Неуклюжая Принцесса и Неумелый Рыцарь.

Гуманность. Человечность. Доброта. Сострадание. Понимание. Красивые слова, не правда ли? А смысл ещё красивее. Вот только вспомнить бы, когда мы в последний раз применяли эти понятия на практике. День назад? Неделю, месяц, год? А может и вовсе никогда? В этом мире пластмассовых людей, хрупких стеклянных истин, картонных чувств так сложно порой отыскать такие простые вещи. Многие говорят, что люди оскотинились, стали чересчур уж жестокими. Ложь. Они всегда были такими. Многие люди сейчас кричат и возмущаются, что, мол, время плохое. Наверное, времена рабства и открытого насилия были лучше, конечно, ведь тогда "ценилась любовь". Какой бред люди только не придумают, чтобы прикрыть свою ущербность. Стоит признать, что в мире, управляемом созданиями столь глупыми, несовершенными и нелогичным, как люди, жить всегда будет сложно, а если ты не человек, а, допустим, крыса, то смертельно опасно. Причина же этому стара, как мир. Сильный всегда издевается над слабым, этот урок многие уяснили ещё в школе, когда остановившиеся ещё на эмбриональном развитии, перекаченные протеином особи унижали тех, кто был ниже на голову и умнее на три. Вырастая, они идут работать на скотобойни или в цирки, заменяя щуплого очкарика собакой или коровой. Мы очень любим братьев своих меньших, особенно на обед или ужин. До чего же этот мир абсурден и нелогичен. Нам с детства твердят, что нужно говорить правду, а сами "лгут во спасение", говорят, что можно "воевать за мир" и что нужно проявлять человечность и сострадание, но в этом мире полно безнаказанных убийц и насильников. Я явно что-то упустила, раз не понимаю, как мир докатился до этого. Простите, он всегда был таким. В пятом, десятом, семнадцатом, девятнадцатом и в двадцать первом веках творится всегда одна и та же херня. Люди бьют, унижают, оскорбляют, убивают, насилуют, уничтожают друг друга. Прекратите говорить, что это странно, это глупо и нелогично, но это уже норма. Такая страшная и жестокая, но всё норма, которую отчаянно прикрывают тонкой вуалью из шелка красивых слов, и от которой мы так часто отводим взгляд в сторону, пытаясь не замечать её уродства. Всякая норма - уродство, но эта, пожалуй, страшнее всех. Иногда мне очень хочется проснуться от чьих-то нежных прикосновений или дуновения свежего ветра, а может быть от яркого солнечного света или ласковых слов. Но меня всегда будит пронизывающий холод и никто другой. Это утро, увы, не было исключением из этого скучного правила. Я проснулась от ощущения жуткого холода, сковывающего руки и давящего на грудь. Противно и мерзко. Я сажусь на диване, подгибаю колени, потираю виски, мысленно прокручивая вчерашний день, точнее вечер, если быть ещё точнее, то ночь. Лен вчера был очень взволнован, у него явно что-то случилось, и я, по доброте душевной, пригласила его ночевать к себе, он ведь мальчик примерный, на лавочках не ночует. Мы пили чай, тут я уже смутно помню, он говорил что-то, а потом я пела ему колыбельную и... - Абсурд! Я резко поднимаюсь с дивана, отчего голова начинает болеть ещё сильнее. Кажется, я простыла. Придерживая голову, иду в ванную, попутно размышляя над своим поведением, поведением Лена. Это странно. Чертовски странно. Я так долго не видела своего отражения или просто не обращала на него внимания, что эта белокурая девочка стала мне совсем чужой. Холодные и гордые глаза, болезненно белая кожа, жесткие, спутанные волосы, сухие, потрескавшиеся губы, черт, даже пухлые щеки теперь очерчены острыми скулами. Где та забавная милашка Кагамине в ярко-красных колготах с вечно краснеющими пухлыми щечками? Я закрываю глаза. Редко люди, девушки особенно, бывают довольны своей внешностью, верно? Так что плевать. Ещё одна маленькая, но на редкость абсурдная истина этого мира, кругом все твердят, что внешность не важна, но кто возьмёт на работу плоскогрудую девчушку с неприятными чертами лица? Никто. А кто полюбит? Разве что пёс. Взять к примеру Неру или Лили. Они шикарные женщины, посему у них шикарно обеспеченные кавалеры, и плевать, что у первой мозгов чуть больше, чем у планктона, а вторая бесчувственная стерва, бросающая детей направо-налево. Так-то. Вдоволь поругав себя и свою внешность, я поспешила на кухню, моля кого только можно, чтобы там никого не было. Но то, что предстало пред моими глазами застало меня врасплох и заставило переосмыслить многие вещи и мнения о многих людях. Нежный аромат сладкого кофе и пушистых оладий, политых варёной сгущёнкой, витал в воздухе, поднимая настроение и приглашая скорее сесть за стол, за которым уже сидели Лили и Лен. Так непривычно было видеть таких разный людей в одном месте, за одним столом, но то, что меня поразило больше всего: Лили смеялась. Так нежно и весело. Так звонко и заразительно, что мне отчего-то тоже хотелось смеяться. Я никогда не видела такой искренней улыбки на её вечнолгущих губах. И смех её переполняет нашу кухню, скользит по немытым полам и пыльным полкам, забираясь в пустые шкафы и прогоняя зловещий холод и пустоту, которую она же и принесла. Мне всегда казалось, что именно вечером случаются чудеса, что ночью они продолжаются, а утром солнце забирает их себе, но это не так. Даже утром может произойти чудо. Она искренне смеётся, и это чудесно. - Доброе утро, Рин! Садись, я сделаю тебе кофе. Ясно улыбаясь, словно ничего и не было, сказал Лен, поднимаясь из-за стола. - Доброе утро. С непривычной для её прокуренного голоса нежностью сказала Лили, поднимая ясные глаза на меня и слишком уж нежно улыбаясь. Общение с Леном всем идёт на пользу. - Доброе, - я быстро киваю, кусаю губу, присаживаюсь на предложенное место. - Вижу, вы уже познакомились. Лен так ловко заваривает кофе, так умело. Есть в этом определённый шарм, определённый талант. Почему-то в ту минуту мне показалось, что я вечно могу наблюдать за плавными движениями его тонких рук. У него такие красивые руки. - Мне поначалу даже не верилось, что моя недружелюбная дочь может вдруг завести такого милого друга, - Лили забавно хихикнула, прикрыв рот рукой. - Рада была поболтать, Лен, надеюсь ещё увидимся, бананчик, - она ещё раз хихикнула и, забрав кофе, ушла к себе. - Бананчик? - переспросила я, глядя на Лена. - Это долгая история, - откашлялся он, ставя чашку с кофе передо мной. - Мы тут с семи утра сидим. У тебя очень забавная мама. Я кивнула. Действительно, очень забавная. То ведёт себя, как пятилетняя девочка, забавно хихикая, то режет без ножа. Лен ещё что-то говорил, но я уже не особо вслушивалась, возможно, пропуская нечто очень важное. Вся эта ситуация казалась мне нереальной, бредовой. Что-то явно пошло не так, и мироздание опять сошло с назначенного мною пути, я опять ищу логику там, где её нет, пытаюсь втиснуть весь мир в рамки своих скудных знаний и подчинить его каким-то выдуманным правилам. Я снова ошиблась, снова всё пошло не так, я снова чувствую свою слабость и ущербность. - Рин, если хочешь поговорить о чём-то - говори, а не впадай в самоанализирующий транс. Говорит Лен, пронзительно смотря прямо в мои глаза. Такие странные глаза. Холодные и тёплые одновременно. Прекрасные, безмерно добрые и бесконечно преданные глаза. Интересно, каким он видит этими глазами мир, какими он видит мои глаза? - Лен, а какие у меня глаза? Он с неким непониманием смотрит на меня, а после, верно, чуть смутившись, отвечает: - Синие? - Как море? Я чуть подаюсь вперёд. - С чудовищами, - уточняет он. - Как северное море, полное страшных тайн и жутких чудовищ. Прекрасное и загадочное море. Нет. Скорее океан. Задумчиво и отчасти смущённо сказал Лен, стараясь всё так же уверенно и непринуждённо смотреть мне в глаза. - Холодный океан чудовищ... Повторила я. Мне очень понравилось это немного странное сравнение. У Лена всё же есть какой-то необычайный талант пусть и неосознанно, но подмечать какие-то на первый взгляд незначительные мелочи, а потом выставлять их в совершенно ином свете. Вот так мои старые чудовища, которых я прежде не замечала, поселились у меня в глазах. Мне очень хотелось спросить о том, что вчера было, но я молчала, и Лен тоже ничегошеньки не говорил. Мне подумалось, что всё это было сном, но я не уверена, что хотела бы этого. Немного странно прозвучит, но всё же в какой-то мере мне было приятно от осознания того, что кто-то мог меня полюбить. Это прельщает многим, прельстило и мне. Но всё же я ни в чем не была до конца уверена. За окном была не лучшая, хоть и довольно привычная для осени погода. Грязные капли дождя стекали с немытых и нечесаных туч на пыльные дороги, слипаясь и перемешиваясь в комья грязи и, казалось, бесконечные потоки мутных воспоминаний неба сейчас лились по тротуарам и улицам, наполняя их запахом гнили и плесени, всем этим напоминая людям об их ошибках и злодеяниях. Мне кажется, что осень в целом - одно большое напоминание нам, людям, о том, что всё прекрасное в этом мире покрывается гнилью и разлагается, о том, что за прекрасным падением сокрыто самое обыкновенное убийство. Очень странная, но вместе с тем прекрасная пора. Осень. - Мне нужно идти, - сказал Лен, убирая грязную посуду со стола. - Ты идёшь завтра в школу? - Да, иду. Мне не хотелось, чтобы он уходил, ведь я знала, кто сделал это утро особенным, кто приготовил завтрак и заварил неповторимый кофе. - Тогда до завтра? Он взял зонт с подоконника и ясно улыбнулся, проходя к входной двери. - Да. До завтра. Прошептала я, и мне вдруг безумно захотелось схватить его за руку и горячо умолять, чтобы он остался. Просто посидел рядом. Не говоря ни слова. Чтобы заварил ещё чашечку этого неповторимого кофе, сказал, что у меня в глазах живут чудовища, рассмешил Лили и ещё раз сотворил самое обычное чудо. Но я не сделала этого. - И, ах, да, - он замер, когда его ладонь уже лежала на потёртой ручке двери. - Прости меня за вчерашнее. Это не входило в мои планы, я... это было спонтанное, хоть и не беспричинное желание, - он резко развернулся и испуганно посмотрел на меня. - И за это тоже прости. И я вновь почувствовала горьковатый привкус кофе на губах, как и вчера. Это был даже не поцелуй, скорее просто прикосновение. Лен точно боялся меня спугнуть или боялся моей ненависти, злости. Но я его понимаю, поэтому не скажу ни слова. Вскоре входная дверь хлопнула. Лен ушёл, прихватив с собой утреннее волшебство, чудный аромат сладкого кофе и ту чарующую жизнь этого давно мёртвого дома. Всё вернулась на прежние места: и холод, и пустота снова забрались в пустые ящики и разлеглись на потрескавшихся столешницах. А я стояла у входной двери, надеясь, что ещё вернётся, скажет что-нибудь приятное и немного абсурдное, заварит этот неповторимый сладкий кофе, красиво улыбнётся и обнимет так, как не умеет никто. Но он не вернулся, и теперь, я уверена, волшебство и жизнь навсегда покинули этот дом. То была последняя моя встреча с ними. - Какой милый мальчик, - томно вздохнула Лили, ставя чашку с недопитым кофе в раковину, - он так чудесно улыбается и красиво смеётся, - прошептала она, лениво и не спеша порхая от стола к тумбе, от ящика к стулу. - Неужели он и вправду человек? Или я так давно не заводила новых знакомств, что позабыла какие порой бывают прекрасные у них улыбки? - она едва заметно улыбнулась и запрыгнула на стол, удобно усаживаясь на нём. - Верно, очень красивая улыбка, - я киваю, но не поворачиваюсь к ней лицом, лишь наблюдаю. - Знаешь, он чертовски похож на твоего отца. Он ведь тоже был очень хорошим, а главное милым мальчиком с обворожительной улыбкой. Таким забавным и дружелюбным, что было просто невозможно не поверить в подлинность его чувств, он был... таким, как принц из сказки. С красивыми глазами и необъятной душой. Она едва заметно усмехнулась, точно виня себя в расставании с ним. Я мало что знаю о Лили. Её жизни и молодости, детстве и юности. О её первой любви, о её страстях, порывах и увлечениях. Её жизнь и она сама всегда были мне безразличны. Но почему-то именно сейчас мне вдруг безумно захотелось расспросить её об этом, приоткрыть пыльный занавес её души. Ведь в неё почти никто не заглядывал. А, быть может, какие драмы, какие невероятные истории хранятся в пыльных закоулках её души, какие герои в ней умирали, и какие спектакли ставились на давно забытой сцене её сердца. - А каким он был? Я оборачиваюсь и смотрю на усталые и красные, верно, от слёз глаза. От них веет недружелюбным холодом и лицемерной гордостью. Мне кажется, что за эти несколько месяцев, попав в этот мертвый дом, она постарела сразу на несколько лет, впитав эту разрушительную ауру. Она выглядит уставшей и такой простой, точно самая обычная женщина, мать двоих детей и примерная жена. Вот только эти глаза... - Он был великолепным, - ответила она на выдохе, после долгой паузы. - Он был немного младше меня, совсем ещё неопытным юнцом, у которого за душой не было ничего кроме красочных надежд на светлой будущее. А я, дурёха, с маленькой Неру на руках повелась на эти красивые фразы, милые ямочки и неповторимую улыбку. Ему было тогда всего девятнадцать, мне двадцать один, но мозгов не было у обоих. Мы снимали комнату на окраине города, дешевую такую, с тараканами и всю в плесени. До сих пор помню этот запах гнили и крысиных трупов. Он работал по ночам, а днём учился, а я нянчила Неру, потом появилась ты, и жить было просто невозможно. Денег ни на что не хватало, и я постоянно скандалила. Я не хотела, Рин, я правда не хотела, чтобы вы так жили. Мне было страшно. Я хотела, чтобы у вас самые лучшие игрушки, самые красивые платья, но денег хватало лишь на самодельные куклы и отрепья с рынка. Знаешь, муж и жена должны быть больше друзьями, чем любовниками, так говорят. А я всегда хреново дружила. Я не могла больше верить его словам, не могла ждать, когда его великие планы осуществятся, я просто не могла каждое утро думать будем ли мы сегодня ужинать. Хватит ли денег прожить до завтра... Я тогда ещё подрабатывала моделью в одном утопичном журнале. Так, от раза к разу, ничего серьёзного. Но там меня заметил он... Мой будущий муж. Богатенький старикашка, которому пришлась по вкусу моя глупая мордашка и пышная фигурка... Так я и ушла, не оставив даже записки и не сказав ни слова. Она опустила голову и зарылась длинными ногтями в густые волосы. - Я слышала, что он потом женился, создал свой бизнес... кажется, у него есть сын или дочь, я уже не помню. Вот так. Наша любовь была очень яркой, как вспышка, но я не была готова ждать и терпеть всё это, поэтому она очень быстро погасла и я не была в состоянии раздуть это пламя или поддержать его. Нет. Мне нужна была стабильность и хоть какая-то уверенность. Она пожала плечами, выпрямилась и отрешённо, но всё же страстно продолжила: - Я просто не хотела, не хотела, чтобы вы жили как я. Я хотела вам только лучшего, поверь, Рин, я никогда не желала тебе зла! Я просто не хотела, чтобы вы ели помои, одевались черти как и ходили босиком по лужам. Я желала вам лучшего детства, не такого, какое было у меня! Я боялась, что вам чего-то будет не хватать, боялась, что вы будете голодать... Знаешь, моё детство и детством-то не назовёшь. Я была нежеланным ребёнком. Моя мать меня ненавидела и презирала, она нещадно била и во всех бедах винила меня. Её пьяные друзья частенько домогались меня, пытались изнасиловать. Я каждый день просыпалась от лужи чьей-то мочи и блевотины... Гулянки от ночи и до утра, красные глаза, грязь, пошлость... Отвращение - именно этим было богато моё детство. Немудренно, что я стала во многом походить на мать. Я была настоящей шлюхой. Мне не было стыдно, когда я сказала матери о своей беременности, хотя мне и было-то тогда всего шестнадцать... Неру была зачата в туалетной кабинке какого-то дешевого клуба... Я была идиоткой. Самой настоящей. Но я не жалею ни об этом, ни о каждом принятом решении - я не жалею... Знаешь, когда я увидела Неру, маленькую и беззащитную, я твёрдо поняла, что нужно со всем этим завязывать и начинать нормальную жизнь, - она сделала глубокий вздох, было видно, что ей тяжело говорить об этом, - а потом я встретила его. Высокого блондина, который просто помог починить колесо на детском велосипеде Неру. Мы обе в него влюбились. В милые ямочки, красивую улыбку и безгранично добрые глаза. Вот как-то... Подытожила она, неясно пожав плечами, точно выводы из этой истории я должна была сделать сама. - Не знаю, зачем я тебе всё это говорю. Мы никогда не были близки, Рин, но, может, оно и к лучшему? Ты не стала такой, как я или Неру... это уже хорошо... Знаешь, я просто хотела, чтобы кто-то знал об этом, знал, как было на самом деле. Я рассказала не всё, да всё и не надо. Просто знай, Рин, я всегда хотела как лучше... Хрустальные слёзы оросили её впалые щеки и, казалось, разом смыли всю ложь с её глаз и всё лицемерие с души. Она закрыла лицо ладонями и тихо всхлипывала. Мне впервые стало по-настоящему её жаль. И мне стало стыдно за мою ненависть и моё презрение к ней. - Всё хорошо. Теперь ведь всё хорошо, - шептала я, гладя её пушистые, длинные волосы. - Я вовсе тебя не виню и не презираю... Она потихоньку затихала, слушая мои невнятные, но искренние утешения. Вся эта лживая напыщенность и вульгарная гордость вмиг слетели с неё, точно шелуха, оголяю невинную и поистине прекрасную душу ребёнка. Она больше не казалась мне злой волчицей, скорее безобидной овечкой. Вскоре этот прилив необычайной нежности и материнских чувств был окончен. Лили вернула прежний холод в голос и гордость в глаза, но я больше не могла смотреть на неё так, как смотрела прежде, и я была рада этому. Список людей, которых я ненавижу, стал чуточку меньше, но он ещё никуда не делся. Я надеваю куртку Гакупо, черные ботинки и выхожу из дома навстречу серой осени. Не такой прекрасной, как вчера, но всё же имеющую определённую прелесть. Холодные порывы ветра толкали меня вперёд и нещадно били по ногам, то подгоняя на два шага вперёд, то отталкивая на три назад. Было холодно, но воздух всё был пропитан едким аромат разлагающихся душ, плесени. Я шла на горящее сердце, уже не размышляя, о чём нам с Галако поговорить. Мы не были с ней подругами, мы были чем-то большим друг для друга. И я была рада этому. Мысли о её смерти хоть и поселились в моей голове надежно, но уже не так меня беспокоили. Наверное, со всем можно смириться, даже со смертью. - Так и знал, что ты сегодня придёшь, - невольно вздрагиваю, когда холодные пальцы забираются под свитер. - А у меня руки замёрзли, - прошептал он, упираясь подбородком в мой затылок. - Милая леди, не изволите ли пояснить причину своего отсутствия в школе? - Сперва убери руки из-под моего свитера. Я глубоко вздыхаю, но взбешенное сердце вздохом не унять. Он снова слишком близко. А я снова не могу пошевелиться. - Нет. Я же сказал, что они замерзли, - он недовольно вздохнул и несильно впился тупыми ногтями в кожу. - Согреешь - уберу. Так почему в школу не пришла? Я себя ненавижу. Ненавижу за свои мерзкие мысли. Люди - отвратительны, но я - отвратительней всех. Ведь когда он вот так рядом, я думаю, что Галако осталось совсем чуть-чуть, а потом Пико будет... Нет! - Проспала. - Почему? Я на секунду теряюсь, не знаю, стоит ли говорить ему о Лене. - Просто так проспала. Неужели для этого нужны какие-то особенные причины? - Ты выглядишь обеспокоенной, - он убирает руки из-под моего свитера и разворачивает к себе лицом. - Всё хорошо? - Отлично. Это мое обычное состояние, сам же говорил, что с таким лицом мне только детей на утренниках пугать. Он ухмыляется, треплет мои волосы и, что-то пробормотав, предлагает мне продолжить наш путь. Мы идем в магазин за сладостями, а потом к дурацкому сердцу, которое смотрится совершенно неуместно в серой гамме этого города. Сегодня в больнице особенно мрачно. Врачи суетятся, бегают и тревожно шепчутся. Что-то произошло. Кто-то умер. Но то была необычная смерть. Умер кто-то важный, кто-то дорогой им. Каждое их слово мутным тревожным осадком ложилось в душе. Мне стало страшно, что сегодня я не увижу ту неповторимую улыбку, что я больше никогда её не увижу. Я стучу в дверь, обклеенную разноцветными звездами, вырезанными из цветной бумаги. Мое сердце на секунду притихает, прислушивается. И в эту секунду ожидание обернулась вечностью. - Можно. Мне стало дурно, но весело. Сердце забилось чаще, и я ринулась внутрь, чтобы поскорее окунуться в её медовые глаза и укутаться в её пушистый смех. - Рада вас видеть. Она улыбнулась, но я без труда заметила толику печали в её глазах и щепотку грусти в голосе. - Что произошло? Спросил Пико. И я впервые увидела его таким серьёзным. Его губы дрожали, а ладони грозно сжались в кулаки. - Всё хорошо, - она непринуждённо махнула рукой, возвращая в голос былое веселье. - Просто... Сегодня умерла маленькая девочка... Вообще-то, у нас тут смерть - обычное дело, но... её многие любили, - она опустила голову. - У неё были серьёзные проблемы с сердцем, но она была такой весёлой. Я часто угощала её печеньем и читала сказки. Её было невозможно не любить, - она хмуро усмехнулась. - Она часто повторяла, что это испытание, которое ей дал Бог. Хорошенькое такое испытание для пятилетней девочки. Смерть, - она глубоко вздохнула и перевела взгляд в окно. - Почему дети умирают? - спросила она скорее у вольного ветра и прыгающих листьев, чем у нас. Мы долго молчали, наверное, это было лучшее, что мы могли. Я прекрасно знала ответ на этот чертов вопрос, но молчала, боясь расстроить Галако. Мир вообще дерьмовая штука, умирать тут нормально. Молодым или старым. Это не важно. - Пико, не принесёшь что-нибудь попить? Обворожительной улыбкой она выпроводила его из палаты. Мне показалось, что она что-то хотела сказать, но она долго молчала. - Неделя, - твёрдо, на выдохе сказал она. - Раз. Два. Три. Время вышло. Пора платить по счетам. Через месяц я усну под толстым одеялом земли в бархатном погребе. Листья так же не спеша катились вниз с острых ветвей, комья грязи всё так же перекатывались из лужи в лужу, слипались и разлипались, небо по-прежнему тяжело дышало гнилью. Ничего не поменялось, но именно в эту секунду во мне что-то умерло, сорвалось с обрыва в пропасть, в пустоту. Я слыша истошный крик моей надежды. Только я его слышала. - Вот так, - она пожала плечами. - Я не хотела говорить Пико об этом, но и молчать я не могла. Прости, что тебе приходится это слушать. Ты - мой единственный друг. Хотя когда-то их было много... - она усмехнулась и убрала волосы за уши. - Но ни один из них ни разу не пришел ко мне. Даже не позвонили. Забавно, да? - То есть через неделю... Сердце противно сжалось, кашлянуло, пару раз с силой ударилось о ребра и взвыло, разразилось диким плачем. - Да. Она утвердительно кивнула. И решительности в её глаза было так много, точно она была готова хоть сейчас выпорхнуть из окна. Больше я ни о чём её не спрашивала, больше я ни о чём не думала. В такие моменты, как никогда прежде, осознаёшь свою бесполезность, бессилие. Спорить с этим миром - бесполезно. В итоге он всё равно победит, сделав только больнее. Любая надежда, попытка подчинить себе жизнь обернётся новой потерей, очередной бесконечной болью. Нужно просто смириться. Мы ушли только к семи часам, когда Галако нужно было идти на обследование. И уходя она шепнула мне: "Прощай". И то была последняя капля в океан боли и страдания. Я просто не выдержу этого напора. Рано или поздно я просто взорвусь. Мы стоим лицом к лицу к злому ветру, который хлещет мои впалые щеки, яростно пытаясь вернуть моё мутное сознание обратно в этот грязный мир. Мои руки дрожат, колени тоже, и это не от холода. Такое странное ощущение, точно я парю где-то за облаками, высоко-высоко. Странная, нежеланная и такая ненужная лёгкость. Я точно парю, парю над пропастью. Стоит ветру изменить свой курс, ослабить яростный пыл, и я упаду. - Красиво, - прошептал Пико, поднимая голову к небу. - В городе почти не видно звёзд... Зато листья красиво падают. Но я видела звёзды в его глазах, они сыпались по его острым скулам и падали на пыльную дорогу. Чистые, почти прозрачные прекрасные звёзды. - Да, - шепчу я, но мои слова тонут в яростном крике ветра. - Скоро всё кончится. Всё-всё, - я касаюсь его тонких шершавых рук острыми пальцами. Я часто видела, как он плачет, но его слез я не видела никогда. Он всегда плакал в себе. Но видимо это был конец. Самый настоящий, тёмный конец, после которого остается лишь промерзлая пустота. - Я бы хотел так умереть. Так красиво, паря в объятиях холодного ветра. На пару секунд ощутить чувство невесомости, а потом навсегда... - он прикусил губу. - Я больше так не могу. Я сдаюсь, умываю руки. Мне это надоело. Сильные тоже сдаются... Это предел. И в этих словах была отражена вся его короткая жизнь и вся его дальнейшая судьба. Больше мне не нужно было ничего слышать, ничего видеть, чтобы окончательно понять, что это был конец. Всему. В ту ночь мы с Пико никуда не пошли: ни к нему, ни ко мне, ни в парк. Мы остались сидеть у больницы, размышляя о многом и говоря о малом. А на утро мы решились пойти в школу, делая вид, что ничего не было. Его улыбка выглядела так же искренне, веки по-прежнему были закрыты, а голос был, как прежде, сладок и певуч. Словно ничего и не было. Но мне никогда не позабыть те хрустальные слёзы. Я не видела неба, не видела луж, даже яркие листья - исчезли, я больше ничего не видела. Какая-то душевная слепота. Я пробираюсь сквозь толпу бушующих учеников, проклиная утреннюю суету. Голова трещит, а в ушах застыл противный звон. Слабость сковала руки, а колени противно застучали в такт зубам. Моё тело выбивало какой-то странный ритм. Мерзкое чувство. - Рин, доброго утра! Наверное, в непроглядном мраке он был единственным, кто излучал мягкий свет. Мой чудо, рыцарь и просто золотой мальчик. Мне так хотелось его рук, его объятий. Хотелось слышать его, чтобы добрыми словами он заглушал крики в моей голове. Хотелось смотреть в его глаза, чтобы не видеть этой разъедающей всё пустоты. - Всё хорошо? Он кладёт руки мне на плечи, а мне сил хватает лишь на неловкий кивок. - Тогда почему ты плачешь? Я провожу рукой по щекам, и вправду - мокрые. Я пожимаю плечами, впиваясь взглядом в его безгранично добрые и безмерно преданные, прекрасные глаза. - Если хочешь, мы можем уйти? - он крепко прижимает меня к себе и гладит по волосам. - К тебе или ко мне, я заварю кофе, скажу что-нибудь хорошее и немного несуразное, мы посмотрим какой-нибудь бредовый фильм, я прочту тебе твои любимые сказки, мы будем слушать красивые старые песни. Тебе станет лучше, вот увидишь. Вокруг кружили люди, но мне было не до них, казалась, вся моя ничтожная жизнь сейчас была у него в руках, я отдам её в эти руки, я знаю, что они самые надёжные, самые верные. Это руки волшебника. - Просто давай постоим вот так совсем немного, ещё чуть-чуть. И всё будет хорошо. Я слышала биение своего сердца. Глухое и сбитое. Оно кряхтело и громко ругалось, заставляло слезы литься, а руки - дрожать. Мы стояли так долго. Может урок, а может и три, я не считала. Мне было плевать на проходящих мимо людей, на уроки, на прогулы, разве что Лену эти прогулы ни к чему, но ему это простят. А на меня учителям плевать, у нас взаимность. - Отведёшь меня домой? Шепчу я, сжимая его руку в своей ладони. - Конечно. Кивает он, отпуская меня из своих крепких объятий, но я могла стоять так целую вечность. Я вновь вышла на встречу жестокому ветру, который совсем не радушно приветствовал меня. Воздух был пропитан тревогой и плесенью. Тут всегда омерзительный воздух. - Что там за толпа? Лен оглянулся. Под окнами кабинета биологии столпились люди, подъехала даже скорая помощь. Моё сердце замирает, кусает ребра и вновь замирает, я поднимаю глаза на крышу. Бордюр сломан. Сломан. На негнущихся ногах я иду вперёд. К ужасающейся толпе и красному асфальту. Перед глазами всё плывет и пляшет, сливаясь в бесконечно-красное месиво. Я тяну руки, и они мигом краснеют, сливаясь с асфальтом. Даже небо и воздух окрасились ярко-алым. - Тише, Рин, тише! Конец. Я закрываю глаза, но по-прежнему вижу красный асфальт и прекрасное тело в неестественной позе, вывернутые колени и прекрасные длинные медовые волосы, слипшиеся от крови. Кругом все что-то говорят, шепчут и умоляют кого-то о чём-то, но я ничего не слышу. Ничего, кроме собственно истошного крика.