Что заслоняет луну

      Почти неделя прошла с тех пор, как я сюда явился. Сказал бы, что задерживаюсь непозволительно – но разве кто-нибудь, кроме меня, решает, сколько мне предназначено здесь оставаться? Чутье у меня. Говорит, что рано еще уходить. Это даже для самого себя сложно сформулировать: с одной стороны, за годы одиночества я почти перестал верить в чудеса и даже в какие-то серьезные перемены в будущем, а с другой – стал придумывать себе приметы, обращая внимание на пустяшные изменения в природе и в самом себе. Поэтому если уж я чувствую, что нужно остаться, то точно не буду упираться воображаемым рогом в свои непонятно кому нужные планы. Меня рады здесь видеть, а я рад здесь быть. Что мне, в сущности, еще надо? Поиски подождут: если мне вообще есть на что рассчитывать, какие-то три-четыре дня ничего не изменят. Вероятность оказаться в нужное время в нужном месте разве что за несколько лет могла бы стать принципиально другой. Так что пока я, стараясь лишний раз не задумываться о неподвластных мне материях, долгими беседами скрашиваю одиночество Аньки, пока ее юный возлюбленный зарабатывает на жизнь забалтыванием своего начальства и заглядыванием через плечо в чужие компьютеры – занятиями, которые он искренне ненавидит и которым все еще безуспешно ищет альтернативу. И брожу по окрестным лесам, вспоминая старые места и не теряя надежды отыскать новые, в те дни, когда сестра уезжает в город вместе с ним.       Как же все-таки Анька расцвела... Поначалу я часто ловил себя на мысли, что совершенно ее не узнаю. Как будто на ее место незаметно кого-то подсадили. И только через пару дней стало ясно, что ничего-то я не понял. Вечный дурак с дырой в голове, из которой по дороге все вываливается, теперь я все-таки ее узнал – ту настоящую Аньку, храбрую до бесшабашности задорную девчонку, которая всегда умела поддержать, развеселить, разрешить любую хитроумную проблему. Так давно перестал надеяться встретить ее снова, что почти забыл о ее существовании. А она взяла и вернулась. Перемены – они издалека заметны. Аньке, наверное, и невдомек, насколько в доме стало легче дышать. Здесь больше не пахнет забытой древностью, музеем, где жизнь застыла, как муха в янтаре. И дело даже не в творческом беспорядке на прежде пустом письменном столе, новом синем пальто на крючке в прихожей и цветастой кружке с логотипом каких-то соревнований, которую я теперь все время нахожу то в спальне, то на кухне. Точнее, дело не только в них. Сам воздух в доме стал более свежим и живым. Как будто все эти годы кто-то тщательно держал все окна плотно закрытыми, а теперь вдруг распахнул их настежь и впустил морозный ветер со снегом и запахом хвои. Даже занавески с маками перестали меня беспокоить. В сущности, беспокоиться вообще больше не о чем. Впервые, покинув свое единственное пристанище, я смогу не думать о том, что случится здесь без меня. И наконец-то не бояться оставить Аньку: о ней есть кому позаботиться. Да и сама она, пожалуй, еще немного – и снова прочно встанет на ноги.       Понимает ли Сережа, милый вдохновенный мальчик, что совершил невозможное? Растопил вечную мерзлоту, повернул время вспять? Едва ли. Такие люди обычно не знают, на что способны... даже не так, о способностях можно говорить, только если делаешь что-то осознанно. А успокаивать людей и облегчать их страдания одним своим присутствием – это скорее свойство. Качество. Может быть, мне в свое время самому было бы проще жить с таким вот качеством. Но не сложилось – второго такого колючего, как еж с тяжелой детской травмой, парня, к которому ближе, чем на десять метров, почти все, кроме родной сестры, старались не подходить, еще попробуй найди. А после него был убийственно серьезный диванный философ, только и любящий поговорить о том, когда и что окончательно пошло не так. Анька, конечно, без меня и такого жить не смогла. Но спасти ее закономерно сумел только Сережа. Замечательный, умный, с невероятным чутьем. Вот только очень невнимательный.       Он не замечает, что луна уже четвертый день как пошла на убыль. Что ветер понемногу меняется, и с противоположной от озера стороны потянуло теплом. Что за окном теперь каждую ночь хлопает крыльями большая черная птица (скорее всего, обычная ворона) и иногда из любопытства принимается стучать клювом по подоконнику, а на дальнем берегу, за мостом, живет одинокая серебристая белка, которая очень любит спускать с елок снежные лавины на любого, кто пройдет мимо. Меня он тоже не замечает. Чего я только ни предпринимал, в том числе почти противоречащего моим принципам – результата все равно не наблюдается. Чуть ли не каждый день, когда он брился в ванной, я подглядывал в зеркало из-за его спины. Все как всегда, как уже невесть сколько раз случалось: я-то себя вижу отлично – нормального, живого и плотного, не какого-нибудь наполовину прозрачного – а Сережа даже своим замечательным чутьем догадываться не начал. Однажды даже стул из-под него выдернуть попытался. Рисковал, конечно: не факт, что мне хватило бы материальности его поймать. Не смог – и сам же испугался, что пытался. Вот до чего себя довел. Эх, знать бы, что делать, чтобы меня заметили... Или, хотя бы, когда пора остановиться.       Рассуждать о них несравненно легче, когда они все где-то далеко. Анька сегодня в кои-то веки заночевала в городе. Смущать меня, наверное, не хочет. Рад за нее, если есть чем смущать. А я сижу один на перилах железнодорожной платформы. Край ближайшего поселка, от дома километра два. Тихо, темно, на небе узкими слоями лежат редкие облака. За спиной простираются ровные ряды одинаковых треугольных крыш маленьких домиков, светятся теплые желтые огоньки. А над ними висит низкая луна – такая нездорово-рыжая, что мне ее почти жаль. Даже зябко становится от взгляда на этот одинокий ржавый обломок. Надеюсь, она простит меня, если я больше не буду на нее оглядываться. Лучше буду смотреть вперед, в темноту, где за насыпью смутно вырисовывается черная стена леса. Скоро, не более чем через пять минут, тишину нарушит приближающийся грохот, а рельсы заблестят в пронзительном свете фонаря. Последний поезд из города на сегодня, наверняка забитый до отказа. Остановится, выплюнет в негостеприимный ночной мрак десяток усталых местных жителей и парочку принципиальных дачников – и умчится дальше, унося с собой недолговечную иллюзию тепла. А я, который счел бы за подарок судьбы нецензурный окрик, брошенный на ходу кем-то из приехавших, так и останусь сидеть тут в одиночестве.       А ведь было время – нам с Анькой этот поезд на пять лет как родной стал. Обычно-то до ночи в городе не засиживались – после душной аудитории только и хотелось на природу, но бывало всякое: то учеба требовала, то из немногочисленных приятелей кто-нибудь день рождения отмечал, то просто разнообразия хотелось изредка... И тогда бежали закоулками, проходными дворами, не рассчитывая на транспорт, твердо зная только одно: ждать друг друга будем до последнего и поодиночке не уедем. Уж если опоздать, то только вдвоем, как и все остальное в этой жизни. Но опоздать было ни в коем случае нельзя – и наши ноги на пределе возможностей приносили нас, запыхавшихся, к вокзалу с двух противоположных сторон. А добравшись, мы нарочито бодрым шагом, держась за руки (в чем ни за что не признались бы ни одной живой душе), шли весь извилистый путь от станции до дома, продолжая обсуждать случившееся за день и время от времени друг друга подначивая: «Анька, а вдруг за тем кустом маньяк прячется? Тебе не страшно, девочка?» «Гришенька, если тебе так страшно, можешь спрятаться у меня за спиной. Я ему сперва все пооткусываю, а потом...» Хорошее было время. Точнее, это мы были очень хорошие. Веселые, задорные, полные надежд на светлое будущее. Ничего не знали наперед, даже не догадывались. Завтра, ждущее за поворотом, было неведомым и загадочным, а даже если и непростым – ничего страшного, и это переживем... Правильное чувство, которое мне не пригодилось и которого мне теперь отчаянно не хватает. Надеюсь, Анька его до конца не растеряла.        - А как я на тебя из кустов выпрыгнула? Наверняка ведь помнишь. Сама потом локти кусала, как поняла, чем это могло закончиться. Но ведь нет, задним умом крепка...       Сегодня мы здесь уже вдвоем. Аньке хотя бы есть кому выговориться – вот и выговаривается, рассказывает мне до деталей все, что увидела, подумала или неожиданно вспомнила. Сереже, к счастью, достается не меньше: не то чтобы я нарочно что-то подслушивал, но только услышав через открытое окно, как он ее утешает и объясняет, мол, ничего, сейчас все исправим – как будто это не она его на пятнадцать лет старше, а наоборот – я в который раз уверился: он сможет. А вот мне с моими кошмарами придется остаться наедине – тут уж никаких вариантов. Такое и словами-то обычно не выразить, а если и получится, все равно живым людям этого лучше не знать. Спасибо хоть на том, что при свете дня собственные страшные мысли кажутся почти смешными.        - Да уж, а еще на одногруппниках опробовать хотела. Вовремя я тебя остановил, хоть и сам был не лучше.        - Ой, Гриша, мы вообще тогда смешные были. Чего только не натворили... Зато какие пробивные – все нам было нипочем. Не в ту сторону, видать, время пошло: и я уже не та, а ты, Гриша, и вообще...        - Чем это ты «не та»? Повзрослела, да и все. Или что же, по-твоему, лучше всю жизнь оставаться хулиганкой, которая такое вытворяет, что вспомнить страшно? – Меньше всего ей сейчас нужен очередной приступ ностальгии. Надо бы у нее спросить что-то такое... правильное. – Слушай, а ведь Сережа вряд ли когда-нибудь таким был? Честно, фантазии не хватит вообразить, как он в лесу кого-нибудь пугает...        - Куда уж там... – Анька неожиданно звонко смеется, и я еле сдерживаюсь, чтобы не броситься ей на шею. – Студенты во все времена разные бывают.        - Тихий, скромный заучка? – старательно развиваю тему. – Еще и круглый отличник наверняка?        - Именно! От и до! Одно только, говорит, прегрешение за ним водилось: стихи под партой читал на лекциях. Стихи, представляешь? А так – любимец всех преподавателей, подающий всевозможные надежды. И ведь не ради похвалы и оценок, а в самом деле глаза горят. И какое горе было, когда доучиться не вышло...        - А что, думаешь, сейчас не выйдет? Денег запросто хватит, по времени тоже как-нибудь организовать можно. Нельзя же так мечту забрасывать – это ты уже по мне увидела.        - Конечно, мы уже тут... думаем, как устроить. – Что это Аньку так перекосило? Ссоры у них, что ли, какие-нибудь были из-за его учебы? Она резко всакивает и оглядывается. – Кстати, интересно, где он сейчас? Знает, куда я ушла? А то еще опять испугается.       Не сказал бы, что это так уж «кстати», и что вообще за странная реакция на такой безобидный вопрос? Или это я уже чего-то не понимаю?        - Что случилось? Я что-то лишнее ляпнул?        - Ты? Да нет... Волнуюсь просто. – Сестра растерянно запускает руку в волосы. – Глупо выглядит, да? Ничего не могу с собой поделать.       Надо же, получается, она весь наш разговор беспокоилась о Сереже. А я уже напридумывал ерунды какой-то, как будто она что-то скрывает... Да если и скрывает – не все же интимные подробности она мне докладывать должна? А что волнуется – отлично ее понимаю. Не забыл еще, как сам влюблялся.