Неуклюжая Принцесса и Неумелый Рыцарь.

Почему всё считают, что семья важна? Что если у тебя не родителей - ты несчастен? Почему я должна благодарить людей, что дали мне этот чертов билет в один конец в этот страшный парк развлечений с громким названием "жизнь"? Почему я должна таскать стакан воды в старости женщине, которая никогда и не любила меня, зачем мне звать её матерью? Семья - те, кто любят и ценят тебя. Дом - место, где тебя ждут. Кагамине Рин - без семьи и без дома. Нет у меня никакой мамы, да и папы тоже нет. Они есть лишь в свидетельстве о рождении. Всё, что нас с матерью объединяет, - холодные и уродливые синие глаза, которые её хахали почему-то находят прекрасными и задыхаются, утопая в этих синих океанах лжи и притворства. Я не пойму вашей логики! Я должна, нет, черт подери, я просто обязана лелеять своих мамочку и папочку за то, что они завели меня, с самого начала понимая, что я подохну? Черт, это звучит так же абсурдно, как газированный кефир. Наверно, я никогда не пойму этого. Не пойму, почему я должна любить женщину, что обрекла меня на адские мучения на этой грязной и порочной планете. Не пойму. Ровно так же, как и не пойму, какого черта она приезжает завтра? Деньги кончились? Муж бросил? Что?! Что подвигло эту кукушку вспомнить о своих внеплановых детках? Одно прибывание этого куска гнилого мяса вызывает у меня рвотные позывы. После неё мне приходится кровью девственниц полы мыть и святого отца вызывать. Лишние проблемы, вот что эти ваши родители. Не любит она меня, просто потрахалась однажды, а природа-мать прикольнуться решила. Впрочем, обоюдная ненависть - единственное, что нас связывает, помимо уродливых глаз. "Материнская любовь", "сердце матери" - тонкая вуаль красивых слов, за которыми ровным счётом ничего нет. Пусто. Ровно так же, как в душе женщины, что приедет завтра. Нет там никакой любви, лишь неутолимая жажда денег и славы. Всё, что ей нужно: деньги и томные взгляды. Пожалуй, из всех, что я знаю, эта курица - самая глупая. Как жаль, что мне приходится звать её этим словом - "мама". Я аккуратно провожу мягкой зелёной губкой по маленькой фарфоровой чашке. Нежный персиковый цвет, лёгкий и манящий фарфор. Умелые руки мастера сотворили эту красотку для моей коллекции, точно зная всё мои вкусы и пристрастия. Тонкие и узкие стеночки намокли от моих немного грубых прикосновений, и фарфор предательски зазвенел от лёгкого прикосновения со стеклянной поверхностью стола, говоря о неистовым, страстном желании быть полезной мне. - Опять чай, что ли, попить? Вздохнула я, разглядывая, хорошо ли я помыла эту персиковую красавицу, после того страстного акта, который мы только что демонстрировали Неру на кухне. Сегодня воскресенье. Выходной. Мой единственный и неповторимый. И, наверно, единственное, чем я занимаюсь по выходным - пью чай из всех своих кружек - своеобразная традиция, а если учесть, что моя коллекция насчитывает примерно двадцать семь чашек, то пью я чай долго, почти целый день. Причем, каждое чаепитие - как поход к разным гостям, в разные страны. У каждой свой вкус, своя манера подачи чая, свой смысл и свои мысли, которыми она сокровенно делится со мной в жарком и страстном поцелуе. Например, когда я пью чай из желтой кружки, она шепчет мне о чём-то прекрасном и возвышенном, она знает, твёрдо знает, что скоро, совсем скоро кончится серая весна, и я увижу солнце. Она всегда поднимала мне настроение. - Да когда же ты уже со своими кружками нацелуешься? Неру прошла на кухню, небрежно кидая на стол газету с объявлениями о работе. Верно, она никогда не могла долго удержаться на одной работе. То и дело их меняла. Впрочем, она работает чисто из скуки, денег, что присылает наша мать, хватает сполна. Но Акита просто бы сошла с ума, если бы целыми днями сидела дома или же шлялась по клубам. Такая жизнь не для неё, впрочем, какая-либо тяжёлая и скучная работа - тоже не для неё. Вот и скачет с места на место. Поскорей бы замуж вышла да съехала отсюда, наплодила бы себе колонию спиногрызов и умерла бы в разные дни со своим ненавистным мужем, что так часто пил бы по пятницам, а потом её надгробие покрылось бы плесенью, как и сотни других, и никто бы и не вспомнил, что когда-то на земле жила такая странная женщина - Акита Неру. - Рин, мне тебя жаль. У тебя выходной, сходи куда-нибудь, развейся. Никогда не любила слово "развейся". Я не прах из крематория. - Глупая, глупая сестричка. Таким как ты - глупым, несмышлёным, опошленным нравами современного быта, лишенным понимания простых истин, живущим инстинктами, а не чувствами - никогда не понять таких, как я... - глубокий вздох для придания драматизма этому печальному монологу и максимально трагическим голосом можно продолжать. - Ах, тупица Неру, знала бы ты, сколько боли и страдания выпадает на мою голову, только я осмелюсь переступить порог нашего дома. Адские мучения, пытки, вселенские несчастья... - прикрываю лоб тыльной стороной ладони. - Нет. Это выше моих сил... К тому же, как только я перешагну порог нашего дома, ты позвонишь тому странному престарелому лысому дядечке, который так часто подвозит тебя до дома, когда ты теряешь свои колготки или нижнее бельё. А я не могу позволить, чтобы вы касались своими грязными губами моих прелестных кружечек, они слишком невинны для вас, мои извращённые друзья, - сменив тон на более дружелюбный, пролепетала я, поворачиваясь лицом в Неру. Та недовольно цокнула и закатила глаза. Выходит, мои предположения верны. - Значит, так до конца дня ты и будешь чахнуть дома? - Верно. Она выпрямила спину, от чего её пышная грудь на секунду слегка подпрыгнула. И не тяжело ей с такими-то? - Ладно, тогда я сама отчаливаю... Вздохнула она, поглядывая на настенные часы, чьи стрелки показывали ровно три часа дня. Тоже мне, корабль. Кажется, её старый лысый командир сегодня снова будет осматривать каюты и драить палубу. Через час Акита, зашпаклевав лицо косметикой, искупавшись в ванне французских духов и напялив на себя платье, что было мало ей ещё на семнадцатом году жизни, направилась в гости к своему спонсору, как мне было сказано "выпить чаю". И я сделала вид, что поверила, впрочем, как это обычно и бывало. Надеюсь, что скоро она отчалит навсегда. Вытирая скопившуюся за неделю пыль с подоконника, я смотрела на серое, тяжёлое небо за окном. Всё ещё депрессует, бедное. А вот со мной всё хорошо. Кажется, всё ненужное, что накопилось у меня в душе, вылилось на футболку Лена и там же и осталось. Странно это вспоминать. Мы сидели и часами напролёт пылко рыдали, а потом как-то уж слишком обычно попрощались, точно и не было тех горьких слёз пятью минутами ранее. Единственное, что всё ещё тревожит мою душу: слова Лена. Он сказал, что одинок, и в ту минуту я поняла, что вот о ком о ком, а о своём чуде уж точно ничего не знаю. Есть ли у него братья или сестры? Где он живёт? Любит ли он сладости? Какая его любимая погода? Ничего из этого я о нём не знаю. Ни-че-го. Серые люди копошатся на серый улицах. Их мало, ничтожно мало. Наверно, ни одна я придерживаюсь правила: на выходных за порог ни ногой, ни пяточкой! Интересно, а что по выходным делает Лен? Беру свой телефон, в котором есть лишь три номера: Неру, Лен и оператор. А на глаза сразу попадается дурацкий брелок в виде мишки с розовым сердечком на бежевом пузе - подарок за пятнадцать упаковок мороженого, у Пико такой же. Улыбаюсь, вспоминая эту нелепую битву мороженым. Всё же было весело. - Рин? Точно не веря в то, что я способна звонить ему первой, спрашивает Лен, который, кажется, чем-то занят. Вот и выясним чем же. - Я хотела спросить, чем ты занимаешься по выходным? И любишь ли ты сладости? Твоя любимая погода? И ещё! У тебя есть братья или сестры? Забираюсь на только что насухо протёртый мною, теперь уже чистый подоконник, предвкушая продолжительную беседу, ну а мой собеседник явно в замешательстве. - Тебе это зачем? Досье? Спрашивает он, кажется, что-то роняя на пол. - Нет, я не понимаю, так сложно на это ответить? Возмущена до безобразия. К чему лишние вопросы? - Насчёт братьев или сестёр не знаю даже теперь, вроде брат есть. Сладкое не очень люблю, хотя луковые крекеры просто обожаю. Люблю снегопады. А чем занимаюсь на выходных... Ну, если тебе так интересно, можешь придти ко мне в гости и узнать. Медленно говорит он, точно вспоминает и, я уверенна, он снова краснеет почём зря. - В гости? Переспрашиваю я. Давно я не была в гостях, последний раз... Никогда. - Так уж и быть, нарушу нерушимую традицию... На выдохе говорю я и, узнав адрес, сообщаю ему, что ровно через тридцать восемь минут сорок семь секунд мать вселенского добра снизойдёт до низких и убогих слоёв населения, то есть выйдет на улицу и прямой наводкой, перепрыгивая многочисленные лужи, помчится к нему. - Синяя в красную клетку или всё-таки красная в синюю... В моих руках две рубашки: синяя в красную клетку и красная в синюю. Неру вечно твердит, что все мои рубашки одинаковые и спрашивает, зачем мне так много похожих рубашек. Вздор и чепуха! Они абсолютно разные! Простым людям, что не вникают в тонкости и детали, никогда не понять, чем они различаются, ровно как и не понять, зачем я каждое воскресенье пью чай из разных кружек. Мысли, именно мысли. Когда на мне синяя рубашка в красную клетку, я вспоминаю о том, где я её купила и при каких обстоятельствах. Она рассказывает мне свою историю, лестно отзывается о старой швее, что работала на фабрике, робко шепчет о строгом владельце магазина, смеясь, лопочет о покупательницах. Именно поэтому у меня так много рубашек, и всё они абсолютно разные! - Синяя в оранжевую клетку! Да будет так! И никак иначе! Восклицая, я принялась натягивать на ноги голубые колготы, следом поношенные джинсовые шорты и, разумеется, синяя рубашка в оранжевую клетку. Сегодня на редкость сносная погода. Тёплый ветер гуляет по улицам, и деревья приветственно машут ему редкой, бледной зеленью, почтительно снимают шляпы, но вот небо никак не может улыбнуться. Всё так же продолжает грустить о чём-то мне неведомом, боюсь, никому неведомом. Наверно, небо обозлилось на людей, что живут в этом грязном городе, и, боюсь, мы ещё долго не увидим его в парадном костюме. Иногда мне даже нравятся поездки в общественном транспорте. Например, сейчас. Автобус тащится так лениво и медленно, но, кажется, немногочисленные пассажиры этим не сильно обеспокоены. За окном те же скудные пейзажи: электрические столбы тянутся длинной сеткой на многие-многие километры вперёд, точно подпирая собой тяжёлое, размякшее от слёз, липкое небо, а трубы заводов так безучастно торчат тут и там, выплёвывая серый налёт на и без того грязное небо, хотя, если включить воображение, можно подумать, что эти трубы, наоборот, втягивают в себя эту липкую серость, помогая небу стать прежним. Пожалуй, эта версия мне более по душе. По пути забегаю в кондитерскую, купив небольшой пакетик луковых крекеров, которые он просто обожает. Лен, как оказалось, живёт в центре города. В одной из тех самых противных новостроек, от которых так и несёт городским безразличием и цинизмом, которым, пожалуй, давно пропах и весь город. Огромное серое здание, абсолютно одинаковое, с какой стороны не посмотри. Всего семнадцать этажей, мне нужно на двенадцатый. Совсем такой непримечательный домишко, неужели это здание кто-то способен называть домом? Аккуратный звоночек у квартиры номер сто восемь, точно такой же и у других дверей из тёмного дерева. Он такой маленький, что я боюсь раздавить его, поэтому жму нежненько так, аккуратненько. Спустя пару секунд дверь открывается, и на пороге появляется сонное чудо. - Проходи. Лениво говорит он, впуская меня в квартиру. Резкий запах спиртного с лёгкой примесью дорогого табака или ещё каких-то курительных смесей ударяет в нос. Пока я снимаю кеды, оглядываю прихожую. Дому явно не хватает женской руки. Пыль на комоде, кажется, уже вышла на пенсию и благополучно воспитывает внуков. Куда не посмотри - кругом пепельница. Чья-то одежда одиноко покоится в углах, точно кто-то не донёс её то ли до бельевой корзины, то ли до шкафа. Света почти нет, лишь тусклый светильник освещает прихожую, уверена, если его отмыть от пыли и грязи, он будет светить вдвое ярче. Едва сдерживаю любопытство, чтобы не спросить, что у него тут за бордель. Странно. Я думала, Лен мальчик порядочный и культурный. Впрочем, все сходят с ума по-разному. - А! Это тебе! Протягиваю ему пакет с крекерами, на что тот счастливо улыбается и вежливо благодарит, говоря, что не стоило. Нет, не верю я, что он тут живёт! Миновав небольшой и тёмный коридор, который мне по большей части напоминал минное поле, он проводит меня к себе в комнату, попутно уже уплетая крекеры. И картина его комнаты кардинально отличается от той, что мне довелось лицезреть в прихожей и коридоре. Чистая, светлая комната с молочно-белым потолком и стенами, тёплым полом из тёмного дерева и огромным, панорамным окном. Комната была большой, а может это мебели в ней мало: только маленький белый диван, на котором лежали какие-то листочки, красный клетчатый плед и ноутбук, стоял в компании маленького телевизора и большой одинокий книжный шкаф с пустыми полками покоился в другом конце комнате, а между ними огромное пространство, на котором были разбросаны книги, по-видимому те, что покинули шкаф. И было их огромное количество. - Прости, у меня тут немного... немного... свой порядок... я бы не назвал это беспорядком... Он задумался и остановился, жуя крекер. - Мой личный порядок в хаосе. С гордостью сказал он, перешагивая через книги прямиком к дивану, и я, неуклюже следуя его шагам, плелась следом. - Ну, к чему тебе было знать, чем я занимаюсь по выходным? Он плюхнулся на диван через спинку, отчего чуть не растерял крекеры и вопросительно посмотрел на меня. И вот, под пристальным взором господина надзирателя, я пыталась собственно и понять, что же за странное чувство сподвигло меня на сей несвойственный моей ленивой натуре поступок: выйди в выходной из дома, да ещё и в гости. - Просто так... Пробормотала я, плюхаясь так же на диван. Только сейчас замечаю, что одет Лен весьма странно. Нет, не так. Как-то по-детски. Потёртый джинсовый комбинезон и большая футболка с улыбающейся пандой. Если подумать, я впервые вижу его не в школьной форме. - Неужели ты делаешь что-то просто так? Прищурившись, но с улыбкой сказал он. - Не поверишь... И вообще! Я пришла, чтобы узнать, что ты делаешь по выходным! Так займись уже чем-нибудь. Проворчала я, пристально всматриваясь в его тёплые, но слишком синие глаза. Говорят, глаза - зеркало души, выходит, его душа - царство вечного тепла? - Ну... Протянул он, посмеиваясь. - Я ничем особенным и не занимаюсь. Смотрю фильмы, - он вытянул одну руку вверх и начал загибать пальцы второй,- читаю книги, безвозвратно отдаю часть своей жизни бесполезному занятию - сидению в интернете... ещё я рисую и... пожалуй, все. Окончив со своим подсчётом, он снова принялся уплетать крекеры. - Немедленно покажи мне свои рисунки. Приказным тоном сказала я. - Ты на них лежишь. Как-то слишком уж безразлично для человека, чьи рисунки сейчас находятся под сорока трех килограммовым прессом, отозвался он. Поднявшись на локтях, переворачиваюсь на живот и начинаю рассматривать рисунки, что за всё время хранения подо мной ничуть не помялись. - Миленько...Это Мику? Киваю на небрежный набросок портрета девушки, что так по-странному похожа на Мику. - Убогенько. Да, это Мику. Отвечает он, кидая ненавистный взгляд на свои работы. - А зачем ты рисовал Мику? Медленно и задумчиво спрашиваю я, перебирая остальные рисунки. - У неё яркие и выразительные черты лица. Мику было много, но больше было миловидной девушки, поначалу я подумала, что это Лен, но зачем ему рисовать самого себя с такой длиннющей шевелюрой, верно? - Ого! Ты и меня рисовал... Вообще-то, мог бы и получше... - скептически проворчала я, морща нос, но всё же приятно, чертовски приятно, да и не так уж и плохо. - Неужели у меня тоже яркие черты лица? - поворачиваю голову к нему. - Т-ты очень красивая, Р-рин, - краснея, немного нервно пробубнил он. И чего он вечно краснеет? - Спасибо, - с улыбкой отвечаю я, - А кто эта миловидная девушка? Её тут много... и на тебя так похожа, - подношу рисунок к его лицу, точно сверяясь. Невероятно похожи! - Не важно. Вдруг слишком резко говорит он, отворачиваясь. Не помню, чтобы хоть раз он был так резок со мной. Может, первая неудачная любовь или что-то вроде того? А как же сходство? - Важно! Возразила я, требуя правды. - Это долгая история, совсем не интересная, крайне печальная... Он покачал головой, явно не желая мне её рассказывать. - Мы никуда не торопимся, - оборвала его я и приняла сидящее положение. - Вещай, товарищ. Он тяжело и недовольно вздохнул, точно я посмела без спроса войти в его тёплое королевство и заставила вспомнить о том, что он любил и не любил одновременно. Точно та девушка была ему очень дорога, но ему уже давно стоило проститься с ней, но он не мог, отчего вечно возвращался к ней, возводя прекрасный образ её на бумаге. - Когда-то. Давным-давно. Не так давно, чтобы все забыли, но и не так, чтобы все помнили детали, - начал он, то и дело вздыхая, точно говорить ему об этом и хотелось, но что-то мешало. Вероятно, слёзы, что уже блестели на дне его синих глаз. - И в ту пору на свете жила девушка, что работала танцовщицей. И не было девушки прекраснее её нигде на этой земле от запада до востока и от севера до юга. И красота её была так прекрасна и так возвышена, что считали её не иначе как ангелом, если, конечно, их посылают в эту обитель разврата и порока... И однажды один мужчина, опьянённый скорее её красотой нежели хмелем, решил забрать этого ангела к себе, заперев его в клетку из золота. Но она воспротивилась, не желая принадлежать кому-то столь ужасному, как этот господин, но она зря думала, что её мнение играет роль в её судьбе. Тот господин похитил танцовщицу, навсегда сделал её рабыней. Так пал прекрасный ангел... Он чуть улыбнулся, замечая моё волнение. - Нет, этот ангел не та девушка. Вздохнув с облегчением, я принялась дальше слушать его рассказ. - И вот вскоре у ангела появились ангелочки: мальчик и девочка одного возраста. Дочь была прекрасна, подобна своей матери, а сын больше походил на отца. Характер первого ребёнка - девочки - был кроток и добр, она никогда не говорила кому-либо плохих слов и старалась угодить всем, кого только знала. Она была истинным ангелом, таких больше никогда не будет. А сын был груб и своенравен, он видел в своём отце идеал, и старался быть во всём похожим на этого ужасного господина. Он так же бил свою сестрёнку, подобно тому, как отец поднимал руку на мать. Это было ужасно. В той семье не было любви, не было заботы, тех, что присущи почти всем семьям. И лишь юный ангел питал ко всем неподдельную любовь и нежность... И вскоре на свет появился третий ребёнок этой семьи. Но, видишь ли, ангелу в клетке было тесно, и за мимолётную свободу она поплатилась честью, родив ребёнка от чужого мужчины. Господин, не желая терять имя, запретил своему ангелу даже думать об аборте, ведь это могло серьёзно пошатнуть репутацию порядочного семьянина и достойного господина. Роды были тяжелыми, да и годы этой достойной леди брали своё. Третьему ребёнку повезло во много раз меньше, нежели двум первым, даже слуги насмехались над ним и винили именно его в том, что ужасный господин и достойная леди ссорятся каждую минуту своей скоротечной жизни, хотя причиной был вовсе не он. Но для него это было неважно, он был готов терпеть всё унижение, все побои и ругань, покуда его ангел будет рядом. Она - его старшая сестрица - была единственной, кто любил его так чисто и нежно, и он платил ей той же лаской и заботой в полной мере. И, насколько бы не страшна была реальность, что окружала их, этим двоим было нечего бояться, ведь они были вместе, а, выходит, не так уж всё и плохо. И мальчик был готов отдать всё за улыбку своего ангела, а та была всегда рада видеть своего милого братца, единственного, кто отвечал нежной улыбкой на каждое её слово... Но однажды... в зимнюю ночь достойная леди и ужасный господин не по воле, а по нужде отправились на какой-то чрезвычайно важный приём, взяв свою дочь с собой, и они бы с радостью взяли своих сыновей, но та зима была холодной и на редкость жестокой, так что мальчишек подкосила необычайно сильная простуда... И, увы, никому из тех, кто сел в ту непроглядную ночь в тот черный автомобиль не суждено было посетить этот приём. В ту ночь оба ангела вернулись туда, откуда и прибыли, а ужасный господин, я надеюсь, сполна заплатил за свои поступки... Как оказалось, он умер банкротом, оставив осиротевших детей без всякого наследства, так что они едва ли нашли деньги на похороны. Вот так-то. Всё исчезло. И дом, и злодей, и ангел... Старший брат приютил младшего у себя, проявив невероятную, нет, даже немыслимую доброту. Впрочем, обоюдная ненависть и презрение давно угасли, оставив после себя лишь холодное безразличие... Часто мальчик жалел, что слишком мало нежных слов говорил он своему ангелу, слишком редко говорил, как сильно он её любит. "Нет раскаяния более жестокого, чем раскаяние бесполезного"*. И мальчишка, которому едва стукнуло десять, столкнулся с самой страшной вещью в мире, о которой дети его возраста редко задумываются... Надеюсь, там ангелу намного лучше. Так он и окончил свой рассказ. И какая-то странная, печальная жалость плащом легла на мои плечи. Он не нуждался в этой жалости, это было ясно, но всё же мне хотелось обнять его и сказать нечто утешительное. Хотя, что сказать после этого рассказа я и вообразить себе не смогла. Но теперь было ясно, почему он так не хотел рассказывать эту печальную историю, что хранят в себе стены его тёплого, светлого королевства. - Лен... а этот мальчик сейчас счастлив? Робко спрашиваю я, крепко сжав его руку в своей ладони. На его лице, до сей поры весьма задумчивом и каком-то потерянном, появилась нежная улыбка. - Именно сейчас он очень, очень счастлив. - Тогда я очень рада за этого мальчика. И рада, что я встретила этого мальчика, потому что он очень сильный мальчик, несмотря на то, что намного ниже меня ростом. И я знаю, что этот мальчик теперь не одинок, нет, теперь он никогда не будет одинок. С жаром говорила я, на что Лен нежно улыбался, по-видимому, мальчик тоже был рад встрече с матерью вселенского добра. - Может быть, ты хочешь чай? Спросил он после недолгой паузы, я послушно кивнула, и он скрылся в тёмном коридоре, оставляя меня наедине с кучей книжек и своими мыслями. Впервые я посмотрела на Лена не как на маленького, несуразного мальчика, а как на сильного человека, в душе которого хранится такая печальная история. Почему-то все мои страдания как-то стразу уменьшились в своих размерах, и всё вдруг стало каким-то неважным. Просто иногда, выслушав человека, можно намного больше вынести для себя, нежели если выговориться ему. И, наверно, в то мгновение Лен стал для меня самым настоящим, пускай ещё юным и неумелым, рыцарем. Пока он делал чай, я решила, что ничего плохого нет в том, чтобы оглядеться в его комнате, к тому же на полу я приглядела массу увлекательных вещей помимо книг. Осторожно перешагивая через книги, я шла к шкафу, из-за которого выглядывало нечто деревянное и, наверно, весьма интересное. - Граммофон?! Не веря своим глазам воскликнула я, заглядывая за шкаф. Серебристая труба с витиеватыми узорами на концах точно смотрела на меня старым и мудрым взглядом, так что я поспешила перевести взгляд на квадратный корпус из светло-рыжего дерева с резными узорами цветов. Робко присев напротив него, я нерешительно протянула руку. - Позволите, сэр? Вежливо спросила я, проводя длинными пальцами по изящным узорам на гладком, но местами пошерканном от времени дереву. - Хочешь что-нибудь послушать? Я слегка вздрогнула от такого внезапного появления Лена. Бесшумный ниндзя, черт бы его побрал. Когда он только вошёл? - А можно? Спрашиваю я, поднимая голову вверх. Я никогда не видела граммофон в живую, куда там слышала. - Конечно. Он улыбнулся и, поднявшись на носочки, оглядел комнату, после выругался на "свой порядок в хаосе" и принялся искать пластинки, поднимая каждую книжку и листочек. - Нашёл! После недолгих, но кропотливых поисков, воскликнуло чудо, бережно поднимая с пола большую и плоскую коробку и ругая себя за такую неопрятность. - А откуда он у тебя? Поинтересовалась я, наблюдая, как Лен осторожно вынул щелочную пластинку из коробочки и ставил её в граммофон. - Когда мы переезжали, я забрал его из кабинета отца, прихватив немалую коллекцию пластинок. Он был очень дорогим, и мне подумалось, что продай я его, я бы выручил много денег, но потом мне стало как-то жаль его, вот и оставил себе. Он улыбнулся, когда из серебряной трубы стали доносится первые звуки музыки. - Marie Laforet – Toi Mon Amour, Mon Ami. Прочитал он название на крутящейся пластинке. - Не окажите ли мне честь, не потанцуете ли Вы с неумелым рыцарем? Прошептал он, поднимаясь во весь и рост и протягивая мне руку. - Неуклюжая принцесса всегда к вашим услугам. Вежливо и с улыбкой ответила я, кладя свою руку на его ладонь. Неудобно всё же танцевать с человеком ниже тебя, но весьма забавно. Ни Лен, ни я в равной мере танцевать не умели, поэтому вскоре неуклюжий вальс превратился в нечто ещё никогда и никем не исполняемое, к тому же разбросанные на полу вещи делали наш танец ещё более неуклюжим. - Ты совершено не умеешь танцевать. Смеясь, проговорила я, разворачиваясь на носочках, дабы не наступить на маленькую шкатулку. - Ровно, как и ты. Так же звонко смеясь сказал Лен, повторяя тот же манёвр, что и я. И пока музыка не затихла, мы, перескакивая через книги и прочие разбросанные на полу вещи, пытались изобразить нечто хоть отдалённо похожее на танец. - Благодарю. С поклоном сказал Лен, отпуская мою руку, как только перестала играть музыка. - Не стоит. Почтительно сделав реверанс, вежливо сказала я. А после мы принялись, сидя на полу у панорамного окна, пить уже остывший чай с оставшимися луковыми крекерами. - А почему небо грустит, Лен? Спросила я, глядя на всё то же липкое небо, которое, точно застоявшаяся вода в болотах, не позволяет сменить себя чему-то новому. - Может быть, оно просто скучает по далёкому солнцу? Или звездам? А, быть может, небо не считает нужным больше быть красивым, а быть может и что-то ещё, чего мы ни-когда не узнаем... Печально сказал он и, отложив чашку в сторону, поднялся на ноги. - Я хочу тебе кое-что подарить, Рин. Он поднял с пола шкатулку, которую мы чуть не раздавили, и, вновь поругав "свой порядок в хаосе", присел на прежнее место. - Вот, держи, - он протянул мне маленькую, складную подзорную трубу золотистого, но местами почерневшего цвета. - Ты ведь не любишь серое небо, верно? Но если смотреть в эту трубу - всё будет казаться золотым, а ещё если добавить щепотку воображения, то на лицах людей ты сможешь разглядеть улыбки... Я поднесла трубу к лицу и взглянула в неё. Видимо, в ней было стекло желтого цвета, потому что на что бы я не посмотрела - всё окрашивалось в ярко-желтый цвет. Точно в городе из золота. А грязное небо походило на большой чан с жидким золотом, которое, несмотря на то, что чан был перевёрнут, не выливалось, хотя маленькие капли его всё же падали на асфальт и плоские крыши домов, разливаясь небольшими лужами золота. И я видела, как золото ручьями стекало в сточные канавы, как золотые листья падали с деревьев и прыгали на золотом тротуаре. - Лен, твой дом похож на лавку волшебника. Зачарованный граммофон, что заставляет людей пускаться в пляс, подзорная труба, что обращает всё в золото. Признавайся, где ты держишь дракона? Задумчиво протянула я, наставляя трубку на него. - Золотой мальчик. Причем во всех смыслах. - Дракон? Ах, нет-нет, - он покачал головой и со всей серьёзностью, какая только может быть у мальчишки двенадцати лет, продолжил. - Но когда-нибудь я, с превеликой радостью, познакомлю тебя с псом-оборотнем, что живёт у меня под диваном. - Я буду ждать... Прошептала я, продолжая рассматривать "золотой город". Мы долго сидели у окна, болтая о том многом, что стучалось, а то и без стука влетало в наши безумные головы. Он рассказал мне почти о каждой книге, что лежит на полу, он точно знал, где и какая лежит книга, именно поэтому он называл это порядком. Напольная библиотека. "Внешний хаос скрывает в себе порядок," - так сказал он. Его любимые книги лежали у дивана, а самая-самая любимая, "Вино из одуванчиков" Рея Брэдбери, почетно стояла на шкафу. Лен любил собирать маленькие и красивые безделушки: три фарфоровые статуэтки балерин стояли в углу, нежно-розовые венки из искусственных цветов можно было найти за шкафом и у дивана, на три пары резных часов из тёмно-красного дерева можно наткнуться, блуждая за дверью и у окна и это ещё не всё - но главное: он точно знал, что и где лежит. Удивительно! Три пары часов пробили ровно десять, но мне вовсе не хотелось уходить из этого странного дома. Такого серого и холодного снаружи и такого светлого и тёплого внутри. Я лежала, почти засыпая, на диване, положив голову на колени Лена. Мы смотрели фильм, кажется, он назывался "Вечное сияние чистого разума". Не поверите, но у Лена почти не было триллеров или ужастиков, которые, я думала, обожают все мальчишки. Драмы, мелодрамы, фантастика, мюзиклы и пьесы, но никаких триллеров. Пожалуй, самый несуразный мальчишка из всех, что я встречала, который любит луковые крекеры, мелодрамы, красивые безделушки, добрые книги, старые вещи и нежную музыку. Золотой мальчик. Вибрация в заднем кармане телефона заставляет меня окончательно проснуться, прогоняя дремоту забавной мелодией на телефоне, которую я так редко слышу. Это Неру, которая сообщает мне, что не придёт ночевать домой, вероятно, осмотр кают удался на славу и его собираются продолжить, вот только к чему мне это знать? Следом ещё одно напоминание, что завтра ровно в семь часов утра прибудет та, чьё имя я не хочу произносить ни вслух, ни в мыслях. Впрочем, я тоже домой не собираюсь. Ни сегодня, ни завтра. - Кстати, не окажите ли Вы мне услугу? Сонно спрашиваю, переворачиваясь так, что видеть лицо Лена. - Что Вас тревожит? Спрашивает он, смотря на меня сверху вниз. Так непривычно смотреть на него снизу вверх. - Можно, я сегодня переночую у тебя? Он удивлённо смотрит на меня, после чего протягивает своё добродушное "конечно". Перед сном мы ещё раз выпили чаю, и к двенадцати часам меня укладывают на белый диванчик спать, накрывая тёплым, пуховым одеялом, а мой юный рыцарь садится рядом, сторожа мой сон и читая мне какую-то невероятно добрую книгу, коих у него очень и очень много. Перед сном он всегда читает, порой даже до самого утра, теперь я знаю, чем он занимается по ночам. Чудо, рыцарь и просто золотой мальчик. И под этот ласковый голос я засыпаю, напоследок ловя себя на мысли, что порой выходить из дома в воскресный день может быть даже и полезно. Первое, что я увидела, как только открыла глаза - лицо своего чуда. Он заботливо подталкивал одеяло под моё озябшее тело. Просыпаться всегда холодно, так что этот добрый жест внимания был весьма кстати, особенно моим оледеневшим плечам. - Спи, ещё рано. Прошептал он, как только я хотела спросить, который сейчас час. - Из тебя бы вышла отличная мама... Сонно пробурчала я, зарываясь носом в подушку. Действительно, как часто мамы делают такие нежные мелочи для своих неблагодарных, но любимых детёнышей. И для меня, девочки, которой впервые за четырнадцать лет жизни подоткнули одеяло, этот жест внимания таил в себе столько заботы и нежности, что сложно даже вообразить. Встала я только через час, по-моим подсчётам. И завтрак, состоящий из омлета, гренок, апельсинового сока и кофе, что, согласитесь, немало, был уже на столе, а точнее на полу у окна, где вчера мы пили чай. И быстро расправившись с ванными процедурами, я поспешила к завтраку, надеясь, что он ещё не остыл. - Почему мы так рано? Спросила я, глядя на часы, что стояли справа от меня. Только шесть ноль три! Я ещё сны свои видеть должна. - Британские учёные доказали, что люди, что спят больше четырёх, но меньше восьми часов, живут намного дольше, нежели любители понежиться в кроватке до двенадцати. Сказал Лен, допивая кофе. Как он так быстро ест? - К тому же тебе нужно сбегать за формой или ты в школу не собираешься идти? Точно! Форма. Как я только о ней забыла, хотя, нет, лучше б и не вспоминала. Не хочу в школу. Опять эти люди, эти лужи. Мне так спокойно и уютно тут у окна. Точно у большого черно-белого телевизора, где день ото дня показывают один и тот же фильм, но мне это нравится. Нравится беседовать с моим чудом, нравятся его милые странности и эти разбросанные безделушки с книжками мне тоже нравятся. Мне очень полюбились всё эти его милые странности. - Давай прогуляем? Он лишь рассмеялся, а потом строго ответил "нет". И вскоре мы уже вышли из дома на холодную, покрытую утренним туманом, почти безлюдную улицу. Я побрела домой, а он в школу. Так и началась моя новая рабочая неделя, вовсе не так плохо, как предыдущие. И лишь скорый приезд матери омрачал это прекрасное утро. * - цитата из книги "Оливер Твист", если это вдруг кому-то нужно.