Что заслоняет луну

      С рассветом я вернулся на берег. Теперь мне необходимо найти подходящую ветку. В ее поисках я снова не спеша обхожу вокруг дома, заодно подмечая все детали, которые вчера упустил. Вот занавески на окнах, выходящих на озеро. Те самые, с красными маками, мы с Анькойй их когда-то вместе выбирали. Сколько лет прошло – даже подсчитывать страшно – а они никуда не исчезли со своего места, и даже цветы на них пока такие же яркие. Нарочно, что ли, она их не сменила, чтобы меня радовать при каждом моем возвращении? И невдомек ей, что мне порой больше всего хочется схватить их и рвануть изо всех сил, чтобы они с треском вылетели из петель, а потом вышвырнуть из дома куда подальше или, того лучше, сжечь в печи. И пусть потом Анька вешает на их место новые – хоть зеленые, хоть фиолетовые, хоть бежевые в клетку или даже детские с котятами. Пусть хоть вовсе без занавесок обходится – главное, чтобы не вспоминала меня каждый раз, глядя в окно. Я с ней не делился своими мыслями – решил, что бесполезно: занавески она запросто сменит, но тут же наверняка найдет себе какое-нибудь новое напоминание.       А веточки мне что-то не попадаются. Всего две и приглянулись, пока дом обходил. И то ведь не годятся: одна коротковата, а другая – вообще китовый ус какой-то, прутик тоненький... Не с живых же деревьев обламывать? А чтобы сухостоину найти, надо обратно в лес тащиться... Погоди-ка, Гриша, это кого ты обмануть вознамерился? Будто бы и так не ясно, зачем я тут кружу. Не хочется мне Аньку будить, вот время и тяну. Тяжелая штука – жизнь, уж тем более у Аньки. Пусть хоть во сне ей легче становится. Надеюсь, ей снятся хорошие сны – хоть иногда... А с моей философией все-таки пора завязывать. Солнце давно уже над лесом показалось – а значит, как ни крути, придется выполнять обещание, раз уж дал его когда-то.       Неужели она для меня и площадку под окном вытоптала? Нет, это было бы явно чересчур. Сама, наверное, ходила за каким-то делом, вот следы и остались. Странно, что-то не припомню я у Аньки таких ботинок... Да что такого, уж за пять месяцев могла свои окончательно забраковать и купить новые. И вообще не до ботинок мне сейчас. Нужно бы до окна дотянуться, причем так, чтобы изнутри только ветка и была видна. Ветка, кстати, нашлась в конце концов вполне сносная. Кривая, конечно, как бараний рог, но ведь я и не на выставке садоводов. А с точки зрения нашей с сестрой сомнительной конспирации такая, пожалуй, даже лучше. Глупо, конечно, до сих пор страховаться на тот случай, если в спальне вместо Аньки окажется кто-то чужой. Никого там, ясное дело, не окажется. Не заказчик же в гости приедет дела обсуждать? И родители сюда не ездят, Анька сама к ним изредка заглядывает, когда в городе оказывается. А жаль...       Тук-тук. Два негромких удара веткой по стеклу – наш условный сигнал. Потом немного переждать. И снова. На пятый раз меня уже берут сомнения, что в доме вообще кто-то есть. На седьмой край занавески слегка отодвигается в сторону – на этом окне они простые, темно-синие – и из-за него выглядывает встревоженное лицо Аньки. Она еще не до конца проснулась и, кажется, не вполне осознает происходящее. Для надежности стучу по стеклу еще раз. Взгляд сестры немного проясняется, и она испуганно прижимает палец к губам. Ладно, больше шуметь не буду. Явно успокоившись, она заводит руку назад и показывает большим пальцем себе за спину. Значит, ждать ее на крыльце? Можно и так. Иногда она сразу пускала меня в дом, а чаще выходила встречать на улицу. Что ж, если ей так больше нравится, мне лишние десять минут на холоде ничего не сделают. А ждать мне точно не меньше – по такой погоде одеваться Анька будет долго. Странно даже, что в дом не зовет...       В который раз обойдя вокруг дома и забравшись на крыльцо, я пристроился у деревянных перил и оглядываю окрестности. Картина настолько привычная и знакомая до мелочей, что мне уже непонятно, на что смотреть. Солнце, по-зимнему бледное и красноватое, косо светит из-за дальних елей. Снег отражает его лучи каждой мелкой крупинкой. А вот замерзшее озеро в утреннем свете выглядит совершенно невзрачно – как лист мятого, ржавого железа, почти потерявший способность блестеть. Все как обычно. Сколько раз я являлся сюда зимой – никакой разницы, хоть десять отличий ищи, как на картинках. И все-таки... Что-то упорно не дает мне покоя. Что-то переменилось, и я это очень отчетливо чувствую. Но что именно? Снова начинаю прокручивать в памяти путь через лес, ночь, проведенную на озере, долгие поиски ветки, короткий обмен жестами с Анькой... Анька! Что-то с ней определенно было не так. Даже не знаю точно, как это сформулировать, но... в ней не было того счастливого волнения, с которым она всегда меня встречает. Она вообще выглядела растерянной и перепуганной. Как будто вовсе не рада меня видеть. Думать, будто я ее чем-то обидел – глупость исключительная. Уж не случилось ли что-то в мое отсутствие? Проблемы на работе, или с родителями что-то? И зачем я только опять оставил ее одну... Вроде и нехорошо сидеть при ней круглые сутки, а если не сидеть – тоже скверно. Вот что с ней, спрашивается, такое сегодня? Почему она не хочет, чтобы я приходил? Или все настолько плохо, что она уже и вовсе отчаялась? И сейчас выйдет ко мне и скажет: «Не могу больше так жить, Гриша, иду за тобой следом»...       Дверь за спиной приоткрывается с резким скрипом. Эх, на секунду бы позже – кто знает, куда бы меня мои мысли тогда завели... Передо мной стоит Анька. Улыбается той же едва заметной улыбкой, которой встречала меня каждый раз. И ни следа горя и отчаяния на лице. Даже наоборот... Смотрю сестре в лицо и как будто не узнаю. Она ведь помолодела, в самом деле! Морщины на лбу и возле рта почти разгладились, а в серые глаза вернулся тот живой блеск, на который с того проклятого дня и намека не было. Сейчас она бы и на тридцать лет могла сойти, хотя вообще-то ей уже... сколько? Сорок два? Сорок три? Сам я остановился на тридцати восьми и с тех пор ничего не считаю. А годы особенно. Какое они теперь имеют значение? А сейчас вот смотрю во все глаза на родную сестру – и приходится вспоминать все забытые ассоциации и ориентиры, чтобы наконец понять, что тут, в конце концов, происходит.       Анька молчит и улыбается. Сама, наверное, не может слова подобрать для объяснения. Стоит, не шевелится и только кутается от холода в свою куртку. Куртка, кстати, тоже какая-то незнакомая: надутая, золотистая, вроде тех, в которых несколько лет назад щеголяли все модные пятиклассницы. Даже если предположить, что Анька все-таки пересилила себя и обновила свой немногочисленный гардероб, все равно выбор, мягко говоря, странный. Нет, и это тоже неспроста...        - Привет, – мне наконец удается набраться смелости и нарушить молчание, – Как же ты... похорошела.        - Привет, Гриша, – Анька выглядит смущенной и тоже долго собирается с мыслями, – Ты, это, извини, что я тебя напугала. Просто я здесь не одна.        - Не одна? – бездумно повторяю в ответ ее же слова. Потом что-то в моей голове все-таки включается, и я добавляю:        - А кто тут еще есть?        - Сережа, – она на секунду задумывается и поясняет, – Мой жених. Пожалуй, уже и так можно сказать.        - Сережа? Жених? – я опять тупо, как попугай, повторяю за Анькой.        - Ох, я и сама не знаю, как так вышло. Наверное, так всегда и бывает – неожиданно. Ты ведь не сердишься на меня, Гриша?       Постепенно суть сказанного доходит до меня полностью. Выходит, свершилось то самое, о чем я так давно мечтал, уже и не надеясь когда-нибудь дождаться. Как я хотел, чтобы Анька нашла себе близкого по духу человека – живого человека – и связала с ним свою судьбу, оставив прошлое в прошлом! А прошлое не уходит, оно продолжает шляться где-то рядом, топая своими дурацкими старыми туфлями и оставляя следы на ее жизни... Но, видать, пересилила все-таки. И еще спрашивает теперь, не сержусь ли я. А я, наверное, за всю жизнь так за нее не радовался. Правильно, выходит, делаю, что не верчусь у нее под носом – при мне точно бы не решилась.        - Конечно, не сержусь. Это же твоя жизнь. И я очень рад, что она у тебя налаживается.       Нет, она не верит. Я отчетливо осознаю, что не поверит, прежде, чем заканчиваю фразу. Анька смотрит на меня тяжелым каменным взглядом. Тем самым, которого не выдерживали самые отъявленные школьные хулиганы и вконец обнаглевшие заказчики. Но когда она начинает говорить, в ее голосе слышатся подступающие слезы.        - Гриша, пожалуйста, скажи правду. Не нужно меня утешать, лучше скажи, как есть.       И что, спрашивается, мне с ней делать? Зачем вообще люди так отчаянно усложняют себе жизнь? Выдумывают себе какие-то моральные дилеммы, отнюдь не масштабов «быть или не быть», а на пустом месте – где проще бы переспросить, посоветоваться или просто задуматься хоть на пять минут... А вот нет, с какой-то стати сразу делают выводы, причем заведомо не те, и идут потом с этими выводами портить жизнь всем подряд и себе в первую очередь. Самое смешное, что я сам раньше так же рассуждал и считал это нормальным человеческим мышлением. Может быть, теперь у меня просто времени больше, чтобы остановиться и задуматься? Ведь сейчас все предельно просто. Аньку я знаю с рождения, так что надо просто сосредоточиться и не подливать масла в огонь. Никаких там «разве я стал бы лгать единственной родной душе?». Не надо этого. Все намного проще.        - Все в порядке, честно. Не плачь. Расскажи лучше, где ты вообще с ним познакомилась.       Вот именно, все предельно просто. Жаль, я понял это слишком поздно. Немного отвлечь – нет, не обмануть, не увести собаку приманкой из колбасы от взятого следа. Просто дать слово – и чтобы точно было понятно, что тебе ужасно интересно. И прием, кажется, срабатывает. Ее взгляд проясняется, а лоб смешно морщится – как всегда, когда она готовится что-то рассказать. А потом Анька снова улыбается. Еще более открыто и почти весело.        - Где? Да на работе, естественно. Я же нигде больше и не бываю почти. И туда бы не ездила, если бы не вызывали время от времени. Вот и тогда: сижу себе здесь спокойно, никого не трогаю – а тут внезапно какие-то у них очень важные заказчики... Пришлось в город ехать. Еле-еле успела. Явились целой толпой, и прямо видно сразу – большие люди. Оделись все как на похороны, и лица такие, как будто за завтраком лимонов объелись. Человек десять, наверное. А с ними один... ну, как будто вообще не из их компании. Молоденький, одет попроще, бегает вокруг, улыбается, руками размахивает. Потом начал к нашим по очереди заглядывать, спрашивать что-то. В конце концов и до меня дошел, хотя я там в самом дальнем углу сижу. И с таким, значит, вопросом сразу: «Мне сказали, вы здесь мастер по планировке офисов. Это правда?» Честно не знаю, как тут же не завопила, вообразив в нем маньяка, насильника или по меньшей мере шпиона, засланного конкурентами. Все-таки с головой у меня тогда была беда. Но как-то он мне сразу понравился. И я вообще даже не беспокоилась и как-то так очень легко ответила: «Наверное, можно и так сказать»... А потом понеслось. Беготня, суета какая-то. Мой новый знакомый очень долго втолковывал этим, что вот именно я им и нужна – успел уже пару образцов увидеть и спросить кое-что – а потом сам прятался у нас в кабинете, пока они нашего генерального штурмовали. И рассказывал что-то без конца. А я слушала. Тогда уже узнала, что он вообще не от хорошей жизни к ним пошел, и вообще он лингвист, только не доучился, но он не унывает, потому что все еще впереди... И у самой как-то легче на душе становится, когда с таким человеком поговоришь. А потом снова пришли эти – естественно, они все смогли согласовать, и куча новой работы свалилась на меня моментально. Да и в город ездить приходилось намного чаще, чем обычно. Только где-то на третий раз я поймала себя на том, что только и жду очередного собрания, чтобы снова увидеться с Сергеем. Мы теперь каждый раз, обсудив все рабочие вопросы, чуть ли не по часу сидели в кабинете и просто беседовали. Как мне не хотелось, чтобы это закончилось! Даже серьезно думала, не делать ли мне свою часть проекта помедленнее – тоже мне Пенелопа, самой теперь смешно. В конце концов он как-то догадался о моих терзаниях – или просто время пришло? – в общем, дал мне свой номер. И стали мы почти каждый вечер созваниваться. Помню – гуляю по берегу озера и рассказываю ему, как тут красиво... А после окончательной сдачи взял и пригласил меня в кафе попить чаю – тоже ведь догадался как-то, что я спиртного в рот не беру. Ну а дальше все более-менее как у всех.       Я очень рад. И даже, пожалуй, не так удивлен, как поначалу. Именно так все и должно было случиться, только не сейчас, а как минимум лет десять назад. Но не говорить же это Аньке? Так что я сам просто стою и улыбаюсь, как самый мудрый дурак на Земле. Потому что в кои-то веки все понятно без слов.        - Анюта, ты куда пропала? – Голос доносится из глубины дома – звонкий, почти мальчишеский, но с отчетливыми нотками тревоги.       Она встрепенулась и повернулась к двери за долю секунды. А какую смертную обиду она в свое время держала на бабушку, тетю Галю и учительницу в начальной школе за то, что ее посмели назвать Анютой... Слишком незаметно времена меняются, хотя иногда не так уж это и печально.        - Сережа, я по телефону разговариваю! – вопит она через дверь. А я вдруг понимаю, что у меня прямо-таки язык чешется задать один вопрос, которого я при жизни бы, наверное, немного постеснялся.        - Слушай, Ань, а сколько ему лет? А то голос такой... – Вот стоило с сестрой полчаса поговорить – и запас строго выверенных формулировок на все случаи жизни напрочь выветрился из головы.        - Двадцать семь. Ну да, голос... соответствующий. – Она негромко смеется.        - Неплохо, – ничего более толкового придумать не удается. – Уже очень хочется с ним познакомиться.       Что она такого углядела в моем лице? Наверное, то самое живое выражение, отблеск прошлого в глазах? Потому что Анька сначала пристально на меня смотрела, потом ее взгляд стал таким, как будто она вот-вот расплачется, а потом она подошла ближе и обняла меня. Интересно, что она при этом чувствует – мнимое человеческое тепло? Холодный призрачный ветер? Или вообще ничего? Даже неловко почему-то такое спрашивать. В конце концов, если не перестала меня обнимать из-за того, что я стал... таким – значит, так надо. Значит, хотя бы в обморок не грохнется от своих ощущений.        - Тсс... слышишь? – Она резко отстраняется.       Слышу. Пока негромкие, но быстро приближающиеся шаги. Видимо, ответ Сережу не устроил. Либо он вовсе его не расслышал. Анька принимается судорожно рыться в многочисленных карманах куртки, в конце концов выуживает мобильник и выключенным прижимает его к уху.        - Для маскировки, – поясняет она. – Вдруг услышал?        - Погоди-ка, Анька. А если он...        - Тогда мы все трое будем очень рады, правда, Гриша? – В самом деле с полуслова понимает. – Да не бойся ты, он тебя давно знает. В смысле, фотографию твою в коридоре видел. Поймет, что ты не какой-нибудь мой тайный любовник.       Шаги уже у самой двери. Потом тишина. Надо же, я думал, что этого со мной уже не бывает. Может быть, это дом на меня так действует? Во мне просыпается смешной, полузабытый и почти потерянный рудимент. Страх. А с ним – волнение, предчувствие и даже надежда. Сколько раз уже я вот так ждал за дверью, чтобы опять разочароваться? И ведь все равно не готов окончательно разувериться – то ли из упрямства, а то ли оттого, что однажды мне все-таки повезло. А значит – должно когда-то повезти снова. А этот Сережа, судя по всему, человек незаурядный и очень даже проницательный. Не зря же Анька его нашла. Ведь все в мире взаимосвязано. Это я не к тому, что есть какая-нибудь «судьба» и «предназначение» – хочется думать, что ее нет, иначе ни в чем с самого начала не было смысла. Но все-таки ничего не происходит просто так, это я усвоил. И тогда...       Я был готов к целой вечности ожидания и страха – и не был готов к тому, что будет, если она все же закончится. А теперь дверь уже открыта, на крыльце стоит незнакомец и пристально смотрит на меня. Или сквозь меня? Действительно очень молодой, выше меня чуть ли не на голову. Черные волосы, немного растрепанные со сна, глаза огромные, карие, обрамленные длинными ресницами – с такими глазами его лицо было бы женоподобным, не будь все его черты такими крупными и тяжелыми. Похоже, он настолько встревожился отсутствием своей возлюбленной, что выскочил на улицу, чуть ли не на голое тело накинув пальто. И теперь в его взгляде сквозит облегчение и такая нежность, что, похоже, я могу быть спокоен за Аньку на всю ее оставшуюся жизнь. А вот меня он, значит, не видит. Что ж, ничего нового. Во-первых, я еще не сдался – не в моей привычке так быстро выбрасывать белый флаг, тем более времени впереди еще хватает. А во-вторых, вопреки всем моим замечательным принципам, мне столько раз уже не везло, что вытерпеть очередную неудачу не так сложно, как было еще недавно.        - Ой, извини... – Бледные щеки Сережи заливаются краской смущения.        - Подожди, я сейчас, – скороговоркой выдает Анька, очень натуралистично отрывая телефон от уха и зажимая в руке, – я с мамой разговариваю.        - Прости, у меня тут Сережа проснулся, – продолжает она тараторить в трубку, хотя ее жених уже скрылся в доме, закрыв за собой дверь. – Давай я тебе еще днем позвоню, когда он на работу уедет... Хорошо, мам. Люблю тебя.       Как ей только самообладания хватает? Заходит в дом следом за Сережей, на несколько секунд придерживает дверь, чтобы дать мне возможность проскользнуть внутрь – и только когда я прохожу мимо, поднимает на меня взгляд, в котором читается одно: «Прости, Гриша, я не знала...» Храбро улыбаюсь в ответ на ее молчаливое сожаление – пусть лучше думает, что я за месяцы странствий превратился в каменного болвана, чем считает себя в чем-то виноватой.       Я действительно не сдался. Пока сестра накладывала Сереже в тарелку горячую манную кашу, я подкрался к нему сзади и легонько потряс за плечо. Никакого результата. Как будто валун пытаешься сдвинуть. На ощупь самый что ни на есть живой и настоящий, но не подается ни в какую. И меня, естественно, не замечает. Не имею ни малейшего представления, есть ли смысл предпринимать новую попытку. Может быть, мне стоило сдаться уже тогда, когда Сережа не разглядел меня с крыльца? Именно поэтому я точно попробую снова. И не отстану от бедняги, пока не придет время уходить.       А пока я просто выйду из кухни и поброжу по дому, чтобы не смущать Аньку. В узком проходном коридорчике, ведущем в спальню, на старом сундуке стоят в ряд фотографии. Многие бы, пожалуй, взглянув на этот импровизированный алтарь истории, сочли нас с сестрой чересчур старомодными: никакие технологические прорывы не убедили нас отказаться от привычки расставлять на видном месте самые удавшиеся из напоминаний об ушедших временах. Вернее, теперь одну только Аньку: я-то с момента превращения в... того, кем теперь являюсь, брать в руки фотоаппарат не пытался, и едва ли это увенчалось бы успехом. А вот как раз и я в самой середине – большой такой портрет с этой ужасной черной ленточкой с краю. Вполне себе удачный портрет – лицо как раз такое торжественное, что только на памятник и ставь. И когда это я в таком костюме разгуливал? Видел бы себя со стороны – ни за что не надел бы.       Ого, а вот это уже интересно... Рядом с нашей невообразимо старой и невообразимо дурного качества совместной фотографией – нам там лет по десять, я весь чумазый и с неизменными растрепанными патлами, а Анька с двумя тоненькими косичками – обнаружилась какая-то новая и незнакомая, с довольным мальчиком дошкольного возраста на качелях. Сережа опознается, хоть и не сразу, по огромным карим глазищам. Оказывается, его фотографий здесь уже намного больше, чем я мог представить. Где-то он в обнимку с Анькой, а где-то так – сам по себе... Вот, например, Сережа в военной форме. И она, между прочим, катастрофически ему не идет. Причем вовсе не потому, что подобрана не по размеру или зеленый с цветом его глаз не сочетается. Просто лицо у него слишком доброе. Это определить моего опыта уже хватает. Вот оно как Аньке-то повезло. Интересно, она сама это хотя бы понимает?