Неуклюжая Принцесса и Неумелый Рыцарь.

Идеал. Идеалы. Идеальность. Идеальный человек. Идеальный мир. До чего же это размытые и непостоянные понятия. Они могут изменяться как в сознании одного человека с годами или под действием определённых событий, а могут меняться и в целом обществе, мире. Но я вовсе не говорю, что менять свои убеждения - плохо, вовсе нет, скорее даже наоборот. Но в непостоянстве тоже нет ничего хорошего, верно? Слишком часто я слышал, как люди называли угодных им людей идеальными, но стоило тем сделать что-то не так, они мигом обращались в монстров в человеческом обличии. Разумеется, идеалы у всех разные и представления об идеальном человеке - тоже. Хотя зачастую большинство пунктов до боли заезжены и примитивны - вроде доброты, скромности, вежливости, простоты. Как глупо. Всё добрые люди либо глупы, либо малы, либо просто притворяются. В этом мире нет добрых людей, а даже если допустить возможность существования такого человека, то он, как минимум, будет абсурден. Он будет одинаково любить и великого ученого, спасшего миллионы человеческих жизней чудотворной вакциной, и маньяка, убившего сотни невинных душ. Абсурд. В этом мире нет ничего идеального, все эти придуманные идеалы живут лишь в нашем больном воображении, и они никогда не смогут покинуть душный плен нашего разума. И уж тем более человеку никогда не достичь идеала, даже своего собственного. В этом мире слишком много посторонних факторов, разрушающих сил и нелепых обстоятельств, которые не дадут никому претворить свои идеалы в жизнь. Всё идеальное в этом мире обречено на быструю смерть ещё задолго до своего рождения. - Но всё же ты была идеальной. Я закрываю ещё одну прочитанную книгу. Сомерсет Моэм "Бремя страстей человеческих". Она мигом отправляется к остальным. Эта будет лежать у окна, рядом с часами. Ты всегда говорила, что я слишком увлечён жизнями других людей, совершенно забываю о своей. Так оно и есть. За тринадцать лет своей жизни я прожил уже сотни других. Более интересных, менее печальных, во многом трагичных, отчасти нереальных. Возможно, я тоже когда-нибудь запишу свою серую жизнь черными чернилами на белую бумагу. - Лен, ты, что, опять не спал? Сонно шепчет Рин, вновь беря меня за руку. Она делает это совершенно неосознанно, сама не знает почему. Но я знаю. Она просто боится. Маленькая девочка, которая до жути боится, что её снова бросят, что кто-то снова ранит её хрупкое и совсем ещё детское сердечко. - Сон - бесполезная вещь, я уже говорил об этом. Мне он ни к чему. Она потягивается и что-то недовольно бормочет. - Это вредно, - она отпускает мою руку и лениво поднимается с кровати. - Сегодня воскресенье, - она вздыхает, - сегодня нужно сходить домой, - и она плетётся в ванную. Я ведь знаю, что она не пойдёт домой. Ни за что. Будет опять сидеть в этом чертовом парке, сжимаясь в калачик от холода, и курить эти мерзкие сигареты. Она глупая. Думает, что мне в тяготу заботиться о ней. Думает, что сможет скрыть от меня свои мысли, свои эмоции. Думает, что я её куда-то отпущу. Она странная, но мне это нравится. И больше всего в ней мне нравится её кристальная честность. Никогда она не врала мне, да и едва ли она вообще кому-то врала. Многие принимают её честность за грубость, но она просто говорит то, что думает, не скрывая истинных чувств, не заменяя простое сложным и не говоря людям то, что они хотят слышать. Хоть люди и требуют правды, они её совершенно не любят. Приправленная лестью и пропитанная едким цинизмом ложь им куда более по вкусу. Я поднимаюсь с дивана, на котором сидел всё это время, и иду на кухню. Мне нужно ещё приготовить её любимый кофе. Мне нравится о ком-то заботиться. Нравится делать кому-то кофе по утрам и готовить завтрак. Нравится чему-то учить и советовать. Я чувствую себя кому-то нужным, необходимым. Не лишним и брошенным, как бывало когда-то. Я чувствую себя пусть и маленькой, но важной шестерёнкой в механизме чьего-то мира. - И всему этому меня научила ты . Любить. Дарить. Благодарить. Прощать. Уважать. И готовить именно такой кофе, хотя у меня до сих пор не выходит так хорошо, как у тебя. Ты была ангелом, ты была нереальной, ты была идеальной. Именно поэтому ты так рано ушла из жизни. Надолго в этом мире ничего идеального не задерживается. Я раскладываю омлет по тарелкам и ставлю рядом чашку кофе. Любимую фарфоровую чашку Рин. Я уже давно заметил, как странно она на неё смотрит - страстно и с вожделением, как бы глупо это не звучало. - Просто заботясь о ком-то можно позабыть об ужасной дыре в сердце? Сомневаюсь. Гакупо берёт чашку с кофе для Рин и почти залпом его выпивает. Он всегда не вовремя. Всегда он некстати. Скользкий и пронырливый тип, которого я даже не могу братом толком назвать. Я слишком много знаю о нём, о его делах и том, кто он такой на самом деле, чтобы мог считать такого человека своим кровным родственником. Впрочем, какое мне дело. Пока я материально завишу от него, я вряд ли смогу ему перечить. - Напрасно ты так, - я беру другую чашку из того же сервиза, - нет у меня в сердце никаких дыр. Уже давно. И я не так жалок, чтобы заменять её другой девушкой, как это делают другие, - он прикусывает губу, он знает, о ком идёт речь. - Нет смысла искать её идеальные черты в каждой белокурой девчонке. Она умерла, забрав в могилу по большому куску души каждого из нас. И у Гакупо она отхватила огромный кусок, намного больше моего. Нам нужно жить раздельно. Мы не выносим друг друга, притворяясь, что всё хорошо. Когда она умерла, мы оба ходили к психологу, он говорил, что нам нужно отвлечься и попытаться забыть о ней, смириться, но как забыть, если я, я сам - одно сплошное напоминание о ней? Живой памятник смерти самого дорого мне человека. Всё: от манеры речи и до детских черт лица - напоминает мне её. Я был воспитан ею, я перенял всё её черты, всё привычки, таланты и странности. И Гакупо это видит. Именно поэтому он не вышвырнул меня из дома и до сих пор содержит. Я - его единственное напоминание о ней, и я - его каждодневная боль. - Рин - хорошая девочка. Милая и умная. Тебе ведь как раз такая и нужна... а главное, они очень похожи, да? Задумчиво говорит он, доставая из кармана омерзительные сигареты, точно такие же, как и у Рин. - Нет. Ничуть, - резко отвечаю я, даже не повернув голову в его сторону, - не кури дома. Какой же я лжец. Ведь как только я увидел Рин, тогда, у окна, я спутал её с ней. Вот только глаза у них совершенно разные. У Рин синие глаза. Холодные океаны тайн и загадок, уверен, в них покоится ещё немало страшных чудовищ, с которыми мне ещё придётся столкнуться. Рин холодная, резкая и колючая. А она была не такой. Не такой, как Рин, как миллионы других. Она не надеялась, не ждала, не боялась. Она жила. Она умела жить так, как не может никто. Без сожалений и грусти. Каждый её вздох был преисполнен жизнью, каждое сказанное слово пылало смыслом. Самое удивительное, что я видел в своей жизни, - это она. Самая интересная книга, которую я прочел, была книга её мимолётной жизни. И её бескрайние жёлтые, точно лучи закатного солнца, глаза всегда горели страстью к жизни. Светлая, теплая, яркая. Я восхищался ей. Я восхищаюсь ей. Я завариваю ещё одну чашку кофе для Рин. Гакупо по-прежнему стоит на кухне у окна, хмуро глядя на пылающий за окном парк. А по ту сторону окна живёт осень. Такое странное время года. Такая красивая смерть. Время осенью идём медленнее, небо плачет красивее, деревья говорят громче, природа живёт ярче. Ведь её последний вздох, её последний бал, на котором она предстаёт пред нами в лучшем своём одеянии. Осень невозможно не любить. - Она любила осень. Шепчет он, касаясь широкой ладонью стекла, так нежно, точно там, по ту сторону окна, стояла она. Иногда мне кажется, что она приходит к нам осенью. Когда льют дожди и светит догорающее солнце, когда с деревьев прыгают листья прямо на омытый слезами сотни ангелов асфальт, мне чудится, что она рядом. Точно это она срывает листья с деревьев и задорно швыряет их вниз, моет грязный город холодной дождевой водой, наряжает и прибирает всё здесь, готовясь с последнему балу. Предсмертному балу. - Она и лето любила, и весну, вот только зиму терпеть не могла. - И умерла зимой. Так иронично. Я ставлю чашку рядом с завтраком Рин, упираюсь рукам в стол. Это было так давно. Но я до сих пор помню каждую секунду того дня. Помню, как проснулся ранним утром, как нежно чирикали пушистые птицы за окном, помню мурчащего в ногах кота, помню, как ласково она подоткнула мне одеяло и поцеловала в лоб, её нежные руки и добрый взгляд, я всё помню. И как она ухаживала за мной, делала чай с малиной и мерила температуру. И горький привкус лекарств, и мятные леденцы. И как она прощалась со мной. И строгий, полный презрения взгляд отца, и брезгливый, нервный голос матери. И её безмерно нежное "С Рождеством, Лен". Гакупо отходит от окна и пристально смотрит на меня. - Лен, ты ведь носишь линзы? - он подходит ближе, заглядывает мне в глаза. - Может быть, лучше купить цветные? Желтые, например. В который раз слышу эти слова. В который раз этот вопрос повисает меж нами. Я отрицательно киваю, опускаю глаза. Никто. Никогда. Не видел во мне Кагамине Лена. Того самого. Лишь незаконнорожденного мальчишку, чей кровный отец был обычным пьяницей. Лишь лживую копию старшей сестры. Лишь маленького мальчика, неспособного ни на что, кроме чтения книг и решения уравнений. И только ты видела во мне - меня. А Гакупо, прерывисто вздохнув, уходит. Он всегда так делает, когда разговор заходит на подобные темы. Сейчас он выйдет из дома, глубоко вздохнёт, выругается, закурит и вновь пойдёт на поиски очередной белокурой красотки, ища приют в грязных глазах продажных женщин и утешение в их лживых словах. Ни одной из них не дано хоть на шаг приблизиться к ней. Даже внешне они не более чем просто жалкие копии, подделки, пустышки. - Знаешь, Лен, я вдруг поняла, что уже осень, - Рин обнимает меня сзади, кладёт голову на плечо. - Представляешь? Осень. - Смена времён года - обычное явление для этого мира. Я чувствую, как её холодные пальцы касаются моей руки. Она так отчаянно ищет тепло в этом холодном мире. Точно бездомная кошка приюта. С самой первой нашей встречи она так крепко сжимала мою руку, так бережно обнимала, боясь переломить, боясь моего ухода. Её слишком часто бросали, предавали. Но она научилась ценить. А ведь это такое редкое умение. - Нет, Лен. Это вовсе не обычное явление, - она закрывает глаза. - Осень - время вкусного чая, ватного одеяла, тёплых объятий и, конечно же, депрессий. Неужели это так обычно? У каждого времени года свои прелести. И в этих милых мелочах скрыто многое. Я обожаю осень. Какой дурак назвал её смертью природы? По мне, это самое настоящее рождение. Праздное и пышное. Посмотри на эти листья, что может быть прекраснее этих золотых монет на деревьях, а теперь взгляни на желтый местами газон, по которому ни в коем случае нельзя ходить, а как тебе запах свежей выпечки и кофе из булочной напротив, а звон вдали, ты его слышишь? Тысячи голосов, слитые воедино, легкий ропот деревьев, птичья брать и гул машин? Вот она - музыка осени. Неповторимая. Непохожая. Так ли это обычно? Она отпускает мою руку и садится за стол, тяжело вздыхая, верно, злясь на мой непонимание. Я никогда не мог подмечать детали, видел лишь размытые силуэты, лишение мелочей и я, несомненно, жалею об этом. Я бы хотел научиться подмечать мелочи, смотреть в глаза человеку и видеть там целый мир, в малом уметь разглядеть большое, но вряд ли у меня это получится. - М-может прогуляемся? В парке играют дети, швыряются листьями, и их задорный хохот стучится в окна, точно приглашает серых обитателей бесцветного дома выглянуть на улицу и стать чуточку светлее. - Давай не сегодня? - протянула она, потупив взгляд. - Мне нужно домой, а тебе - поспать, часа три хотя бы. Я ведь знаю, что она лжёт. Она пойдёт куда угодно, но не домой. К той странной девочке с прекрасными волосами и причудливому мальчику с разными глазами, о котором она говорит с неподдельной любовью и нежностью, но не домой. - Я не настаиваю, - пожимаю плечами и подхожу ближе к окну, - а что насчёт сна, я в нём не нуждаюсь. Я уже говорил. Сон - бесполезная вещь. - Бесполезная или нет, это не так важно. Важнее то, что без него ты попросту сдохнешь. Она лениво ковыряет вилкой омлет, задумавшись, смотрит на ровный столб пара, поднимающийся с гладкой, точно лёд, поверхности кофе. Какие мысли сейчас бушуют в её голове, а какие спят? Что волнует её и что совершенно не беспокоит? Мне всегда было интересно, какой ад скрывался за этими полными безразличия и презрения хрустальными глазами. - Нет. Я всегда мало спал, к счастью или сожалению, я по-прежнему жив. Дело даже не в том, что сон - бесполезная вещь. Не в том, что мне хочется прочесть ещё больше книг. Нет, не в этом. Эти причины я придумал сам. Есть лишь одна истинная причина отсутствия моего сна. Её глаза. Тёплые, словно спелый мед, желтые, как выжженная трава и сияющие ярче тысячи солнц. - Я заставлю тебя спать, - с этими словами Рин поднимается из-за стола, а вскоре и совсем уходит. Я вновь отпускаю её, когда стоит поступить иначе. Ещё одна причина, по которой мы с Рин вряд ли когда-нибудь будем вместе, я попросту не смогу её удержать. - Рыцарь, но не принц, верно? Сейчас она выйдет из дома, выругается, закурит отвратительные сигареты, подумает, что пора бы, верно, уже что-то менять, а дальше пойдёт по дорогам, устланным желтым и красным шелком и, швыряясь листьями, будет восхвалять эту прекрасную пору. Я закрываю глаза и опускаюсь на стул. Так тихо, лишь сиплые и размытые голоса соседей сверху доносятся до моего сознания. Я кладу голову на стол, упираюсь лбом в столешницу. Ночи без сна берут своё, голова кружится и ужасная слабость сковывает руки. Ненавижу своё тело. Она такое слабое и жалкое. Разум укрывается мягким пуховым одеялом, и наступает тот самый ужасный момент, когда ты ещё не спишь, но уже и не бодрствуешь. Мне никогда не снились сны, но просыпаясь каждый раз я чувствовал странную тревогу и тоску, словно, пока я спал, произошло что-то страшное. Впрочем, так оно и есть. Когда я мирно спал, она умерла. И умирает каждый раз, когда я закрываю глаза. Я кладу книгу на полку. Вторую полку третьего от двери шкафа. Прохожу вдоль высоких и пыльных шкафов, под завяз набитых книгами так, что некоторые валялись, словно беженцы, на давно не видевшем мозолистых рук нашей домработницы полу. Так сложно найти хорошую книгу в этом бесконечном хаосе красивых названий и потрёпанных обложек. Я останавливаюсь, замираю. Ты сидишь у окна, внимательно бегая глазами по кривым строчкам, рассматривая каждую букву на желтоватой бумаге. Свет настойчиво пробивается через пыльное окно, желая коснуться твоих длинных и вечно спутанных золотых волос. Пыль кружится вокруг тебя, медленно ложась на твои бледные плечи, усыпанные, точно маленькими цветами, веснушками. И чарующий запах старых книг и сырости позволял твоим цветочным духам сплестись с ними воедино и создать этот неповторимый сладкий аромат, которым обычно пахнет мой летний вечер. - Лен, на улице такая замечательная погода, - она кладёт книгу на маленький круглый стол из тёмного дерева, чья трухлявость несравнима ни с чьей в этом доме, откидывается на спинку стула и потягивается. - Прогуляемся? - она переводит взгляд с пыльного, потемневшего от времени окна на меня. Я всегда считал, что мы с тобой - единое целое, мы всюду вместе, мы никогда не надоедаем друг другу, нам уже не нужны слова, чтобы понимать друг друга, и, само собой, всё твои желания - мои. - Конечно. Я бы сравнил их с ярким солнцем. Я бы сравнил их со сладким мёдом. Я бы сравнил их с сияющим золотом. Я бы сравнил их с тягучей смолой. Но всё это не идёт в сравнение с твоими волшебными глазами. Именно волшебными. - Почти конец лета, - прошептала она, поднимаясь со стула. - Скоро будет осень, - она взяла книгу со стола и протянула её мне. - Прочти её зимой, Лен. Рей Бредбери "Вино из одуванчиков". Мне хотелось спросить, почему именно зимой, но раз она так сказала, значит на то были причины, и намного лучше, если я догадаюсь о них сам. Я послушно улыбаюсь и кладу книгу на верхнюю полку пятого от стены шкафа. Библиотека у нас небольшая, в большой нет надобности, сюда кроме нас мало кто заглядывает, даже домработницы предпочитают обходить это место стороной. В этом доме не любят книги и не верят в сказки. - Как насчёт пикника у озера? Она потянулась и довольно улыбнулась падающему солнцу. Я любил летние вечера больше всего на свете. Старые книги, приглушённый свет, чай с малиновым вареньем и луковыми крекерами у озера, сбор листьев для гербария, твои сладкие колыбельные и нежные объятия - всё это происходило в наши с тобой вечера. Ты творила особую магию по вечерам, обращала самые обычные вещи в никем и нигде прежде невиданные. Ты умела видеть в малом - большое. Волшебство - в обыденности. - Конечно. И, крепко сжав твою тонкую руку, я бегу вниз по лестнице. Навстречу озеру, закату и чаю с малиновым вареньем. - Нет. Я отрываю голову от стола, смутно осознавая, что пролежал тут порядка двух-трёх часов. На душе немного тревожно, и нерушимая тишина давит на плечи. Я закрываю глаза и откидываюсь на спинку стула. Огромные и желтые глаза. Я открываю глаза и смотрю на меланхоличный потолок. И снова. Огромные и желтые глаза любопытно глядят на меня, а я смотрю на них, выжидая, когда её нежный голос позовёт меня по имени и предложит выпить чашечку чая с малиновым вареньем или медом. Я жду этого уже три года. - Нет. Нет. Я потираю заспанные глаза. Пора с этим завязывать. Рано или поздно мне придётся выкинуть тебя из головы, знай, это только сейчас ты так надёжно там сидишь. Но тебя нет. И больше никогда не будет. Ты живёшь лишь в старых фотографиях и парочке писем. Ни в этой реальности. Она выкинула тебя, как ненужную вещь, как ошибку системы. От тебя просто избавились. И я должен поступить так же. - Нет. Рая нет. Ада нет. Бога нет. Жизни после смерти тоже нет. А главное: тебя нет. К чему эти обманы, к чему эта слепая вера... Я поднимаюсь со стула и иду, иду к Гакупо в комнату. Пора прекратить каждое утро говорить о тебе. Каждую ночь рыдать по тебе. Каждую секунду жизни думать о тебе. Пора прекращать возвращаться к тому, кого нет. Пора прекращать пытаться вернуть тебя. Верить в нашу встречу. Когда-то я сказал Рин, что жизнь после смерти существует. А зря. Я вновь повелся на эти полные отчаяния и веры глаза. Она верила каждому моему слову и будет верить ещё долго, зачем же я так безнадёжно обманул её? - Нет. Никакой жизни после смерти. Абсурд. Смерть до жизни есть? Нет. Вот и жизни после смерти тоже не бывает. Хватит! Хватит верить в глупые сказки! Он всегда хранит его под подушкой. Маленький бежевый альбом с парой-тройкой фотографий. - Если смотреть на эти фото часами подряд ничего нового не проявится! Она не оживёт! Картинка не начнёт шевелиться и никто не протянет руку помощи, это всего лишь фотография! В ней нет души, нет эмоций, это уже даже не воспоминания! Именно так уходит прошлое, уверен, именно так прощаются с ним. Никаких слёз и грустных улыбок. Прошлое нужно рвать яростно и выкидывать безжалостно. Не нужно жалеть о том, чего нет. Не стоит раскаиваться перед теми, кто давно умер и успел разложится. Жалей, не жалей - всё без толку! Просто разорвать, просто выкинуть! - Не хочу, не желаю больше видеть твои глаза! Убирайся! Что тут у нас, новогоднее фото? К черту! А это? Папин юбилей? К черту! А это? Что это, ах, как я мог позабыть, это же годовщина их свадьбы! К черту! К черту! Всё к черту! Мне не нужны больше воспоминания о тебе, мне надоело вспоминать о тебе каждую секунду своей лживой жизни, надоело быть твоей копией. Прошу, убирайся из моей головы! - Тебе там не место... Ты давно умерла... Тёплый вязаный свитер и короткая розовая юбка. Усталый взгляд и ясная улыбка. Почему я не могу? Просто разорвать, как те другие... Но руки дрожат и щеки опять мокрые. Это не слёзы, это слова, которые я не успел тебе сказать, за эти три года они стали слезами, и теперь я нещадно поливаю ими твоё фото. - Неужели я и вправду думаю, что разорвав эти фото я выкину тебя из головы... Звуки рвущейся бумаги утихли, я заменил их на пылкие рыдания. Мальчики не плачут, верно? Они рыдают, яростно и безнадёжно. Я прижимаю твоё фото к груди. Совсем не греет, но я его не отпускаю. И не отпущу. Мне не скрыться от этого взгляда даже если я сожгу все до последней твои фотографии, даже если я потеряю память, уверен, твой нежный образ будет преследовать меня. Всегда и всюду. Каждую минуту моей жизни, каждую секунду моего пребывания в этом мире я буду помнить о тебе. - Я буду любить тебя. Дрожащими руками собираю порванные фотографии. Гакупо будет в ярости. Но это мелочи, рано или поздно я бы порвал эти фото. И когда-нибудь я порву и то, что сейчас бережно хранится в нагрудном кармашке моей рубашки, у самого сердца. Альбом и обрывки лживых воспоминаний без сожалений отправляются в мусоропровод. Как раз по воскресениям увозят мусор. Эта будет моя последняя встреча с людьми на этих фото, которых мне приходилось звать отцом и матерью. Вы были никудышными родителями. И вы об этом знали. Дома так тихо, что я могу услышать, как в игривом танце под придуманную музыку на пол оседает пыль, как она пляшет на моих книгах и скользит по пластинкам. - Тут ещё столько непрочитанных книг. Столько непрожитых жизней. Как я могу плакать? Никто не должен видеть, как я плачу, даже я сам. - Лен, почему ты плачешь? Она садится рядом, обнимает меня, наваливается на спину, кладёт голову на плечо. Приятный запах её сладких цветочных духов вливается в мою тесную комнату. Я подгибаю ноги, кладу голову на колени. - Это же передача про черные дыры! Над чем тут рыдать, Лен, ну же, вытри слёзы. Кто же будет моим рыцарем, мм? Она оттягивает мои щёки и задорно хохочет, когда я хмурюсь. Каждый раз, когда мне грустно, она повторяет это действие в надежде этим взбодрить меня. - Одна звёздочка взорвалась и... - голос срывается. - Лучик, который остался от неё... - говорю я, когда голос перестаёт дрожать. - Он пролетел через семь миллиардов световых лет, чтобы просветить нам маленькие тридцать секунд, а потом навсегда исчезнуть... разве это не грустно? Она тяжело вздыхает и треплет меня по волосам, так ласково и небрежно, точно любимого пса. - Какой же ты плакса, Лен. Кажется, что это ты у нас принцесса, а я - самый настоящий доблестный рыцарь! Она звонко хохочет, а я хмурюсь. Никакая я не принцесса! - Постарайся вырасти хорошим мальчиком, Лен... Она закрывает глаза и прижимает меня ещё крепче. И чем больше я вдыхал запах её цветочных духов, тем спокойнее мне становилось. Именно так пахнет спокойствие. Сладкими цветочными духами. Я стою напротив белого холста, в который раз представляя размытые образы тех, чьи имена давно позабыты. Я хочу нарисовать то, что заставит людей задуматься. О важном. Голубой и красный, зелёный и фиолетовый. Руки делают одно, а разум хочет совершенно другого. Ничего не выходит. Обрывки несказанных слов и море пережитой грусти разливаются по холсту, точно опрокинутая кружка с чаем. Умело вывожу то, что люди так хотят увидеть, но не то, чего хочу я. Я могу нарисовать портрет, могу пейзаж, могу нарисовать спящий город и суетной бульвар. Но мне никогда не нарисовать свои мысли. Тяжёлое небо давит на яркую зелень, и посреди поля с венком на голове я нарисую тебя. Ведь я так часто рисовал твои портреты, что могу делать это даже с закрытыми глазами. Кисть ловко скользит по холсту, а краски сами бросаются на холст в нужном порядке. Не то. Искусство не должно говорить, оно должно заставлять думать. Я не хочу, чтобы глядя на мои работы люди говорили, что это красиво. Они должны задуматься о чем-то тайном, таком сокровенном и личном и, без сомнений, важном. А пока только уходящие вдаль размытые силуэты и океаны никому ненужной печали. Всё это так фальшиво и мерзко. Художник рисует не только красками и кистями, а я, видимо, хреновый художник. - К чёрту. Я убираю холст позора за шкаф и принимаюсь за непрочитанные книги, коих с каждым днём всё меньше и меньше. В окно стучались капли дождя, умоляя впустить. Буквы прыгали на бумаге, я прочитывал их, совершенно не думая, не вникая. Мои мысли сейчас плясали на бульваре, рука об руку с дождём. Закрываю глаза, откладываю книгу. Такие дни случаются раз в месяц, бывает чаще, бывает реже. Весь хлам, который я так трепетно храню в своей дырявой душе, вырывается наружу, я плачу, злюсь, рву, крушу, ломаю, бью. Эти дни неизбежны, чем больше я улыбаюсь, тем больше хлама становится. Мне не с кем делить этот хлам, да и кому он нужен. Все слишком заняты, поэтому мне приходится задыхаться от собственной ядовитой улыбки, утопая в душевном мусоре. Не люблю ныть, не люблю использовать людей в качестве носовых платков. Моё окно скрёб мрак своими грязными ногтями, умоляя отворить окно и впустить его. Наверное, ему очень одиноко. Я ложусь средь книг и отрывков бумаги, на которых ещё столько незаконченных портретов, подгибаю колени. Ветер яростно рвёт листья с деревьев, кидает их в пустоту, он загнал холодными толчками людей в дома и заставил запереть двери пронзительным криком. Ветер, рыдая, кричит на людей. Холодными порывами обрушивает свою ненависть на этот город, припоминая старые обиды. - А где же сейчас ты? В парке? Я поднимаюсь на вытянутых руках. Рин ведь там терпит непогоду, ругаясь и пытаясь закурить. Уверен, она не сдвинулась с места. Сидит, охваченная мелкой дрожью и густым мраком, сидит и, верно, думает, что пора бы что-то менять. Я натягиваю толстовку и обуваю ботинки, беру зонт. Я просто обещал кое-кому быть хорошим мальчиком, а они всегда всем помогают. Хорошие мальчики выключают свет в прихожей, они запирают дверь, они не бегают по ступенькам и всегда здороваются с соседями, в непогоду они открывают зонт, и они обязательно приходят на помощь хорошим девочкам. Парк кажется живым. Деревья, словно злые чудища, желающие отведать плоти и крови неверных людей. Асфальт танцует и горбится, мешая идти заблудшим путникам. Ветер, прежде качающий город в своих ласковых объятиях, теперь старается сбить с истинного пути немногочисленных прохожих, застилая пеленой дождя дорогу, пронзительно крича и ломая спицы в зонтах. И даже нестриженые гортензии тянут ко мне тонкие и корявые пальцы, цепляются за джинсы. Я быстро огибаю полпарка, пробираюсь к любимой скамейке Рин, отдав в жертву непогоде две спицы своего и без того поломанного зонта. Рин лежит, вытянувшись в полный рост на скамейке, гладя широко раскрытыми глазами на плотное заваленное черными облаками небо. Ещё один повод влюбиться в Кагамине Рин без памяти: она ничего не боится. Ни дождя, ни болезни, ни проклятий, ни людей, ни смерти. Она сильная, она бесстрашная. - Заболеешь! - твёрдо говорю я, подойдя ближе. - Вставай! По школьной сумке, лежавшей у неё под головой, и перепачканной форме я догадался, что домой она сегодня не ходила. Я укоризненно смотрю на неё, а она лишь ясно улыбается мне, точно уже долго ждала моего прихода. - Посмотри! Не правда ли дождь осенью прекрасен! Она вытянула руки и звонко расхохоталась, заглушая своим смехом шум дождя. Я закрываю её зонтиком и протягиваю руку. Но она не спешит подниматься, хоть и вымокла до нитки. - Лен... Я не хочу идти домой, - прошептала она то, что я знал ещё с самой первой нашей встречи. - Я хочу лежать тут, в объятиях дождя и в плену этих невидимых звёзд. Всегда. Мне больше ничего не нужно. Улыбка, словно с каплями дождя, стекла с её бледных губ. Ей хочется плакать, но она так ясно улыбается. - Если всё плохо, улыбкой это не испортишь, верно? Я откладываю зонт на асфальт и присаживаюсь рядом со скамейкой. Я просто попробую. Здесь посреди грязных луж, под ударами яростного, разгневанного ветра, под черным, словно замазанном гудроном небом с невидимыми звездами и под ласковыми прикосновениями холодного дождя мы с Рин учились улыбаться. Учились радоваться даже такому ветру и любоваться выдуманными звёздами. Я чувствую, как её холодная и мокрая, словно ледышка, рука обхватывает мою ладонь. Нежно и крепко. Я люблю, когда она так берёт меня за руку. Мне кажется, три года комы проходят, хоть и постепенно, но её холодные руки реанимируют меня, заполняют сердце новыми немного непривычными, но нежными чувствами. Если ты действительно смотришь на меня из-за этих тяжёлых туч, сквозь пелену дождя и вуаль мрака, повисшей над городом, ты, должно быть, уже догадалась, что именно сейчас я, наконец-то, начинаю жить, не в тех лживых воспоминаниях, а прямо здесь и сейчас. Смотря на парившие листья, то стремительно падающие вниз, то замирающие и забывшие о гравитации, я стоял на маленьком мостике, упираясь руками в перила. Аромат спелых яблок и свежих опилок немного кружил голову, а тёплый осенний ветер баюкал в нежных объятьях. - Розовый слон, Лен, это розовый слон! Она весело прыгала, указывая на заваленное ворохом облаков, точно ватных одеял, небо, твердя, что это розовый слон, хотя это самое обычное облако, принявшее такой цвет на закате. - Это всего лишь облака - взвешенные в атмосфере продукты конденсации водяного пара, видимые на небе с поверхности земли. Я снисходительно пожимаю плечами, а она дует щёки и топает ножкой. - Ты слишком много знаешь, Лен! Это слоник, ну, погляди, это же слон, - яростно указывая пальцем на небо, она доказывала мне, что это похоже на слоника, а я никак не мог понять, где же она его там увидела. - Ты не умеешь мечтать, Лен, и это очень плохо! Ведь там на небе сейчас Слон плачет, ведь ты назвал его каким-то паром, а он так хотел, чтобы хоть кто-то видел в нём Слона! Ле-н, что за скверный мальчишка, сейчас же извинись перед Господином Слоником, он ведь стара-лся. И запомни, дети должны мечтать, должны видеть не облака, а слоников и овечек на небе, иначе зачем тогда вообще на небе облака? Я продолжал смотреть на небо, старательно всматривался, но в упор не замечал ни слонов, ни овечек, пока те не улыбнулись мне. Рин хлюпает ботинками, прыгает по лужам и что-то весело бормочет. Дождь закончился, а её улыбка осталась. - Лен, а давай всю ночь будем тут? Она обхватывает мои руки своими ладонями и чуть приподнимается на цыпочки, чтобы оказаться чуть выше. Мы ведь теперь одного роста, верно? - Боюсь, мы точно заболеем. Мокрая белая рубашка и коротенькая юбка слишком уж плотно прилегали к её телу. Черт. Я отворачиваю голову, понимая, что мои щёки предают меня, в который раз. - А я не боюсь, Лен, - говорит она, стуча зубами. - Мне даже не холодно, - но посиневшие губы выдают её. Я снимаю свою толстовку, хоть она тоже насквозь мокрая, и накидываю ей на плечи. - Нет, Рин, нужно идти домой... Тут я осекаюсь. Гакупо будет в ярости, когда заметит то, что я сделал. Не хочу, чтобы Рин это видела. - Лен? Всё хорошо? - она наклоняет голову, а я пытаюсь беззаботно улыбнуться, попутно соображая, куда нам пойти. - Хочешь увидеть мою домашнюю крысу? - вдруг ни с того, ни с сего говорит она, чуть подпрыгивая на месте. - Йорик. Он прекрасен. Толст и неуклюж. Неповоротливый обжора! Она ненавидит свой дом, не переносит, не выносит. Она умеет читать человека по глазам. Все тайны, все загадки будут раскрыты, только она встретится с ним взглядом. Я понимаю, что она не хочет идти домой, но она думает, что многим обязана мне и должна мне помочь. Хотя всё скорее наоборот. Это мне она нужна, это я должен её спасать. Мы ловко петляем кривыми переулками и узкими проулками, идя не в самый хороший район нашего города. Она кусает бледные губы, отчего те немного краснеют, и её тонкие руки начинают дрожать, покрываются "утиной кожей", она идёт неуверенно, но она не боится. Потому что она попросту не умеет. - Только тихо, наверное, мама и сестра уже спят. Шепчет она, осторожно, на носочках хлюпая по холодному паркету. Я покорно иду следом. Она берёт с небольшого журнального столика золотую клетку со спящей мышью, и мы идём дальше, стараясь не разбудить сладко спящий дом. - Это Йорик - Лен, а это Лен - Йорик. Будьте знакомы. Лен, будь почтителен, пред тобой король полевых мышей, - прошептала она, ставя клетку мне на колени. - Сейчас я найду во что тебе переодеться, - она мягко улыбнулась. Комната Рин была немного странной. Шкаф, полки которого ломились от всевозможной посуды, в спальне выглядел немного необычно. А стены, пол и потолок, выкрашенные в непривычно-яркие цвета, дополняли эту странную и несуразную композицию. Я поднимаю клетку с Йориком на уровень глаз и внимательно смотрю, как тот довольно уплетает свой корм. Я сижу почти неподвижно, стараюсь не оборачиваться, но... У Рин очень бледная кожа, необычайно хрупкие плечи, тонкая и длинная шея, немного выпирают рёбра и позвоночник. Ещё у неё родинка справа у шеи и небольшой шрам примерно на середине спины. Хорошие мальчики не подглядывают за хорошими девочками, но влюблённые мальчики делают много нехороших вещей. На часах было уже полтретьего, но, не смотря на то, что Рин порядком вымоталась, она яростно настаивала на вечернем, а если быть точнее, ночном чаепитии. - С мёдом и мятой, ведь ты та-к боишься заболеть, - прошептала она, присаживаясь на уже расправленный и приготовленный ко сну бирюзовый диван. - Спал ли ты сегодня, Лен? - немного строгим тоном спросила она, внимательно наблюдая, как я дую на горячий чай. Она так похожа на неё именно сейчас. Игривый взгляд и насмешливо-строгий тон голоса, даже этот вопрос... - Да, недолго, часа два. Случайно уснул на кухонном столе. Рин хмурит брови, подпирает щёку языком и почесывает подбородок, прикидывая много это или мало. - Что ж, начинать стоит с малого, - задумчиво пробормотала она, пожав плечами. Мы сидели в молчании под тихую колыбель ветра и звон прыгающих капель с крыши. Природа успокоилась, и лишь громоздкие лужи напоминали о яростной бури. Осень - пора непостоянств. Приглушённый свет лампы, стоящей в углу, легко ложился на пыльную комнату. Она не была грязной, именно пыльной, нежилой. Кружки в шкафу скулили и вымаливали хоть каплю горячей воды, а пыль на подоконнике уже смирилась с тем, что остаток своих скромных дней проведёт глядя на проезжую дорогу. Рин и вправду редко тут бывает. Я не знаю точных причин и могу лишь догадываться, что именно служит оправданием её долгим отсутствиям. - Я устала, - зевая скорее для убедительности сказала она, ставя кружку на пол. - Давай уже ложиться. - У тебя есть что-нибудь почитать? Я подимаю клетку Йорика с дивана и, пожелав ему доброй ночи, ставлю на подоконник. - Так не пойдёт, - она уперла руки в бока. - Два часа - слишком мало, мы будем спать, - она похлопала по дивану рядом с собой. - Нет. Резко отвечаю я. Слишком резко, так что Рин, не скрывая удивления, смотрит на меня, словно не понимает очевидных причин. - Да, - твёрдо говорит она, глядя на меня исподлобья. - И не спорь. Мне виднее. Потуши свет. Я понимаю, что ничем хорошим это не кончится. Я снова на что-то понадеюсь, воображу, что всё вдруг может пойти так, как хочется мне и только мне. Рин этого не понимает. Ведь я никогда не буду её принцем. И, прекрасно понимая, что всё это лишь ложные надежды и глупый самообман, понимая, что это лишено всякого смысла и логики, понимая, что это противоречит каждому из моих убеждений, я выключаю свет. И почему-то мне показалось, что вместе с этим тёплым светом исчез и мой здравый смысл. В комнату входит темнота, располагаясь у дивана, на нём и под ним, забираясь с ногами на кресло и прячась за комодом. Её много, но она кажется такой родной и даже уютной, что я быстро к ней привыкаю. Рин сидела на диване, сжимая пальцами одеяло, а потом разжимая, снова сжимая и разжимая. Я заглянул в её тёмно-синие глаза - отражение бесконечной грусти и скорбной печали, и мне вдруг подумалось, что Рин очень похожа на байронического героя какого-то глупого и дешевого романа, который ты читаешь лишь потому, что тебе хочется узнать, чем вся эта бессмыслица кончится. В нём нет красивых метафор и глубоких мыслей, а стиль автора очень коряв, но ты продолжаешь бежать по буквам, ища скрытый смысл в банальных фразах, между строк задумываясь о чём-то личном. А главный герой с ироничной улыбкой наблюдает за действием, понимая, но вмешиваясь, а в конце он умирает. И прежде не наделённые смыслом строки вдруг обретают странный смысл. Это я всё к чему, когда я заглянул в её сияющие синие-синие глаза, точно ночное небо, усыпанное бриллиантами звезд, мне подумалось, что Рин знает всё и всё понимает, и нет в мире этом человека столь мудрого и благородного, мне показалось, что что бы я у неё не спросил, она подскажет мне, что делать. И когда она ласково и немного устало улыбнулась мне, когда достала маленькую музыкальную шкатулку из прикроватной тумбочки, я был уверен, что именно сейчас я навсегда забуду о бессоннице, и все мирские, насущные проблемы вмиг исчезнут в тоскливой мелодии бархатной музыкальной шкатулки. - В детстве я всегда под неё засыпала, - она отогнула край одеяла, приглашая меня лечь рядом. - А, знаешь, Лен, я давно хотела тебя кое о чём спросить... Она замирает, не моргая, глядя на ярко-алый бархат шкатулки, которая, кажется, совсем не изменилась со времён её детства. Возможно, именно о нём она думала и о нём хотела спросить. У главных героев всегда тяжелое детство, всё верно. - Лен, а во что ты веришь? Она проводит рукой по шкатулке и подхватывает эту простую мелодию. - Во что я верю? - я присаживаюсь на край дивана, сжимаю руки в замок. - Во что верю? Ничего не приходит на ум. - Может быть, в бога или любовь? Или в чудо, да, в самое обычное чудо, такое, как ты... Задумчиво глядя на шкатулку, она растягивала слова, словно надеялась, что они вдруг обретут новый смысл, но этого не происходило. - Говорят, что всё в этом мире - чудо, а я в него не верю. Пожимаю плечами. Она вдруг резко переводит взгляд на меня. - Выходит, ты ни во что не веришь? И в жизнь после смерти? То, в чём я боюсь признаться самому себе, мне вдруг приходится озвучить вслух. Я набираю в лёгкие побольше воздуха. - А ты веришь в смерть до жизни? Она отрицательно кивает головой и смиренно улыбается, протянув нелишённое разочарования "так и знала". Мы немного молчим, Рин смотрит с улыбкой на шкатулку, верно, думая, что я - гнусный обманщик, а мне немного стыдно смотреть ей в глаза. - Лен, не говори людям то, что они хотят слышать. Им от этого не лучше, - чувствую, как её холодная ладонь сжимает мою руку, она кладёт голову мне на колени и закрывает глаза. - А теперь давай спать? От неё приятно пахло свежестью и сухими полевыми цветами, которые обычно продают на рынке в центре города, чтобы заваривать восхитительный цветочный чай. Она сонно напевала незатейливую мелодию в унисон музыкальной шкатулке, и я знал, что эта колыбельная была предназначена для меня. Быть может, это именно то, чего мне так не хватало? Колыбельной? В детстве я ведь так часто их слушал. Я провожу рукой по её гладким, ещё немного влажным волосам. Она стоит у врат страны Морфея, и кажется они вот-вот отворятся пред ней, но пока этого не случалось, я хочу сказать ей нечто очень важное. - Я люблю тебя, Рин. Я наклоняюсь к ней, вдыхая этот знакомый сладкий запах спокойствия, и целую её?