On peut lui résister quand il commence à naître, mais non pas le bannir quand il sʼest rendu maître. / Сначала в силах мы сопротивляться страсти, пока она своей не показала власти. (фр.)
Пьер Корнель, «Гораций» Борьба с огнём окончилась. Гостиная, а точнее, то, что от неё осталось, напоминала поле битвы. Несмотря на кучу заклятий, сухой запах гари витал в воздухе, а чёрные подпалины испещрили дощатый пол. Они, как грубые наброски войны, пролегли среди вороха обгоревшей одежды. Квартира была наполовину уничтожена. Пострадало всё, что могло гореть: мебель, шторы, книги... Гермиона и Драко, перепачканные в саже, горбясь от усталости, пытались отдышаться и унять бешеный стук сердца. Глаза слезились, и шумное дыхание горькой музыкой давило на слух. Приковывая к себе. В свете ночных фонарей полумрак поглотил комнату и создавал иллюзию безопасности... ...если не смотреть друг на друга. Огонь стих, но напряжение сохранялось. Будто незримая нить притягивала их, дёргая за расшатанные нервы. Только обида окружила два сердца железной клеткой, заглушая иные желания. Хотя те шептали. Звали. Просачивались сквозь прутья. Тщетно. Но как надолго?.. Драко, растирая грудь, выпрямился. Подошёл к окну. Распахнул его настежь, огладил раму и вдохнул свежий воздух: глубоко, жадно, с тоской. «Как хорошо...» На улице легче, чем здесь. Безоблачно. Прохладно. Спокойно. Драко сделал ещё один вдох, усмиряя и пульс, и внутреннего «дракона». И со вторым как-то проще... Его головы — всего лишь чувства, они — похоть и дурь. А где голова, там и шея. И если сдавить её, сдавить крепко, сдавить подло и властно — зверь задохнётся. Его желания сгорят прямо в горле. Станут незримым пеплом. И всё. Всё! Драко поднял взгляд выше. С самого детства ночное небо его завораживало. Казалось, только протяни руку — и дотронешься до искрящейся черноты. Но — нет, она неприступна. И наверно, поэтому так притягательна. Темнота всегда больше, чем цвет. Она — тайна, она — укрытие, она — лучший друг. А ещё — темнота порой просто дыра, что способна сожрать ненужные чувства. Ещё один вдох — и дыхание Драко выравнивается. — Ты закончил любоваться окрестностями? — разрушает «идиллию» Гермиона. — Нет? Так мне пофиг. Я устала и хочу остаться одна. Он разворачивается, выплёскивая, как ярость, недоумение: — Здесь?! С ума сошла? И почему я спрашиваю? Определённо, свихнулась! — Тогда тем более стоит поторопиться, — резким движением она указывает ему на камин. Ей нельзя искушать себя. Априори — нельзя. Полумрак. Она и Малфой вдвоём. Уставшие. Распалённые. Его полуобнажённое тело, напоминающее о близости. Её сердце, полное обиды и горечи. И что хуже — смятения. Дым рассеялся, а туман в голове — нет. Всё это... недопустимо. — Уходи, а то чистокровная шкура может и пострадать, — цедит она. Грубит. Лихорадка давно исчезла, но Малфой как-то не удивлён. Происходящее — лишь продолжение битвы: не с Галльской напастью, так с тараканами. А Драко при чём?! Он подбирает с пола палочку, не обращая внимания на следящий за ним взгляд. Ненадолго подходит к камину и, не собираясь потакать её желаниям, разжигает «сигнальный» огонь. Война так война. А если и драться, то не вслепую. Становится светлее, и Драко откладывает палочку на каминную полку. — Что происходит? — его лоб чуть морщится. — Ты и раньше меня не жаловала, а теперь будто с цепи сорвалась. — А ты подумай хоть чем-то. Хоть как-то!.. И не тем, что у тебя между ног! — обида льётся сама, будто Галльский огонь выжег не пол, а остатки терпенья. — Какого?!.. — он ненадолго жмурится. — Я уже не пытаюсь переспать с тобой, а тебя это бесит? Что за хрень?! Гормональный бунт? Не иначе, не твоё время месяца… — Заткнись! Я не желаю слышать весь этот бред. Ты подлец, лгун и отъявленный мерзавец! У него играют желваки на лице. Так уж вышло, он достаточно бледен от природы, чтобы краснеть в тон цветов Гриффиндора от злости. Сколько можно!.. — Не стоит меня восхвалять... Я и сам прекрасно умею, — он желчно скалится. — Давай, напиши в характеристике: «засранец», и покончим с этим! Министр будет рад подобному заключению и узнает о знаменитой Грейнджер много нового. И главное, хоть ему объясни, с чего ты вышла из себя и набросилась на невиновного словно мегера! — Невиновного?! — Гермиона зло усмехается, наблюдая, как Малфой приближается к ней. Его тёмно-серые глаза полны возмущения: признаком скорой бури. — Это в какой из реальностей такой лицемер, как ты, стал невинным? Ты — бывший Пожиратель смерти. Ты — пытался убить Дамблдора! Ты всю жизнь доставал нас при первой возможности. Ты даже против отца пошёл лишь бы назло! Так что из всего этого делает тебя «белым и пушистым»? — Только то, что всё это ты произносишь в прошедшем времени, идиотка! — Драко в ярости. К такому повороту он не готов. Их глаза испепеляют друг друга, будто больше ничего не умеют. Сейчас столкнулись не два диких взгляда — два мира: его и её. — Тогда давай о настоящем! — вспыхивает Гермиона. — После всего, что случилось, ты поскакал в постель к Морган! Сколько тебе понадобилось времени, чтобы забыть о нас? Пять минут? А чтобы отмыться от меня? — подавленный всхлип. Больно. Он, полурастерянный, подходит к ней совсем близко: — Замолчи, дура! Нет никаких «нас». И не было, — сердце Драко таранит рёбра, а кровь, наверно, сворачивается, раз течёт по венам тягучей рекой. «Так Грейнджер знает? Откуда? Когда?! — и ответ очевиден: хренова Морган. — Убью эту суку за длинный язык!» — Да, не было, — Гермиона, кажется, рассыпается от правоты этих слов. — Только я наивно решила, что тот момент что-то значил... Не для меня — для тебя, фальшивый придурок! Гермиона опускает взгляд, изучая кучу полусгоревших вещей: ковёр, шторы, одежда... торшер, прожжённый волшебным огнём. Где-то, среди всего этого, лежит надежда и тлеет — вместе с молчанием, повисшим в воздухе. А слёзы просятся наружу, чтобы принести с собой облегчение. «Что же ты молчишь? Скажи, что Морган всё выдумала». — Смотри мне в глаза! — требует он. — Я знаю, откуда этот праведный гнев. Ты ревнуешь, — удивляется Драко. — Ревнуешь меня, Малфоя... Подлеца и мерзавца. — Это не ревность, — ловя серую тьму, спорит она, отрицая древнюю истину. — Это… — её губы дрожат от его близости. — Не знаю… Ощущение, что ты испорченный гад! Да, он гад. Но случившегося уже не исправить. И у него есть этот момент. Момент, когда она злится. Когда хочет, чтобы Драко солгал. А он станет? Её глаза так верно горят... Его руки немеют, и Драко сжимает их в кулаки, словно может сорваться на нечто, далёкое от разговоров. А Грейнджер не умолкает: — Стоило мне уйти, и твоя натура показала себя во всей красе. Ты говорил Морган то же, что и мне. Ты целовал её, запуская лживый язык ей в рот! Что ты ещё с ней делал?! Ей не нужен ответ — только его лицо, чтобы увидеть истину: Всё. — Что за допрос? С чего?! — Драко сжимает кулаки всё сильней, и ногти врезаются в кожу. «А Грейнджер красива», — в своей ревности просто адски. — Что между нами такого, что теперь ты орёшь на меня, будто имеешь на это право?! Тебе больно, что я трахался с другой, так? Да, ей больно. Так больно, что она готова сбежать на другой конец света. И Драко это видит: «Уж лучше б орала...» Он заслужил. — Господи… — роняет она. — Ты даже не отрицаешь... — Это секс, Грейнджер, — шипит Драко. — Просто — секс. Вполне очевидно. — Тогда я ненавижу его... и тебя... и всё, что произошло между нами! — беспутные слёзы бегут по щекам, и Гермиона резким движением смахивает их с лица. Только не это. Только не слёзы. Только не боль в груди. Драко ухмыляется: и боли, и Грейнджер. Надменно и вызывающе. Он ненадолго прикрывает глаза, чтобы озвучить истину. Тише. Яснее. Не видя чёртовых слёз. Это бредовое стремление к совершенству делает Грейнджер невыносимой. — Поверить не могу, что говорю это, но ты же большая девочка... ты должна знать: можно любить кого-то, даже не обладая. И обладать, не любя. — Какая любовь? Послушай себя! О чём ты вообще говоришь?! Ты даже не лицемер, ты — бездушная скотина, которая просит о большем, а сам… откровенно... — Гермиона сжимает губы, чтобы не выплюнуть: «...убог». И тут она чувствует, как Драко хватает её за запястье: — Я не собираюсь оправдываться перед тобой, — кипит тот. — Ещё есть что сказать? Его «дракон» просыпается. Расправляет крылья. Он ширит пасть, пока Малфой хрипит: — Да, я — негодяй. Я не отказываю себе в удовольствиях. Если я чего-то хочу, то иду напролом, не боясь осуждения. Не желая всем нравиться. Я не ты!.. — Ты думаешь, я такая? Правда, думаешь? Тогда ты чёртов идиот! А потакание собственным инстинктам никого не делает человеком. Всегда есть выбор. Естественно, есть. Поэтому Драко и держит её — за ревнивые руки. Держит и чувствует, как пол уходит из-под ног. Как тело деревенеет. Творится... хрен знает что! — А что делает: иллюзии? Мечты? Твоя грёбаная мораль?! — не понимает Драко. — Знаешь, что бы я ни сделал, что бы ни сказал, ты всё равно будешь считать меня долбаным гадом! Без стыда и совести. — Я удивлена, что ты вообще знаешь, что такое совесть! — Сюрприз, да? — Драко кривится. — Только до тебя, Грейнджер, я прекрасно обходился без совести. Ты не пробовала забить на «можно-нельзя», а просто делать, что хочется? Рискни — я спорю, понравится! — Ты путаешь меня с Морган, — рычит она, дёргая из тисков руки и ненавидя их сходство. — Она хотя бы понимает, кто я! — звенящая истина. — А как ты поймёшь, кто тебе нужен, если циклишься на своих правилах? Ты что, любишь своего Поттера, потому что не лезешь с ним во всякое дерьмо?! Лезет. Но: — Не приплетай сюда Гарри! Он в сотню... нет, тысячу раз лучше тебя! Всего секунда — и Драко обхватывает Грейнджер. Она дёргается и дёргается, пытаясь освободиться, но он лишь улыбается. Едва-едва. — Может, и лучше, — язвит Малфой, обнажая ровные зубы. — Зато он не хочет сделать с тобой вот это... Он, наглый как чёрт, прижимается губами к её губам. На долгий надрывный миг. Толком не целуя, лишь давая осознать животность своих намерений. Он сильнее. Он хуже. Он её не отпустит — с поцелуями, без. И он отрывается от неё, чтобы увидеть, как Грейнджер взбунтуется, выпуская «своих тараканов». — Поцелуешь меня ещё раз, и я откушу тебе... нос! — мычит она, почти не размыкая губ. И Драко смеётся. На короткий неосторожный миг. И склоняется к её губам медленно и небрежно. Лишь бы позлить. Грейнджер вертит головой и вырывается так отчаянно... так понятно. Её волосы гладят кожу, глаза по-тихому паникуют, хлипкие кулачки упираются в грудь. А приоткрытые губы… Магия Грейнджер. — Не трож-ж-жь меня! — протестует она, излучая само искушение. — Это ещё почему? Я же не человек, я — грязное похотливое животное, — подтрунивает Драко, — и не могу противостоять собственным порокам. А ты, Грейнджер, один из них, — он умолкает. Она — херова болезнь, что течёт по его венам. Подчиняет себе. И её ослиное упрямство лишь усиливает эффект. — Мне плевать! Ты никто. Ты мне никто! — это негласный закон. Плохо, что Гермиона чувствует предательскую слабость в ногах. И не прекращает попыток вырваться. Хотя бы на миг. — Ты ведь вспоминаешь обо мне в душе? — его горячее дыхание отогревает её застывшую душу. — Перед сном, лёжа в своей одинокой постели? — его серая тьма больше не тьма, а тёмная шаль. — Я не думаю о тебе! Ни ты, ни твои развлечения с Морган меня не волнуют. А голос дрожит. Брехня! — И зачем сейчас о ней вспоминать? — Драко злится. — Давай, я скажу, что между мной и Линдой всё кончено, отныне так и есть. Тогда ты перестанешь мне лгать? Она почти ослабла. Почти уязвима. — Я. Не. Забуду, — шепчет Гермиона на выдохе. — Я тоже, — Драко не врёт. Хотя умеет. — Только ты думала обо мне, — не сомневается он, — когда ласкала себя. Ласкала и представляла, как я стою перед тобой на коленях, а мой язык… — Бог мой, ты болен, — нервно, оглушено обрывает она. — Я не болен, и ты не найдёшь для этого слова, — их просто нет. — Я вот думаю о тебе. Думаю сейчас. О нас, на этом полу. Я раздвигаю твои ноги: шире и шире. Вижу, как ты раскрываешься для меня, — конечно, пошло, но искренне. — В моих мыслях ты уже моя, Грейнджер, — она краснеет в тон скупого огня. Даже глаза становятся углями. — И я намерен... — он держит паузу, подыскивая слово цензурнее: — ...ублажить тебя, — голос Драко срывается в конце: на смешок. И Гермиона с адским усилием отталкивает его. Малфой почти падает. — Иди к чёрту, кобель! — она не Морган. Но он... улыбается. — Ты будешь бороться, я знаю. Ведь это неправильно: хотеть Малфоя. Возможно, гадко. Но, поверь, не менее тяжко, чем хотеть Грейнджер. К чёрту грёбаную работу!.. К чёрту друзей! К чёрту ненависть! Это произойдёт. Я устал упрашивать тебя, как мальчишка. — Пошёл вон! — настаивает она, посылая и его к чёрту. А в ответ: — Не теперь. Член напрягся от предвкушения. Драко слегка облизывает нижнюю губу. Иссушающая тело тоска заставляет его идти дальше и дальше. Не так пошло, как раньше, только не менее смело: — Я не хочу хотеть тебя, правда, но именно это способно избавить меня от желаний. Быть, наконец, в тебе… чувствовать твой жар собственной кожей… дышать удовольствием, слетающим с твоих губ — это единственное, о чём я сейчас могу думать. Что это?.. Её колени чуть подогнулись. Как будто… — Я не виновата в том, что ты чувствуешь, — едва дыша. — Разве? Это ведь ты, как змея, вползла в моё сердце, — Драко касается своих губ и добавляет: — Когда поцеловала меня. Это ты использовала мои слабости против меня, когда почти сдалась, — он звякает пряжкой ремня, — там, в лесу. Это ты кричишь на меня, — он неосознанного подтягивает в паху брюки, — лишь бы не врезать мне по морде. И вот я — тот, кто ненавидел Грейнджер всю свою жизнь — хочу попробовать тебя, даже если ты расцарапаешь меня в кровь. Откуда всё это? А Гермиона чувствует только боль. Опять — боль. Потому что красивая ложь намного больнее пошлости. Малфой опаснее, чем ей казалось. Не потому что легилимент — потому что совсем не дурак. Не глупый незрелый мальчик. Он знает цену тому, о чём просит. И наверно, сам собой наслаждается. — Тебе ведь нравиться видеть меня таким? — не отступает он. — Нравится слышать, как я упрашиваю тебя? — Замолчи, — перебивает она, закрывая уши. — Хватит! Понимание того, что приближается — почти неминуемо, накатывает на Гермиону за выдох. Она даже не сознаёт, что, прячась от слов, сжавшись в комок, подставила себя: Малфой хватает её — нагло, жадно. Крепкие объятья сжимают так сильно, что дышать становится тяжело. Низким надломленным голосом он подавляет сопротивление: — Не смей. Нет. Я хочу, чтоб ты слышала каждое моё слово. Наверно, это агония, и я либо сгорю в ней в этой поганой квартире, либо сломаю ту, кто своим «нет» причиняет мне боль! — почти постоянную. Грубую. Рвущую. Его горячие ладони скользят вверх по спине. Не отпускают. Требуют своё. — Малфой! Не надо… «Не позволяй ему…» Не слышит: — Если эта твоя долбаная любовь, то забери её назад. Она не для меня, Грейнджер... Ты — да. Он целует её. Жарко. Неробко. И безответно. Целует нежнее. «Прошу тебя…» — неслышно и пока одними губами. Её упрямство бесит и мучит. Грудь Гермионы с каждым выдохом просто вжимается в обнажённое тело. Мгновения идут — преступно тянутся, а её нежные горькие губы всё неприступны. Обижены. — Мы оба этого хотим, — шипит Драко, и его руки обвивают её вокруг талии. Поднимают Грейнджер, оторвав ноги от пола. На короткий миг сгребают в охапку, будто ребёнка. А потом — словно полёт и тупой удар коленей об пол. Ему больно. Наверно. Но не сейчас. Гермиона вновь пытается вырваться. Один удар сердца… два… три… — и Драко прижимает её собственным весом, невольно отпихивая ногами разбросанные тут и там полусгоревшие вещи. Он разрушает незримую стену между ними. Возбуждённый член упирается ей в живот. Их ноги переплелись и дыхания тоже. Это заводит. Ему необходимо чувствовать Грейнджер. Прикасаться к ней. Брать: — Отдайся не из любви, отдайся из ненависти... Хреновый довод. Конечно, после этого может стать ещё хуже. Но сейчас всё равно. Гермиона опять старается вырваться — чисто интуитивно, по-глупому, пока Драко пытается разомкнуть губы. Прикусывает их. Иступлено. Почти неосознанно. Она отворачивается, а его нахальные руки задирают блузку. Проникают под неё. Гладят тёплую кожу. Выше. Ещё выше. И стонать нельзя. Не вслух. Гермионе хочется одного: чтобы он продолжал. Только в башке как набат: «Он был с Морган. После тебя…» Ладони упираются ему в плечи, но Драко будто приказывает: — Не смей делать это с нами! — его голос хрипит. — Игры закончились. Всё по-взрослому, Грейнджер. — Ненавижу тебя за это. Себя ненавижу! Они оба больны. Драко — больше. Он стягивает с плеча лямку белья, обнажая грудь. «Ох, милая...» — он грезил о ней тысячу минут. Драко обводит грудь искушёнными пальцами. С наслаждением оглаживает вершину. Задерживается на её твёрдости, пробуждая в крови древние, как мир, желания. Языком он оставляет влажную полоску на шее. Чувствует пульс. Губы впиваются в кожу, будто сливаясь. Скользят ниже — к ложбинке. Застывают на ней. — Ты хочешь меня, я чувствую, — правда сладка. Как её грудь. Как трепетное дыхание. — И сейчас я не прошу, милая, я беру... — Нет, Малфой… Слабое «нет». Неверное «нет». Не убедительно, Грейнджер. — Скажи это тысячу раз, я тебе не поверю, — и у самого уха: — Хочу ниже... У каждого уголка тела свой идеал счастья. Рука Драко задирает ненавистную юбку, яростно дёргая вверх. Прижимая бедро Гермионы своим. Под властью желаний и бессознательных чар раздаётся треск ткани: швы расходятся. «Осталась одна маленькая преграда», — такая непрочная. Очень простая. По-грейнджеровски белая. Её надо стянуть. Разорвать. Если выйдет. «К чёрту!.. К чёрту всё!» — натягиваясь и расползаясь, её хлопок врезается в молочную кожу бёдер. — Как же я тебя хочу… — вторит он, отшвыривая в сторону обрывки белья. — Будь влажной, пожалуйста, будь. Он мягко целует шею, чувствуя, как голова Гермионы запрокидывается назад, подставляя себя под ласки. Рука Драко пробирается между стиснутых бёдер. Ведёт с ними молчаливую борьбу — нагло и решительно, борьбу бесполезную… ...по природе своей. Её руки сжимают полусгоревшие вещи, и она будто парит над ними в плену его пальцев и слов. Она сдаётся не только Драко — его напору. Она тает под собственным жаром, ощущая, что безумие уже не только в груди, не внизу живота, не в крови — в каждом нерве. И потому они натянуты под этими бесстыжими ласками. Поэтому Гермиона, вжимаясь затылком в проклятый пол, раскрывается под властью мгновений. А удовольствие может убить? Наверно. И её тело ждёт этого. Требует. А сердце... ...любит? Драко не просто её ласкает — он уменьшает её мир до движения его пальцев. Он вшептывает прямо в поры: — Как же там… — язык на хрен прилип. Теперь развратные мысли сведут его с ума. Драко улавливает, как её полусогнутая нога едва трётся о его бедро. Опять и опять. Дыхание стихает и оглушает. Сбивается. Он помнит этот знак наслаждения. Её губы приоткрываются, и с них срывается тихий стон. Тот самый. Разящий в самое сердце. Честнее ста сотен «нет». — Хочешь почувствовать мои пальцы? — он дразнит её ими, скользя у самого входа. — Хочешь меня? — до самого конца. Телом к телу. Когда сердца бьются как одно целое. — Хочешь кончить с моим дыханием на твоей шее? Он почти ощущает запах её волос. Её дрожь перед оргазмом. — Я не... — Гермиона не договаривает, а Драко безотчётно лишает её чувственных ласк, крадясь пальцами вверх по одежде, убеждая ломким усталым голосом: — Дай мне всё это, — дай больше, чем безумную мысль, что теперь можно и умереть. — И не жалей ни о чём, Грейнджер... Никогда. — Замолчи... — страдает она. — Уже поздно... Что поздно? Спорить? Признаться — что? Слов любви от него не дождёшься — он трус и наглец. Но его дыхание опьяняет, потому что губы так близко… Руки Драко ласково проводят по её щекам. — Я не целовал Морган, — глаза в глаза. С лёгкой дрожью на едва касающихся губах. — Я не смог. Это было просто невозможно, — Гермиона отрывает руки от пола и те ползут по его спине, к плечам. — Мои губы не предали тебя, Грейнджер. Одно слово, и будешь лишь ты. Всегда… только ты. И она сдаётся. Тонкие пальцы зарываются в светлые волосы, привлекая его к себе. В ответ — выдох отчаяния. Один на двоих. Как нечеловеческий крик, безмолвный и страстный. Драко целует Гермиону — глубоко и безудержно. Языки сплетаются и борются друг с другом, а сознание плывёт, подчиняясь нескромным касаньям. Никаких границ уже не осталось. Счёт времени просто пропал. Растворился. Драко целует её без тени притворства, сознавая, что... ...он погиб. Ему всегда будет мало. — Прикоснись ко мне, — Драко горит, поэтому просит. Он хочет, чтобы она поняла, как далеко всё зашло. «Не отталкивай меня снова». Он тянет её руку к своему члену. Прижимает к нему и шепчет: — Чувствуешь? Она ахает — едва слышно, словно в первый раз чувствует твёрдость и силу. Даже вот так: через ткань. Она не гладит. Даже не трёт. Не обводит контур робкими пальцами. Но... ...наслаждается? Драко стонет, будто раненный зверь, когда Гермиона пугливо бежит, отрывая прижатую руку. Этот низкий глухой стон отдаётся вибрацией в прижатых губах. В теле. Она не чувствует его боль? Это просто невыносимо — хотеть Грейнджер. Хотеть и ждать. Драко дёргает ширинку. Ремень. Приспускает брюки. Он упирается бёдрами в полусогнутые ноги. Наклоняясь, чувствует, как Гермиона поддаётся... Но очень медленно. Она сопротивляется, пусть и подпускает ближе. И ближе. — Проклятье!.. Ты боишься меня? — но ему нужно туда. Глубже и глубже. Чтоб даже душа стонала. Он хочет кончить. Он же живой. Всё, что угодно, лишь бы чувствовать Грейнджер. — Так кричи… ненавидь… презирай меня… только позволь... Нельзя быть такой упрямой. Такой желанной. Всё — нельзя. — Так нельзя, — роняет он мысли. В башке пульсирует. Член — тоже, подавляя усталость, жажду, разум. Драко ничего не чувствует, кроме ног Грейнджер. Целовать её. Просить. Убеждать. Главное, не молчать. Не дать ей шанса прекратить схватку. — Пусть это случится, — тихим голосом. — Мы не должны… — щёки пылают. — Я знаю, — шёпотом. — Я не могу… — полустон. — Я хочу, — в голосе мольба. — Не сегодня, — полувздох. — Повтори ещё раз. — Этого не будет, — в ответ — глухое рычание. Его. — Кого из нас ты убеждаешь? — Обоих. Она отползает. Дюйм за дюймом. — Не надо, — Малфой притягивает её за бёдра. В голове уже ни одной мысли, а губы движутся сами собой: — Впусти меня. Пусть это и не вовремя, но — чёрт побери! — как же, наверное... правильно. Она уже под ним. Совсем близко. Вот оно — касание. Там всё нежно и трепетно. Драко ощущает влажный запах её желания. Тот его откровенно зовёт. И Гермиона позволяет ему. Прогибается. Так пусть притянет его к себе... Но — нет. Она почти воет под голос Драко: — Да?.. — он чувствует лихорадочный пульс в груди. Её пульс. Его. — Пожалуйста… — вдох. — Да… И резкий толчок. «Как же!..» В то же мгновение раздаётся крик. Для оргазма рано, для «нет» — непохоже. И Драко чувствует руки: её руки, упирающиеся в грудь. Отталкивающие его. Видит Грейнджер, ловящую ртом воздух. Он поспешил? Но ведь влажно… Слишком влажно. Откуда всхлип? Слеза на щеке… Драко замирает. Он всё понимает. Всё сходится. Абсолютно. Он не в состоянии шевельнуться. — Это невозможно… — срывается само. — Почему? «Почему, твою мать, ты не сказала мне?!» Он идиот, он такой идиот... Он грязное животное, похотливый мерзавец. Он чёртов слепец, не знающий, как довести дело до конца. Он сделал ей больно. Неожиданно больно. Слишком больно. Он не хотел. Он не знал. Голос Драко звучал совсем не ласково. Раздражённо. Обижено. — Почему ты не сказала мне? Тишина. Драко обхватил её несмелое лицо, не давая отвести взгляд. — Смотри на меня, — чётко и ясно. — Почему?.. Чтобы я ощутил себя дураком? Подлецом? Кем?!.. И как тебе это только удаётся! Какого хрена ты молчала об этом? Уже не девочка, — (звучит жутко), — и должна была понимать, с этим не шутят! — Я пыталась, — оправдывалась она. — Плохо пыталась. Он медленно вышел, не в силах наблюдать страдания от малейшего движения, но отпускать её без ответа не желал: — Ты решила наказать меня? Себя? Кого из нас, дьявол тебя возьми?! И что теперь? Это ведь уже не исправить. Прежний кайф куда-то пропал. — А ты бы остановился? — сдерживая слёзы, выдала Гермиона, видя безумный блеск серых глаз. Драко осмотрел пах: — Я не знаю! — но он уже остановился. — Чёрт… Я весь в твоей крови... Он отпустил Гермиону, и она сдвинулась. — Что, это так мерзко? Кровь грязнокровки? — Замолчи. Ты не понимаешь… — И не пойму, — она ухмыльнулась довольно цинично. — Моя кровь уже въелась в поры и отравляет тебя. Чувствуешь? Гермиона вскочила на ноги. — Я не ждал этого, — его-то к полу будто прибило. — Что же, героиня долбаная, мне не сказала? У тебя было столько возможностей! Почему?! — Ответь ещё раз: тебя бы это остановило? Только честно... — она не отводила взгляда, стараясь увидеть его враньё. Возненавидеть тоже. — Да… Чёрт побери, да!.. — ни лишних пауз, ни капли сомнения в голосе. Правда. — Так вот я знала об этом. Не догадывалась, а просто знала. — Тогда почему?.. — Драко осёкся. Понимание поглотило его. — Молчи… — это больше, чем шок. Драко — часть её правил. Уровень страданий. Он её выбор. Он стук её сердца? — Что, ты вдруг не хочешь слышать правду? Плевать! Я этого хотела. Я хотела тебя! И теперь я иду отмываться от того, кто сваливает вину на меня, лишь бы самому не испачкаться. Драко прикрыл глаза, сознавая произошедшее. Сквозь череду мыслей он услышал, как хлопнула дверь в ванной.* * *
Гермиона, смежив веки, в растрепанной одежде, стояла под душем и... ...плакала. Под сенью влаги не видно слёз. Только невозможно было понять, где болит больше, и отчего? То ли виновата реакция Драко, то ли адское жжение, то ли то, что она, несомненно, позволила ему это: Отдалась. Прямо на полу. Тому, кто её не любит. Гермиону накрыло странное чувство вины. Ведь она заболела всем этим безумием: словами. Поцелуями. Ласками. Она препиралась и препиралась с Драко и, как трусиха, боялась сказать ему... всё. Она лишь наслаждалась его желанием. До того как… Гермиона услышала, как Малфой вошёл: «Стоит, наверное, и смотрит». Зачем он здесь? Мучить её дальше? Гермиона даже не поворачивается. Не открывает припухших глаз: — Убирайся вон! — Я не уйду. — Вон! — уже глаза в глаза. Будто уничтожая. — Я никуда не уйду. Резкий рывок вперёд — и он хватает её в охапку, чувствуя, как Гермиона бешено отбивается. Удар за ударом: по рукам, плечам, груди, по лицу... Жёстко и доходчиво. Только Драко стойко сносит всё это. Он мокнет, как и его одежда. Брызги летят во все стороны. Вода попадает в глаза, в рот. Стекает по мятым грязным штанам. Пофиг! Ей это нужно. Ему это нужно. Плевать, что больно. Ей — тоже. — Ты обидел меня! — выплёскивает она. — Как видишь, я уже не молчу, — (не в этом). — Иногда для слов, как и чувств, нужна смелость, а ты... ты и на них не способен! — Ты всё-таки дура, Грейнджер. Драко пытается поцеловать её, но она уклоняется, бьёт его, упирается. Всё слабее и слабее. — Ты не можешь меня ненавидеть, — захлёбывается он, закашливается... — Но ненавижу, — рычит она. — Ненавижу! — Не больше, чем я себя. Он снова целует её сомкнутые губы. Его губы. Только — его. Медленно. Нежно. Потом — лицо, шею, снова лицо, приближаясь к полуоткрытому рту: — И, Грейнджер, дело не в крови... Не в том, что она твоя. Кровь — это просто кровь. А он видел её... сверх меры. Сверх его меры. — Тогда в чём? — Гермиона не понимает. — Не думай об этом и позволь мне остаться, — она лепит «нет», но Малфой не верит: — На одну ночь, это же так мало... — Для нас это много. Грейнджер, не соглашаясь, мотает головой, волосы липнут к её лицу, и Драко их убирает, в сердцах обещая: — Утром я сразу исчезну, но не теперь! Не теперь... Прости меня, Гермиона, — почти неосознанно. И она сдаётся. Опять. И Драко целует её. Извиняюще верно. Чувствуя солёный вкус на губах.