снега и песка. Неустойчивую конструкцию, которую может разнести один лишь неуверенный вздох ветра. Я бы замуровала себя в хрупких песчаных стенах, я бы замуровала там свою никчемную жизнь. Я бы залепила окна снегом, и у меня никогда бы не протекала крыша. В моём замке не было бы углов, я не понаставила бы дверей. Не сделала бы выход и никогда не позвала гостей. Мой дом. Моя усыпальница. Моё хранилище сердца. Мой замок из снега и песка. - Я не боюсь, - его взгляд строг и невозмутим, мой - труслив и жалок, я знаю это. - Просто, слишком уж много всего произошло. Между нами - тоже. Я просто хочу, чтобы всё было... как раньше. Хочу забыть всё это. А ты слишком обо многом мне напоминаешь. Я тереблю пальцы, с трудом дышу. Неловко и стыдно. Гнетущая стена тишины выстроилась между нами. Лен еле слышно усмехнулся. - Тогда прекрати курить, до нашей встречи ты этого не делала. И всё. Больше он не сказал ни слова, он тихо ушёл, словно его никогда и не было. Ни в этом доме, ни в моей жизни. Я не жалела о сказанном, о сделанном. Не знаю, скоро ли он вернётся и вернётся ли вообще, но, думаю, так будет правильней. Хотя у меня нет никаких оснований так говорить. Только чутьё, которое так часто меня подводило. Я ложусь на кровать, закрываю глаза. Я хочу быть медведем. Уснуть бы на всю зиму и больше никогда не видеть этого лживого снега. Невыносимо. Вставать бесцельно каждое утро. Бессмысленно проводить день. Не думая, ходить по знакомым местам. Жизнь по привычке лишена всякого смысла. Так нелепо и бестолково дни сменяли дни, обращаясь целыми неделями отчаяния, а те разливались месяцами горя. Дома я появлялась редко, в школу ходила лишь пару раз: брала задания и опять не ходила неделями. Лена я тоже не видела. Но, наверное, оно и к лучшему. Я шла по разукрашенным улицам. Наспех развешанные гирлянды на деревьях сияли всеми цветами радуги, раскрашивая белоснежный снег глупыми пятнами. Вывески, витрины - всё пестрило яркими красками и тошнотворно-милыми названиями. Многие сравнивают Новый год со сказкой. Время, когда сбудутся все твои мечты, - говорят они. Вздор и чепуха. Глупый праздник. Если День святого Валентина выдумали цветочники, продавцы конфет и открыток, то Новый год выдумали продавцы ёлок и мишуры, иначе я просто не понимаю, кому пришло в голову отмечать сие безумие. Говорят, что все проблемы родом из детства. Быть может и моя ненависть к подобного рода праздникам тоже пришла из моего далеко не идеального детства. Пока все дети писали письма несуществующим дяденькам с бородой, чтобы те принесли им очередную бесполезную игрушку, я твёрдо знала, что никто не исполнит моего заветного желания. Пока детишки веселились и помогали мамам на кухне, мы с Неру ругались, как черти. Каждый Новый год начинался и заканчивался дичайшими ссорами, грандиозными скандалами. Мы ругались по любому поводу: будь то приготовления праздничного ужина или украшение елки. После Неру, обычно, уходила к друзьям, а я оставалась одна с недорезанной луковицей на столе и разбитыми стеклянными игрушками. Мои желания никогда не сбывались: ни на Новый год, ни в День рождение. Никогда. Моё сердце тревожно замирает, комкается, как клочок бумаги, кусается и чуть вскрикивает. Я стою напротив парка, места, где живёт само спокойствие, моего дома, места, в котором собраны одни из самых лучших мгновений моей чертовой жизни. Я стою напротив самого прекрасного места во всей галактике, а на меня совершенно безразлично глядит табличка, она с холодной вежливостью рушит мой дом. Черно-желтая лента опоясала парк. Я стояла, прижав красные от холода руки к груди. Это и есть мой новогодний подарок? На месте моего парка будут строить торговый центр. Люди безразлично проходили мимо, даже не замечая, что на их глазах произошло самое настоящее убийство. Именно здесь и прямо сейчас был зверски убит мой лучший друг. Он не знал слов, но это не мешало ему говорить. Он не умел обнимать, но он всегда утешал в трудный момент. Теперь моё спокойствие навсегда покинуло этот чертов мир. Я срываюсь. К черту. Почему я просто не могу выкинуть пару эпизодов из моей чертовой жизни. Как с Гуми, я ведь тогда просто забыла нашу ссору. Вот и сейчас я просто хочу забыть всё от начала весны и до сего момента. Так будет лучше. Так будет легче. Я захожу в магазин. Чертова мишура и гирлянды прокрались даже в маленькие супермаркеты. Ненависть и раздражение. На миг забытые, но не ушедшие чувства. Ненависть всегда со мной, можно сказать, что я люблю ненавидеть. Всё и всех. Везде и всюду. Я Беру пачку "Marlboro Clear Taste Micro". Надпись предупреждает, что курение убивает. И я едва ли сдерживаюсь, чтобы не поспорить с ней. Убивают люди, а не сигареты. Лично меня они спасают. Долгие месяцы я не чувствовала этот приятный и в то же время мерзкий привкус табака. Тяжелый дым оседает в легких. Это не приносит счастья или удовлетворения, но, закрыв глаза, я на секунду забываю обо всём. О том, что было и чего никогда не было. Даже моё имя улетает куда-то далеко вместе с пеплом тлеющей сигареты. Я ничего не слышу, ничего не чувствую. Но это спокойствие слишком хрупкое и недолговечное. - Рин? - знакомый голос. - О, я так давно о тебе ничего не слышала, - серьёзный и отчасти высокомерный. - И в школе тебя не было уже давно, - аромат сладких вишнёвых духов заставляет меня чуть улыбнуться. - Микки? Я оборачиваюсь. Да. Она собственной персоной. В теплом пальто, укутанная шарфом, как пингвин, а в руках тяжёлые пакеты с продуктами. - Давно не виделись, - едва улыбнувшись, говорит она. - Опять куришь? - Ах это... - я смотрю на почти докуренную сигарету, зажатую между пальцев. - Наверное, - я пожимаю плечами и кидаю сигарету в урну. - Давай помогу? Я не знаю, какие цели я преследовала и были ли они вообще, но почему-то мне очень хотелось поговорить с Микки. Возможно, мне просто не хватало общения. - Буду признательна, - беру один пакет их её тонких и нежных рук. - Вся эта предновогодняя суета так выматывает, - жалуется она, перекладывая пакет из одной руки в другую. - А ты будешь праздновать Новый год? - Нет. Резко отвечаю я. Слишком резко. - Всё ещё не отошла после того случая? Вы были близки, верно? - осторожно спрашивает она. - Прости. Наверное, лучше об этом не говорить, - следом немного нервно протараторила она. - Ничего страшного, - я пытаюсь улыбнуться, выходит криво и, наверное, жутко. - Прошло уже много времени. Она кивает и тоже едва заметно улыбается. Она никогда не вызывала у меня отвращения или ненависти, в ней всегда было что-то притягательное, то, к чему хочется прикоснуться. - А, знаешь, - протянула она, выдыхая горячий пар изо рта. - Я в детстве дружила с Пико. Очень хорошо дружила. У него тогда еще были прекрасные черные волосы... Когда он узнал о болезни Галако, мне казалось, он постарел сразу лет на двадцать. Жизнь покинула его именно в тот момент, он лишь притворялся, что живёт, отыгрывал роль. Он с самого начала знал, что сделает это. Ты познакомилась с ними не в самое подходящее время, - я слышала, как дрогнул ее звонкий голосок. - Я видела тебя на похоронах. Там было немного людей, но тем не менее ты меня не заметила. Забавно, да? Их родители даже не были удивлены, хоть и были подавлены. Никто не был удивлён, словно так и должно было быть, - она вновь переложила пакет из одной руки в другую. - Я недавно узнала, что на момент падения... Галако была уже... Я замираю, моё сердце - тоже. Охваченная звонким холодом и судорожной дрожью я ждала её вполне очевидных слов. - На момент падения, - повторила она чуть тише, - Галако была уже мертва. Как ему это удалось, я могу лишь предполагать. Знаю только одно: он бы ни за что не позволил прожить ей даже на миг меньше назначенного. Снег торопливо спускался по прозрачным ступеням с неба. Он ложился на грязную дорогу, кружил у золотых фонарей, стелился вдоль улиц и укрывал ярко-алые волосы Микки тонкой, точно шелковой, вуалью. Ветер нетерпеливо шептал что-то меланхолично-черному небу и гордым звездам. Люди проходили мимо еле слышно ругаясь и думая о теплых напитках, что ждут их дома. А мы стояли посреди всего этого, на самой вершине мира и на самом его дне. - Это правда? Шепчу я, но мой голос рушится о ледяной воздух, растворяясь в нём. Микки едва заметно кивает. - Рин, после новогодних каникул, пообещай, что будешь ходить в школу, - она потянула мне руку и забрала пакет. - Дальше я сама, - она улыбнулась. - С наступающим, Рин. Счастливого Нового года и Рождества. Я смотрела на удаляющуюся вдаль хрупкую и неуклюжую фигурку Микки. Она казалась такой крохотной и гибкой, словно тростник, а всякий порыв ветра так и грозился снести её, но она шла уверенно. Наверное, это очень хорошое сравнение. Микки - гибкий тростник, а я - скорее вероломный дуб, всем ведь известно, что тростники могут выдержать любую бурю, даже когда остальные деревья вырывает с корнем, он лишь слегка прогнётся. Я не знаю, долго ли ещё так стояла. Может прошло всего пять минут, а может и целый час. Я не считала. Я просто стояла около дороги и смотрела на потухшие огни города. Ветер отчаянно бил меня по лицу и сжимал горло. Я слышала, как он метался по городу в поисках чего-то важного, он бился о бетонные стены и стучался в потухшие окна домов, истошно кричал и взывал к помощи. Но никому не было до него дела. В конце концов, это всего лишь ветер. Сегодня я решила пойти домой. Просто потому, что ночевать на улице стало слишком холодно. Гордые звёзды смотрели на меня с презрением и нехотя освещали мой грязный путь, устланный уже испорченным снегом. То были ужасные звезды. Дома всё было по-прежнему. Ничего не изменилось, даже пыль лежала всё на тех же местах. - Я дома. Шепчу я бетонным стенам, но они молчат. Впрочем, ничего другого я от них и не ожидала. Бессердечные. Я достаю сигареты, чиркаю зажигалкой, благодарю едкий дым за рак лёгких, иду в комнату. Часы на моей руке давно уже замерли около цифры три, а я никак не отнесу их в ремонт. Хотя это не так уж и сложно. Я бросаю куртку на пыльный пол, снимаю чуть мокрые от снега джинсы, рубашку, тушу сигарету об стену и бросаю её куда-то в угол, забираюсь под теплое одеяло, подгибаю колени в надежде согреться, но от этого холода мне нигде не скрыться. Не важно, плюс сорок или минус тридцать за окном, мне всегда теперь будет холодно. Я лежала, опутанная холодной темнотой, и смотрела на большой шкаф. Раздражает. Все эти кружки. Сколько сил, времени я потратила на эту чертову затею. Как глупо. Это своеобразный побег от реальности. Розовая кружка дает мне сил, красная - надежду, желтая заставляет думать о светлом будущем. Абсурд. Я поднимаюсь с дивана и, скользя по пыльному паркету холодными, точно ледышками, ногами, иду к шкафу. Мне бы очень хотелось начать новую жизнь. Забыть обо всём, что было и прыгнуть в новый хороший мир с красивым небом и добрыми людьми. Но жизнь непрерывна, её нельзя поделить на новую и старую. От прошлого не убежать, не скрыться. - Но от предметов прошлого можно с лёгкостью избавиться. Белый цвет – невинность, непорочность, девственность, наивность. Белый цвет - цвет пустоты и бессмыслия. Я сжимаю в руках белую фарфоровую кружку так, что костяшки моих пальцем бледнеют. К черту! Она пронзительно визжит и молит о помощи прежде чем разлететься острыми воспоминаниями моего прошлого по всей комнате. Я убила белую фарфоровую кружку. Теперь понимаю, почему люди бьют посуду во время ссор и скандалов. Это и вправду помогает. Я хватаю желтую кружечку. Я купила её, когда мне было десять. Я откладывала на неё деньги со школьных обедов почти три месяца, она было жутко дорогой, а сейчас я подбрасываю её и не ловлю. Её осколки падают мне на ноги, чуть царапают мертвенно-бледную кожу. К черту! К черту белые и желтые, резные и узорчатые, красные и синие, к черту, рифленые, с узорами! К черту! Я уже без разбора швыряла кружки в стены, но их количество, казалось, только увеличивалось. Я вспоминала их истории. Я точно помнила где, как и когда купила каждую из них. Я помнила всё, вплоть до их точной цены. Мои руки были чуть оцарапаны, и щеки пылали ненавистью. Мне хотелось избавиться от всего этого. От осколка каждой кружечки. От каждой прожитой секунды в этом доме. В этом мире. И ничего лучше, чем бить, доламывать осколки руками, а после облизывать соленые от крови руки, я придумать не могла. Я стояла посреди маленьких и больших, ровных и погрызенных осколков своего прошлого. Некогда красивые изделия сейчас представляли собой лишь неуклюжую груду чуть окровавленных осколков. - Последняя. Я сжимаю осколок в руках, и он, не выдержав напора, ломается, а после, чуть поалев, прыгает вниз из моих скользких рук. - Прощай. Скучать не буду. Я оглядываю комнату. Вот и всё. Поле боя, место зверской расправы, морг гордо погибшего прошлого. Я чувствовала облегчение. Я, наконец, сделала то, что избавило меня от тревоги. Мне стало намного легче. Я избавила себя от этих обязательств, теперь у меня нет незаконченных дел в этом доме. Мою идиллию нарушает стук в дверь. - К тебе пришли, психованная, - колко говорит Лили, вздыхая. - Открывай дверь. - Тут немного неприбрано, не сегодня. Скажи, чтобы зашли как-нибудь в другой раз, на следующий неделе, в следующем месяце, году, веке, жизни. Я могла лишь догадываться, кто это был. Быть может, это Микки? - Это Лен, и он явно не намерен уходить. Сердечко вскрикнуло, расшевелилось, вспомнило то, что так усердно забывало, занервничало и немного испугалось. Дрожь вновь запуталась в руках. Я обнимаю себя за плечи. Я не хочу его видеть, но в то же время я страстно желаю вновь ощутить эти теплые прикосновения, хочу вновь забыться в этих надежных объятьях. Это чувство сродни голоду. Оно невыносимо и мучительно, ты можешь позабыть о нём, но потом оно вернётся в удвоенной мере. Единственный способ избавиться от него - утолить его, насладиться объектом желания. - Рин? Извиняющийся тон его нежного голоса заставляет разбежаться дрожь по всему телу. Я оборачиваюсь. Нас отделает лишь запертая дверь, но мне страшно. Страшно открыть её, словно если я сделаю это, пути назад уже точно не будет. Я признаю, что всё уже никогда не будет, как прежде. Впустив его в свой мир, я вновь потеряю себя старую. Но, быть может, я новая не так уж и плоха? - Давай поговорим, Рин? Можешь не отвечать, можешь сидеть и дальше в комнате. Так будет даже лучше. Просто, прошу, выслушай меня. Не знаю, поможет ли тебе это, но я просто хочу рассказать тебе всё, о чём я молчал с самого первого дня нашей встречи. Я замираю, мои дрожащие ладони ложатся на ручку двери. Лен глубоко вздыхает и прислоняется к двери. - Начну издалека. Ты часто спрашивала, почему я не сплю. Я говорил всякую бессмыслицу, вроде "сон - бесполезная вещь" или "он мне не нужен", хотя я и сам долгое время убеждал себя этими фразами, но на самом деле: я просто боюсь спать. Когда я спал, моя сестра умерла. Теперь это навязчивый страх. Вот так. Я просто хотел, чтобы ты знала, что я тоже чего-то боюсь, что мне тоже тяжело смириться с её смертью, хоть и прошло столько времени... А ещё ты очень похожа на неё, но только внешне... Наверно, это была основная причина, по которой я так отчаянно пытался с тобой сдружиться. Прости, это низко, но я ничего не мог с собой поделать... Пережить свою смерть - легко, а смерть близкого тебе человека - практически невозможно, поэтому я не виню тебя ни в чем. Твои поступки вполне объяснимы. Я тебя понимаю. Мне тоже было тяжело, я тоже делал много глупостей... - он на секунду притих. - Рин, просто знай, я от тебя не отстану. Никогда. Даже если ты сама этого захочешь, даже если будешь умолять меня исчезнуть - я никуда не денусь. Можешь назвать это чистым эгоизмом, наверное, так оно и есть. Я просто не переживу, если ты исчезнешь из моей жизни, - он набрал в лёгкие побольше воздуха. - Просто знай, я люблю тебя, Кагамине Рин, - немного смущённо сказал он. - А ещё я испёк тебе черничный кексик... Мои руки по-прежнему дрожат, мне всё так же страшно. Но я уже всё решила. Я поворачиваю ручку двери и толкаю её вперёд. Лен смущен и растерян, в его руках большой черничный кекс, он кусает спелые и красные губы, по-детски невинно улыбается. И в ту секунду мне захотелось съесть скорее его, чем этот черничный кекс. - Прости. Шепчу я и чуть подаюсь вперёд. Возможно, я об этом пожалею. Возможно, буду проклинать себя за это. Возможно, я никогда себе этого не прощу. Но сейчас всё это не имеет никакого значения. Я пачкаю его холодные и бледные щеки своими окровавленными руками и кусаю его спелые, точно сладкие налитые солнцем яблочки, губы. И снова этот приятный привкус кофе на губах. * - так ещё А. Герцен говорил.