Неуклюжая Принцесса и Неумелый Рыцарь.

Люди не могут быть плохими или хорошими. Человек, по сути своей, существо сложное и неоднозначное, человек - слишком сложный, чтобы величать его плохим или же хорошим. Мы можем лишь разделить поступки человека на плохие и хорошие. Если поступок принёс пользу, выходит, он - хороший, а наоборот - плохой. Каждый хоть однажды в жизни совершает хороший и плохой поступки, но это вовсе не значит, что человек, совершивший тот или иной поступок, стал таковым. Нет, вовсе нет. Люди - слишком сложные, чтобы судить так о них. Впрочем. Не важно, какие вы. Хорошие, плохие. Белые, черные. Добрые, злые. Вежливые, грубые. Красивые, уродливые. Не важно. Я ненавижу всех одинаково. У нас демократия, никаких проявлений дискриминации! Все имеют одинаковые права на мою ненависть вне зависимости от пола, расы, вероисповедания, образа жизни и чего-либо ещё. Хотя, нет, пожалуй, есть одно чудовище, одно имя которого у меня вызывает прилив гнева. Неунываемый умник с аккумулятором в заднице. Тот, кого я точно когда-нибудь забью плоским садовым инструментом до смерти, утоплю в его же шести литрах крови, вспорю ему брюхо и скормлю его Йорику, а потом устрою скромные похороны, помянув ублюдка его же внутренностями. Так вот. Это я всё к чему: чудовище заболел! Вот взял и свалился с самой обычной простудой. Говорящие сиськи, ну, или Мейко, сказали, что он задержался допоздна в школе, а потом попал под жуткий ливень! Вот мне интересно, что такого он делал в этой проклятой Богом и сотворённой самим Люцифером школе? Обязательно спрошу, когда тот выздоровеет, а ещё подарю ему зонт! А лучше два, и на шею повешу, чтобы везде носил. И вот, стоя у самого края школьной крышы, я рассуждала на тему, как мне наказать моего ручного зверька за внеплановую болезнь, облокотившись о ржавый, изрядно шатающийся, местами поломанный, порядком скрипучий и давно требующий ремонта бордюр. К слову сказать, я была не одна. Причина сбоев моего сердечного ритма сидел на этом самом бордюре, который при каждом порыве сильного ветра шептал мне о своей скорой смерти. И мне жутко не нравилось, когда он тут сидел, а сидел он тут постоянно. Он лениво вытянул руки вперёд, разминая пальцы, а моё сердце пару раз бешено ударилось о рёбра, словно желая схватить его и уберечь от такой нелепой смерти. - Слезай-ка ты отсюда. Хватаю его за край длинного пиджака, точно это как-то поможет ему при падении. - Неужели милая юная леди заботится обо мне? О, какая поразительная сообразительность! Знал бы ты, ка-к я о тебе забочусь, а знал бы, сколько думаю, та-к вообще! И что за дурацкие вопросы. - Просто, если ты свалишься, то меня могут посадить за решётку, подумав, что это я тебя столкнула. Тяну его за пиджак, и он, хоть и нехотя и ворча, перекидывает ноги через бордюр, спрыгивая на крышу. - Так намного лучше. Улыбнувшись, говорю я, на что получаю невнятное бормотание и недовольную улыбку. Он упирается руками в бордюр, и снова его закрытые глаза смотрят на небо. Почему твои глаза почти всегда закрыты? Что ты там видишь? О чем ты грезишь, мой милый, милый мой принц? Мне всегда казалось, что ты видишь там другое небо, не такое грязное, как это. Казалось, что ты видишь там свой маленький, идеальный мир. Как жаль, что я не могу так. Не могу вообразить себе другой мир. Но, может, когда-нибудь ты покажешь мне свой мир? Мы с ним знакомы почти полторы недели. Забавно, но я так почти толком ничего о нём и не знаю, хотя, может оно и к лучшему. Почему-то мне не хочется рушить этот странный образ любителя булочек с корицей и мокрых крыш. Солнце вблизи - тоже просто огненный шар. Мне бы не хотелось, чтобы с ним было так. Туманный и расплывчатый образ мне привычнее, чем близкий и понятный. Нет, пусть всё будет именно так. Именно эти встречи на крыше, вместо скучный алгебры и биологии. Именно эти молчаливые беседы. И эти безмерно красивые закрытые глаза. - Милая юная леди... Бархатный голос над самым ухом зовёт меня. Как мне нравится это его протяжное и немного насмешливое "милая юная леди". - Вся во внимании. Говорю я, повернувшись корпусом к нему. Нежно-голубой и ярко-зелёный. Я никогда не видела глаз прекрасней этих. До чего ж красивая мутация. И такой чертовски выразительный взгляд, до костяшек пробирает. А если он смотрит на меня, выходит ему в голову пришло что-то инетерсное. - Я тут подумал: вот чего мы сидим на этой проклятой крыше? Может, сходим куда-нибудь. Пора бы уже выбираться с неё. Задумчиво рассуждал он, приложив большой и указательный пальцы к подбородку. - Для начала тебе бы и не мешало хоть раз на уроках побывать. Пессимистично отвечаю я, разом обломав его радужные мечты. - Был. Ничегошеньки там интересного нет. Больше эту ошибку повторять не стану. Глупости эти твои уроки. И тебе не советую этими глупостями голову засорять. Получаю лёгкий тычок указательным пальцем в лоб. Вредина. - Выгонят ведь. Вздыхаю я, повторив за ним, тыкаю в его лоб пальцем. Только вот мне приходится встать на цыпочки. Почему он такой высокий? Неру всегда говорила, что такие люди в детстве "растишки" переели. И я верила. Маленькая идиотка. - А вот и нет! И всё тут! Мы уходим гулять, нечего тут сидеть, пора бы и мир повидать. Резко хватает меня за запястье и быстрым шагом идёт к выходу, ведя меня следом. И я бы с радостью возразила, сказала, что глупо удирать в разгар учебного дня по коридорам, кишащим учителями, но как-то плевать. Мать вселенского добра заслужила отдых! Прячась по углам, мы тихо пробирались по коридору, боясь быть замеченными безумным директором или его шавками, но, к счастью, нам повстречался лишь малыш из второго класса. Я ласково предупредила его: мол, если расскажет, однажды на крыльях ночи к нему придёт ангел смерти и нежно будет проводить по его детской коже острым лезвием серпа, вырисовывая странные символы, а он, задыхаясь от боли, будет звать на помощь мёртвых отца и мать, а после ангел заживо съест его мягкую, сытную плоть, запивая шестью литрами крови. Думаю, он ничего никому не скажет, надеюсь, он вообще сможет говорить. - Куда мы, собственно, идём? Робко спрашиваю я, когда мы минуем зону чрезвычайной опасности. - Как куда? - он возмущённо посмотрел на меня, точно я задала один из самых глупых вопросом и ответ ясен, как белый день. - Мы идём гулять! Нервно сказал он, хватая меня за рукав школьного пиджака и волоча по разбитым дорожкам за собой, в каком-то неизвестном мне направлении, вообще не взирая на мои претензии и возмущения. Я себе прогулки как-то по-другому представляла. Хотя, на самом деле, я впервые гуляю с кем-то. Вот так вот просто. Без цели и смысла. Немного непривычно, но мне нравится. Только не когда тебя безвольно тащат куда-то. Но как выяснялось, мы топали в магазин сладостей. И как бы сильно я не хотела, не старалась ничего не узнавать о Пико, этого у меня точно не выходит. Оказывается, он обожает сладости. Наверно, у него к сладостям, как у меня к посуде. Неутолимая страсть, желание слиться воедино, ну просто невозможно существовать вдали от предмета воздыхания. Это страшно, если честно. Засыпать и видеть перед глазами лишь изящные изгибы кружек, мечтать прикоснуться, но знать, что вы слишком далеко, кухня и спальня, как две галактики, и лишь маленькая ниточка коридора разделяет вас, но ночью это нить обращается металлической цепью. Это больно. Думать лишь о ней, быть верной лишь ей одной, но знать, что каждый раз, когда к вам приходят гости, она безотказно отдаётся всем, кто только её пожелает. Фраза "ой, мне чай вон в ту зелёную кружку" всегда будет вызывать во мне прилив ненависти и негодования. Это невыносимо. Каждый раз, видя посудный магазин, хотеть заняться вооружённым грабежом. И... Так, всё. Кагамине, возьми себе ноги! Себя в руки! - Хочешь леденец? - я хочу тарелку. - Ты какая-то грустная? - я тарелку хочу. - Это из-за прогула? - хочу тарелку я. Пико так волнуется, а я тарелку хочу. Голос такой беспокойный. Мне немного приятно, но всё же я очень хочу тарелку. У него глазки такие заботливые. Протягивает мне леденец и улыбается, мол, на, не грусти, возьми. - Я не люблю сладкое. Отрицательно киваю головой и мягко улыбаюсь. Зачем я вообще об этой посуде подумала. Это мания, господа. У меня ломка. Нужна доза. И видели бы вы его лицо. Наверно, признайся я ему, что я - Бетмен, он удивился бы меньше. Чуть было леденец не уронил. - Не любишь? Как?! Это вообще возможно? Что ты за человек такой? Заверещал он, прикрыв рот рукой от изумления. Он ещё долго говорил мне, что это неправильно, и нужно быть хорошей девочкой, уплетать сладости за обе щёки. Но ничего не попишешь. От одного ощущения чего-то сладкого на языке меня выворачивает. Нечто необъяснимое, просто всем нравится, а мне нет. И ничего странного в этом нет. Кто-то не любит таблетки, кто-то горький шоколад, кто-то не ест мясо, кто-то кушает невинную детскую плоть, а кто-то не любит сладкое. Это норма! Мы шли, храня дружелюбное молчание. Иногда, смотря на него, я задумываюсь, о чём он молчит? Может, он о чём-то мечтает? Может, хочет что-то спросить, но не знает, как начать? О чём молчат его губы? Что там, за этим молчанием и опущенными веками? А там целый мир. Мир, о котором я так почти ничего и не знаю. Многие люди хотят читать чужие мысли. А мне бы и в своих разобраться. То мне грустно. То весело. То я и знать о нём ничего не хочу, то мечтаю окунуться в него с головой, забыться в его мире. Стать его частью. Так нелепо. Он ведь и не знает обо всём этом. Хотя, может оно и к лучшему? Иногда он что-то мне говорил, а я как-то не особо вникала в смысл этих фраз. Почему-то стало так грустно. Но почему? Не знаю. Вот уж точно, что я ненавижу, так это своё настроение. Какого черта оно так быстро взберется на вершину мира, а потом так глухо падает вниз и царапает коленки. В кого я превращаюсь? Ещё чуть-чуть и я стану одной из этих инфантильных сучек. Трагично. Его голос. Бархатный. Нежный. Его голос - лучшая музыка для моих ушей. Какой бы бред он не нёс, я буду слушать его вечно. Его голос пропитан заботой и лаской. Его голос - самый лучший, потому что он - самый лучший. - Ты очень грустная! Ну же, улыбнись! Говорит мне самый лучший голос на свете. Пико треплет мои щеки. Совсем не идеальные щеки. Ужасные, пухлые щеки. А вот он идеален во всём и всегда, двадцать четыре часа в сутки, семь дней в неделю. Эти глаза, острые скулы, к которым я даже боюсь прикоснуться, нечаянно поранясь, его белая кожа, эти бледные, персиковые губы. В нём всё идеально. Без исключения и без остатка. И почему-то от этого мне ещё грустнее. Кажется, что у меня вообще не осталось шансов. Хотя их, ровным счётом, никогда и не было. Я это понимаю. Слишком хорошо понимаю. - Так, юная леди! Если хотите строить кислые мины, то делайте это в школе, там самое место! Он резко схватил меня за руку и, вытянув мою несчастную лапку, прокрутил по часовой стрелке. - Ладно-ладно. Беззлобно проворчала я, отнимаю свою лапку. И снова чувствую, мои щёки - пунцовые. Эх. И мы зашагали дальше. По-прежнему перекидываясь лишь парой фразочек. А можно ли это назвать свиданием? Глупо. Это - дружеская прогулка. Хотя, даже не так. Мы просто прогуливаем школу, не более. Он рассказывал мне интересные истории из своего детства. У него есть черепашка - Мириам. Он обещал, что познакомит нас. Буду ждать с нетерпением. Сидя на лавочке в парке, мы ели мороженое. Он ел шоколадное, его любимое, а я - фисташковое, единственное, что не вызывало у меня приступы рвоты. - Будешь много есть - станешь жирным, - сказала я удивлённо, когда он распечатывал уже пятое мороженое. - И больше не будешь таким симпатичным. Куда в него лезет? - Ты считаешь меня симпатичным? Удивлённо переспросил он, вскидывая брови. Думай - говори. Так и никак иначе, пора бы запомнить это. Но, всё же, не подумала - ляпнула, намного интереснее, верно? Поворачиваюсь к нему и, пристально посмотрев в глаза, отламываю кусок от почти нетронутого мороженого и, чуть подавшись вперёд, размазываю зеленое мороженое по его лицу. Не растерялась, нашла, что сделать. А тот бедняжка в недоумении. Хлопает ресничками, а капли подтаявшего мороженого капают на его брюки. И это так... Так забавно! Приступ смеха накрывает меня с головой. И я, не щадя живота своего, расхожусь в диком смехе. - Идиотка! Бубнит он, вытирая ладонью лицо. - Чего ты ржешь? Чувствую, щеке холодно. Провожу рукой. Черт. Шоколадное мороженое. Ну всё, он напросился! Вскакиваю на ноги и, отломав ещё кусок мороженого, швыряю его в Пико. В яблочко! Теперь его волосы зелёные. Хи-хи. - Ну держись! Хохоча, кричит он мне вдогонку и сломя голову несётся следом, по пути стряхивая мороженое с волос. И уже к полудню. Мы были в этом мороженом сверху до низу. Моя черная юбка окрасилась всеми цветами радуги, ровно так же, как и его брюки. Но, черт подери, мне плевать! Вот так глубоко наплевать! Наплевать, что я вся липкая, мокрая и грязная. Мне ещё никогда не было та-к весело. Как дети, ей богу. - У меня есть салфетки. Говорю я, косо посматривая, как он облизывает свои измазанные брусничным и вишневым мороженым руки. - Да ну, так не интересно. Он хитро улыбнулся и, резко схватив мою руку, провёл языком от локтя и до самого кончика указательного пальца. - Шершавый... Как у кота... Прошептала я, густо краснея. Вот зачем нужно было это делать? - У тебя ещё апельсиновое осталось! - Идиот! Я закатила глаза и состроила недовольную мордашку, забирая свою руку обратно и тщательно протирая её салфеткой. И, наверно, где-то в глубине души маленький огонёк надежды слегка колыхнулся от прилива свежего воздуха, стал пылать чуточку ярче. - И куда мы сейчас? Спросила я, пристёгивая на телефон странный брелок в виде мишки - приз за пятнадцать упаковок мороженого. - Знаешь, мне нужно кое-куда... По делам. Ничего особенного, просто заскочить к другу. Если хочешь, пошли со мной? И понять бы по этому блеску в бездонных глазах: хочет он, чтобы я шла с ним или нет? Мне не хочется с ним расставаться, снова утопать в лужах. Когда я рядом с ним, я не вижу серого неба, не вижу луж. Серый цвет исчезает. Глупо так, но всё же. - Если твой друг не будет против, то я с радостью. Он ответил лёгкой улыбкой, что я приняла как добрый знак. По пути мы зашли в ещё одну лавку сладостей. Он купил странное печенье в форме корон и звёздочек, окрашенных всеми цветами радуги. Странный у него друг, раз находит это вкусным. Пико всю дорогу молчал, но было видно, что он с нетерпением ждёт встречи с этим его другом. Так волнительно сжимал пакет с печеньем, глаза блестели, он то и дело закусывал губу. И от этого мне ещё больше хотелось познакомиться с его другом. Какой же он? И какого же было моё удивление, когда мы оказались у дверей кардиологического центра. Его друг болен? Или врач? А тем временем Утатане не медлил и, тащя меня за руку, шел к нужному кабинету или палате. Странно. Это частная клиника для больных сердцем людей. Слышала, тут лежат лишь самые безнадёжные случаи. Не завидую я им. И его другу тоже. И затормозили мы только у тридцать пятой палаты, дверь которой была обклеена разноцветными звёздами, вырезанными из цветной бумаги. Очень, ну, очень странный друг. - Моя королева! Радостно вскрикнул Пико, не стуча врываясь в палату. Девушка. Длинноволосая девушка. Красивые волосы. Точно шелк. Пышные и кудрявые до самого пояса. Одна половина - темная, точно горьких шоколад, а другая - белая, точно белый шоколад. Три пряди на короткой челке покрашены в синий, розовый и желтый цвета. Милая девушка. Красивый восточный разрез медовых глаз. Аккуратные, женственные черты лица. И огромная, счастливая улыбка в пол-лица. Друг, значит... - Ты пришёл! Рассмеялась она, прикрывая рот рукой. - Разумеется. Он прошёл в палату и присел у маленькой тумбочки. - Я же просил не снимать её! Проворчал он, достав из тумбочки маленькую золотистую корону, увенчанной кучей больших камней. - Так-то лучше. Добродушно сказал он, надевая корону на эту девушку. И единственное, что я могла вымолвить на тот момент, - приглушённое "принцесса". Волосы, взгляд, улыбка, да даже корона. Она походила на ту самую принцессу, какой мечтает быть любая маленькая девчонка, читая сказки братьев Грим. Какой мечтала быть и я. - Ах, да! Это - моя милая юная леди! Пико схватил меня сзади за плечи и провёл в палату. - Очень п-приятно, Рин. Я едва улыбнулась ей, а в ответ получила ясный, звонкий смех и нежную улыбку. - Галако, мне тоже очень приятно. Пико мне о тебе мно-го говорил! Спасибо, что приглядываешь там за ним. И, наверно, не нужно быть Холмсом, чтобы догадаться, что этих двоих связывает далеко не дружба. Это же элементарно. Он смотрит на неё, почти не моргая, хотя обычно его глаза закрыты. Он говорит с ней взахлёб, а со мной больше предпочитает молчать. И этот взгляд... Преисполненный любовью и самой теплой на свете нежностью. Я завидую и ревную. Глупо. Я ведь понимаю, что моя любовь и рядом не стояла с их. Кардиологическая клиника. Коляска в углу комнаты. Куча цветных проводков, жадно тянущихся к её рукам. Шепот приборов. И её звонкий смех. Долго ей ещё осталось? Отсюда мало кто выходит. Боюсь даже представить, насколько же тяжёлое его сердце. И мне не дано его облегчить. Не мне. Не ему. Но знаете, если уж он не будет моим, то лучше доверить его хрупкую душу этой костлявой девушке с короной на голове, что так похожа на принцессу из той самой детской сказки. Он бурно рассказывал ей о своей неприметной жизни, а она взахлёб слушала его. Ей было интересно всё, до мелочей. Интересно, давно она тут? Скорее всего, да, уж больно большой интерес она проявляла к малозначительным вещам. И, безучастно сидя на стуле у её койки, я не могла понять: зачем я сюда пришла и почему никак не уйду? Наверно, просто не хочется казаться идиоткой, убегать куда-то и всё такое. Но сидеть тут и слушать их ласковое щебетание - тоже желания не было. Слышать, прекрасно знать, но всё же страстно желать, чтобы его нежное "моя королева" было адресовано мне. Мне одной. Больно? Нет. Невыносимо. К трём часам я уже не выдерживаю. И, наспех попращавшись, иду домой, сказав, что пора бы и Йорика кормить. Поверили. Нет. Неважно. Выхожу из этой злосчастной клиники, а перед глазами лишь её улыбка. Как можно быть такой идеальной. Эти волосы. А что мои? Эти глаза? А мои уродливы, синие. Этот урчащий голос? А мой, пискля! Эта улыбка? А я даже улыбнуться нормально не могу. Ненавижу! Неужели так будет со всем? Только стоит мне на что-то понадеяться, как всё разом рушится. Только мне показалось, что заветная птица счастья у меня в руках, только хотела засунуть её в клетку, а-нет, выскользнула, выпорхнула, оставив лишь черное перо, усмехнулась. Как я могла позабыть, что Кагамине Рин не суждено быть счастливой. Не в этой жизни. Снова лужи. Тебя нет. Я вижу это серое небо. Оно раздражает. У неба депрессия, черт возьми. Но оно держится, не плачет. Чертово небо. Если уж депрессия - рыдай. Ненавижу! Я не иду домой. Нет. Только не сейчас. Говорят, что родные стены помогают - ни-чер-та. Родные стены нагоняют уныние, только делают больнее, душат и сжимают. Нет. Я сижу на тротуаре, прислонив голову к автомату с колой. Мои ботинки совсем испачкались. Вот же. Забавно. Этот день такой странный. Крыша. Прогул. Мороженое. Сладкое. И эти мысли, мысли. Ненавижу. Не хочу быть рабом своих же мыслей и эмоций. Я похожа на фарфоровую куклу, что стремительно падает с полки. Я чувствую, что от меня откололся какой-то очень, очень важный кусочек, и вроде прикроешь платьем - не видно. Но всё же там сейчас пусто. Всё же пусто. Вытягиваю ноги. Желто-оранжевые колготки порвались, испачкались, теряя свой первозданный цвет. Оно и верно, скакала, как угорелая. Даже смешно. Какая же ты дура, Кагамине Рин! Таких ещё поискать нужно. Хотя, нет, не стоит, не ищите. Вот сидишь ты на тротуаре. Грязная, рваная, почти неживая. А люди ходят и ходят, бросая надменные, косые взгляды. Такой вот ты незаметный. Так вот и помереть можно. Поняв, что ни к чему хорошему это не приведёт, встаю с тротуара. Плетусь домой, и спутники мои - плакучее, депрессивное небо и ноющий ветер. Город мягко накрыла черная вуаль ночи. Дождь танцует фламенко на крышах домов и серых тротуарах, отмывая этот грязный и порочный город от едкой грязи и въевшейся в каждую пылинку этого мерзкого воздуха, непроглядной черни. Наверно, за это я люблю дождь. Он смывает грязь. Вымой мою душу, будь так добр. Слишком много в ней лишнего. Смой это. Я снова надеваю красные колготки. Снова белая лента. Зелёные ботинки. Оранжевый зонт. А склизкие спагетти так и шепчут мне, что до приезда матери остаются считанные дни. Ещё хуже, хотя, казалось бы, куда больше. У неба депрессия, у меня тоже. Депрессуем вместе всю дорогу, под ванильную музыку из моих наушников. Плохо? Добей себя грустной музыкой. Забавно. Теперь небо - мой друг. Наверно, я бы вряд ли сейчас та-к обрадовалась новому сервизу из китайского фарфора, нежели этому маленькому мальчику, сидящему справа от моей парты. Такому сонному, уставшему и такому долгожданному! - Доброе утро! Радостно говорит моё чудо, как только я сажусь за парту. - Попробуй мне ещё хо-ть раз захворай! Ворчу я, ткнув пальцем в его нос. Он смеётся. Нет, ну как с курорта, а не с больничного. - Неужели скучала? Хлопая своими уродливыми, пытливыми глазками, спрашивает он. Вздыхаю, этим признав, что без этого зверёныша мне действительно очень и очень скучно на уроках. Первым уроком - биология. Вторым - физ-ра. Третьим - какая-то белиберда, учебника по которой у меня даже нет. Да и четвёртым то же самое, что и третьим. Скукотища. Я не люблю спорт и считаю это глупым занятием. Я не люблю физ-ру и считаю её глупым предметом. Какой идиот поставил её вторым? Да ещё и после биологии?! Ненависть! Злость! Агрессия! А мы бежим. Как пони в карусели. То быстро, то медленно. И нас та-к много. И мы бежим, как пони в карусели. Кажется, я немного простудилась после вчерашнего. Но это не так важно, хотя бегать неудобно. Кашель дерёт горло. Мерзость. Но всё же терпимо. За эти долгие годы учебы в школе, я выучила весь урок физ-ры наизусть, и, по-хорошему счёту, могла бы и сама его проводить. Мы строимся в шеренгу. Сперва мальчики бегают, а девочки делают разминку, потом наоборот. После мы играем в волейбол до конца занятия. Скучно и однообразно. И вот, пока я рассуждала на тему, чем бы можно было бы развеять скучную ауру этого урока. Петушки да курочки нашли что-то интересное. Толпа учеников и учитель стояли в одной большой куче, закрывая широкими спинами мне обзор. Кажется, кому-то стало плохо. Это немудрено, я тоже скоро помру от этого сплошного однообразия. Подхожу ближе к толпе. Любопытно оглядываюсь. - Тут чего случилось? Поднимаюсь на цыпочки, но всё равно ни черта не видно. Слишком далеко. Ну и ладно. - Он сознание потерял. Ответила мне Хайхатсу Микки, пожалуй, единственная курочка, что меня не особо раздражает. - Кто "он"? Следом задаю второй вопрос. - Лен. Чего? И я даже представить не могу, как ужасно глупо и нелепо в ту минуту я выглядела. Не нужно было даже прилагать усилий, я просто разрыдалась. Вот так-то. Слезы из глаз хлынули ручьём, от чего, я и сама толком не пойму. Наверно, я ещё никогда в своей жизни так не плакала. И так не волновалась. До дрожи в коленках. Лена отнесли в медпункт, а я, как его верный пёс, плелась следом, тряся его за плечо и горячо моля, чтобы он посмотрел на меня уродливыми глазками с этой неистовой теплотой. Наверно, именно тогда я поняла, что это чудо для меня намного больше, чем просто сосед по парте или ручной зверёк. И самое главное, я поняла, что больше не так одинока. Странно. Мы знакомы не больше месяца, но, черт возьми, я никем и никогда так не дорожила. Я никогда так не плакала. Я сидела на краю его койки, в медпункте. Просто обморок, просто после болезни он ещё не оправился, просто он не хотел оставлять кого-то одного и поэтому пришёл в школу. Вот так просто. Мне дали леденец, чтобы я не плакала, ведь, по-хорошему счету, плакать было и не из-за чего. Жаль, что я терпеть не могу сладости. Оставлю его Лену, который сейчас просто спит, потому что сильно устал. Ну а я просто посмотрю, как он спит, и буду охранять его чуткий сон. Чувствую, что-то теплое касается моей руки. - Рин? Уже проснулся. Руки такие горячие, ах, верно, у него же температура. Улыбается. Придушила бы, честное слово. Чего он вечно улыбается. И глаза эти... Почему сейчас они не такие уродливые, как раньше? - Как ты себя чувствуешь? Почему мой голос дрожит? Почему щеки снова мокрые? Всё же хорошо, он же проснулся. С ним всё нормально! Почему я опять плачу?! Ненавижу! - Ты чего?! Он садится и стряхивает слёзы с моих неидеальных щёк. Черт. Я даже пошевелиться не могу. Точно я всё та же фарфоровая кукла без частички себя под платьем. Обездвиженная слезами. Я никогда столько не плакала. Тем более беспричинно. - Ты меня... меня... напугал! Задыхаясь от собственных слёз, рычу я, но мои слёзы заглушают слова. Прижимаю чудо к себе. Мелкий, костлявый, но такой теплый, ах, верно, у него же температура. И его футболка мгновенно сыреет под моими слезами. - Из-за меня ещё... Никто... Никогда... Не плакал... Шепчет он и, как верный друг, тоже расходится дикими слезами, за компанию. Он то чего плачет? Хотя, о чем это я... Я ведь тоже без причины. - Совсем никто... Я ведь... Рин, я ведь такой... Заикаясь, шепчет он, точно ищет нужные слова. - Я ведь такой одинокий, Рин... Так, обнявшись, чтобы не видеть заплаканных лиц друг друга, мы сидели в медпункте и почем зря поливали футболки друг друга слезами.