Мне снится май

…Пусть сердцу вечно снится май И та, что навсегда люблю я С.А Есенин

Начиная с 1943-го, снова летом, в те дни, когда бои и взрывы ненадолго прекращались, Урсула Каминска обычно пела ненавидимые песни о счастливом конце. Она все еще не могла верить, что страх может закончиться, но пела воодушевленно, пытаясь убедить себя и еще кого-то. Ночью, когда над городом начинали летать самолеты с оглушительным гулом, она забивалась под кровать и смотрела сквозь пронзаемую редкими вспышками темноту на железную сетку. «Мой дорогой добрый друг, — думала она, трепеща сердцем, — я помню тебя, я люблю тебя, не погибай — возвращайся». Эти слова повторялись, повторялись, как заклинание. Часть Кенцавского гетто, так далеко от ее длинного дома, низводилась до основания. По крайней мере, так хотела давно пришедшая новая власть. Снова разрушался чей-то дом, шумело. Мама вскрикивала за стенкой, Войтек ворчал. Люстра в ее комнате шаталась. Она в сковывающем отчаянии считала от десяти до нуля. Успокаивалась, вспоминала его лицо, пару черных глаз и непременно кровавый нос. «Мой дорогой…» — снова взрыв, вздох, перерыв в дыхании. Она не умела молиться, а просто просила о том, чтобы он не умер, чтобы его не застрелили, не сожгли, не повесили, и (чего, как она знала, он боялся больше всего) не забили до смерти. Она представляла его с пыльным лицом под обломками и гнала эту мысль, боясь ее исполнения. И ей казалось уверенно, что если он погибнет, то она это как-то почувствует и сама этого не переживет. Вероятность была один к одному. «…добрый…» Ей представлялось еще, что она держит свое маленькое горящее сердце и, почти стоя на коленях, предлагает его кому-то. И никто не берет его, отвергая. Вокруг все белое и мерцает. Тогда является Тадеуш, верный друг из солнечного детства и пепельной юности, улыбается ей, но сердце не берет и исчезает. И она понимает, что он уже мертв. Душа ее раскалывается. Все вокруг гремит и вдруг стихает. Брат опять ворчит, папа поправляет посуду на полке. Она съеживается и плачет, все еще не решаясь говорить вслух: «Я…помню тебя, я люблю тебя. Возвращайся! Вернись! Вернись!» — и больше она ничего не слышит. Она не была склонна фетишизировать свою любовь: стерла мазок его крови на полке, не могла уже смотреть на истлевший скелет июльского букета, строки с мелким бегущим его почерком выцвели в «Моби Дике», и она могла лишь видеть две буквы, обозначающие начало и конец ее души: «И.Р.». «И.Р.» — Исаак Розенфельд. Последний друг. Человек, ставший другом в последний день их встречи. Она не знала, что его уже не существует. Но, как ему всегда было свойственно, не по-настоящему.