«Aimer, c'est agir…»*
Как чудесно пение птиц, их ликование и независимость. Я люблю смотреть на их полет по утрам, их легкость забавляет. А я время от времени чувствую зависть, ведь хочется так же, так же порхать, рассекая воздух. Мое сегодняшнее настроение с самого утра меня удивляет. Что за меланхолия с нотками романтики настигли меня? Кто бы только знал. Сидя у окна, раскуривая папиросу, я вдруг призадумался о своих родных. Бабушка и дедушка, почему они приснились мне? Не припоминаю, чтобы думал я о них в последнее время. Не думал ведь? Быть может, сердце мое не на месте, неужели заскучало оно? Должно быть, недавние слова Амуры Селин так повлияли на меня. Столь сердечно она лепетала свою историю жизни! Не каждый способен на подобное, не каждый способен раскрыться кому-либо. Я было хотел вывести разговор на веселый лад, однако, не вышло, — уж больно тоска актрисы Пак по своей матери показалась мне подлинной. Честной настолько, что и сам я вспомнил, насколько сильно скучаю по дедушке и бабушке каждый окаянный день. Они — первые люди, которых я любил. Благодаря им я смог познать, что такое быть любимым; именно они воспитали меня таким, каким я являюсь сейчас, а сколько воспоминаний подарили мне, одарили теплом и поддержкой. Ком в горле и тоска на душе — вот признаки того, что эти два человека являлись для меня жизнью, а раны после их конца до сих пор незажившими шрамами. И знаете, порой я убеждаюсь в том, что не меньше чумы губит любовь человека**. Я долго решался, ведь эта тема являлась для меня больно уж щепетильной, но все-таки надумал рассказать вам о своей семье, о своем происхождение, и не только вам, но и Ей. Место нашей встречи было довольно необычным — сцена Национального театра среднего зала Ханыль***, изюминка этого зала была в том, что находился он на самом последнем этаже, под открытом небом. И если выключить осветительные приборы, что оснащали зал, можно было увидеть мерцающий покров звезд на темном небе. Подобное завораживало, казалось недействительным и волшебным. Так мы и сидели с Пак Саран на сцене, свесив с нее ноги, мотая ими, точно малые дети. Разговор наш прервался продолжительным молчанием, а после совсем тихо я услышал: — Чонгук, почему ты такой? И взгляд мой потупился, когда сам я задумался над вопросом, над которым размышлял все свои двадцать четыре года. «Почему?» Тот день сделался тем днем, когда я впервые открылся Пак Саран, — рассказал малость о своем детстве. Мы продолжали сидеть там, на сцене, любовались ночным небом, и показалось мне, что Пак Саран с особой осторожностью задавала вопрос за вопросом, точно пыталась раскрыть сундук, доступ к которому был кодовый замок с ограниченными попытками ввода. Но для нее нет никакого ограничения, и быть не могло; я желал раскрыться ей, только ей одной. — Меня воспитывали бабушка и дедушка. Я даже не уверен, что они были мне родными, просто с раннего детства они находились рядом и растили меня. Моя бабушка была писательницей, а иногда перед сном она зачитывала мне и свои собственные стихи, — она была творческой личностью. Да, вполне возможно, что это я набрался и впитал любовь к поэзии именно от нее. А ты, Саран, разбудила к тому же любовь к театру. Дедушка предпочитал науку, мало понимал гуманитариев, но все равно был начитан; сейчас я понимаю, что он читал достаточно много. Этим он меня удивлял, и оставил восхищение после себя до сих пор. Наверное, он и есть мой пример для подражания. Я не ходил в школу, всему меня учил дед: письмо, чтение, счет и так по списку. А я старался перенять все его указания на жизнь, знания и советы, точно от отца. Дедушка сразу понял, что я буду поэтом, с математическими науками у меня не складывалось от слово «совсем». Самое забавное то, что они так же не видели меня, так же как ты и еще тысячи да миллионы; но при всем при этом дедушка и бабушка говорили мне: «Чонгук, мы можем видеть твое доброе сердце». Я до сих пор вспоминаю их слова и ласку, скучаю неимоверно, а порой совсем фантазирую, лежа в кровати, что, вот, сейчас зайдет бабушка, потрепет одеяло, которым я всегда укрывался с головы до пят; нащупает мой лоб и чмокнет, побуждая проснуться. А я весь такой сонный, ленивый, подтянусь и вновь улягусь, бормоча бабушке что-то вроде:"Пощипай спинку, пожалуйста». Бабушка никогда мне не отказывала, многое поощряла, и только дедушка старался вселить мне мужество, самостоятельность и, в какой-то степени, твердость… Пак Саран не прерывала мою речь, легонько покачивала головой, периодически поглядывая на звезды. Но ожидаемый вопрос все-таки слетел с ее уст: — А твои родители?.. — Про родителей мне мало рассказывали, да и я о них редко вспоминал. Зачем мне было о них думать, когда у меня была столь замечательная семья? Но если тебе интересно, то меня подбросили, — банально, но факт. Бабушка рассказывала, какого было ее удивление, когда она увидела на пороге нашего старого дома пустую корзинку, из которой доносился плачь ребенка. Она подумала, что в корзине была заложена бомба, а плачь ребенка являлся приманкой, дабы, как только подняли корзину, произошел взрыв. Твои глаза, должно быть, никогда не были столь большими, — посмеялся я тогда, наблюдая за реакцией Пак Саран. — Это было время Хангук Чонджэн****, поэтому бабушка и дедушка чувствовали опасность от всего и каждого. Соглашусь, что корзину на крыльце могла показаться сомнительной. Бабушка говорила, что на протяжении двух часов они старались игнорировать детский плач за дверью, но спустя два часа она не выдержала и вновь вышла на крыльцо дома. Сказала, что с десяти минут рассматривала корзину, прислушивалась к моему плачу, а после что-то ее побудило пройтись рукой по дну, и именно тогда она наткнулась на… меня, — на этом моменте я глупо посмеялся, точно представляя лицо бабушки в тот момент. — Думаю, нащупывала она меня продолжительное время, должно быть, не веря действительности, ведь глаза ничего не видели, но руки уже игрались с чужими крошечными пальцами. Ах… — шумно вздохнул я, откидываясь назад, направляя взгляд на мерцающие звезды, — так я и оказался в их доме, а день за днем, год за годом становился частью семьи. — Удивительно. Разве бывает такое?.. — Пак глянула в мою сторону, бродя взглядом. — Хотел бы я сказать, что нет. Рука моя медленно нащупала чужую, точно спрашивая разрешения, и не заметив каких-либо восклицаний, я сплел свои и чужие пальцы. — По рассказам бабушки первый год в наш дом приходили письма, от так называемой матери. Моей матери. Адреса отправителя не было, поэтому, читая очередное письмо, бабушка выкидывала его в пламя. Лично так она говорила мне. Она чувствовала раздражение, сколько не из-за меня, сколько из-за пренебрежения той женщины, что родила меня. — Значит, твои дедушка и бабушка были обычными, видимыми людьми?.. — Qui, bien sûr*****.* * *
[Хочу посоветовать Вам, читатель, музыкальное сопровождение для дальнейшего текста. Для этого зайдите в приложение «ВКонтакте», в раздел музыки, и вбейте в поисковик название альбома «somewhere», включите аудиозапись «about us» и продолжайте слушать все последующие песни. Приятного чтения!]
Тогда мне только исполнилось десять, но уже в этом возрасте я точно знал, что жизнь моя будет не такая, как у тех детишек на детской площадке. Я наблюдал за ними, за другими девчонками и мальчишками, как они занимательно коротали время вместе, бегали друг за другом с палками, представляя себя пиратами, точно в руке их был не кусок дерева, — самая настоящая сабля, а самодельная народом песочница являлась ничем иным, как их корабль, их обитель. Мне было тоскливо наблюдать за ними, сидя на скамье; и было мне обидно не из-за того, что я такой, а из-за того, что просто-напросто неспособен присоединиться к остальным, точно меня обделяли. Но обделять меня было некому, никто не виноват в том, что я такой, какой я есть. Это ощущалось так, будто я просто паинька-молчун, из тех, кто не имеет друзей, сидит один за школьной партой, боится лишний раз уловить на себе чужой взгляд, более того — заговорить с кем-либо. Поэтому я принимал это как должное и все сидел в стороне, внимая чужие эмоции. Должно быть, я сделался коллекционером эмоций за все свои годы, но уже в тогдашнем возрасте я осознал, что эмоции людей — это нечно невообразимое. Уже в то время детишки показали мне, что каждый человек есть неповторимое на этой Земле, а их эмоции — это такой же единственный в своем роде набор, драгоценный клад, который ни одна сабля не способна заполучить. Кто-то из ребятни был вечно веселый, с сияющими глазами и улыбками, столь искренними и счастливыми; их смех так и раздавался по всей площадке, заглушая, к примеру, чей-то плачь. Взять плачь какой-нибудь девчонки с длинными косами, брови которой нахмуренные съезжались к переносице. Повздорила с подругой? Не поделили куклу, мальчика? Черт знает эти детские замашки… Я все еще помню одного юного паренька, такого же тихоню. Он сидел на той же скамье, что и я, наблюдал за остальными ребятами и вздыхал, много вздыхал, особенно по одной приятной на вид девочке, что вечно забавлялась в компании своих подруг. Извольте признать — ситуация того паренька была печальней моей, — люди его видели, но не чувствовали к нему интерес, даже, по обыденности, кучка нелепых болванов видели его как мишень для своих подколов. Отвратительно, не находите? К сожалению, так оно и было. Порой я тоже поглядывал на него с предубеждением, удивляясь его ненадобности этому миру, иль только той детворе, что казалась совсем недосягаемой, чуждой? Знаете, в любом случае для ребенка это одно и то же. Общение со сверстниками, взаимодействие с ними и та прелесть общераздельного детства и есть весь мир для малыша, есть тот важнейший росток для дальнейшей жизни. Что же обо мне? Не исключено, что я так же хотел окунуться в тот мир игр и звонкого смеха, что так же желал почувствовать внимание девчонок, постукивание по плечу от друзей, иль бог знает, что еще из тех возможных прелестей «вечной» дружбы. Но признаюсь вам, что не имело это для меня особого преобладающего значения, по крайней мере, тогда, в мой первый исполнившийся десяток. Больше всего меня заботили качели, да, самые простые, состоящие из деревянной сидушки и толстых веревок, но какие же они были желаемые для меня! Мечтал я без каких-либо заминок сесть на небольшую сиденьку и раскачаться, рассекая ногами воздух. Однако, не мог, не мог я просто так встать и исполнить свое желание. Думаю, не стоит вам объяснять от чего я ограничивал себя в этом при чужих взорах. Я всегда ждал позднего вечера, когда вся детвора по обыденности была разогнана родителями по домам, только тогда я мог позволить себе то небольшое счастье в виде катания на качелях. Ах, как же я любил это дело, только вообразите себе! Больно мне нравилось чувствовать поток ветра, что взъерошивал мои волосы, дул в щеки и глаза, побуждая их прикрыть. Почти всегда я улыбался небу во время катания, совсем не замечая, как перекатывался зеленый горизонт. Да, это было волшебно. Извольте вновь заговорить о том тихом мальчишке, — мне вспомнился один момент. Это был вечер, небо было особенным красивым в ту пору: облака освещались солнечным светом, исходящего чуть ли не из горизонта. Я сидел на скамье, как запечатлел надругательство над тем безобидным мальчишкой со стороны других безмозглых мальчуганов. Помнится мне, что тот паренек, наконец, решился сделать первый шаг на встречу своей возлюбленной: заготовил подарок в виде какого-то кулона с недорогим камнем (судя по всему, найденным в шкатулке матушки) да записку с небольшим текстом. Невинно мило, так бы я сказал. Но как же некрасиво обошлась та ребятня с бедным мальчишкой. К слову сказать, звали того Лан, просто и значимо — миролюбивый. Должно быть, он и был таким. Что же побудило тех хулиганов отнять кулон чужого да разорвать записку, пусть и с некоторым набором ошибок, зато с искренним содержанием? А я отвечу вам: ни-че-го. Ровно ничего и еще столько же сделал Лан тому стаду баранов, уж простите меня, что так я отзываюсь о детишках. Дело было сделано, никчемные куски записки покоились на траве, а мальчишка — поникнут, умываясь собственными слезами. Мне было жаль его, и не думайте, что я смотрел на все то негуманное с безразличием. Я старался унять в себе пламенное желание — взять ту же самую деревяшку и как следует двинуть ею по чужим рукам, дабы не занимали они столь дурными вещами — но, опять-таки, не мог. Не мог, да будь я неладен. Но спешу обрадовать: кулон немного погодя оказался у меня; спасибо на то моим ловким пальцам, которые незаметно вытащили его из чужого кармана. В голове моей и мысли не было о том, чтобы я делал с этим камушком на веревке, но что-то побудило меня на этот поступок. Я все обдумывал произошедшее, слабо качаясь на качелях тем же вечером. В руках моих был все тот же кулон, который я в конечном счете надумал оставить на пороге дома Лана. Только чуть погодя мне пришла одна достойная внимания идейка. Ноги понесли меня к разорванному письмецу мальчишки, в сумраке вечера, с непонятным почерком и порванным листком я с трудом разобрал содержание письма. Лан был моего возраста, я уверен, но как же было чисто его сердце и чувства к той девочке, которую, как оказалось, звали Донхва. Имя ее я прочел на одном из кусочке, таком никчемном и маленьком; от чего-то в тот момент я еще больше опечалился, подарок Лана показался мне прекрасным пуще прежнего. И я побрел к себе в дом, где после кимчи с рисом да компании бабушки и деда я скрылся в своей комнате, погружаясь в работу, а заключалась она в следующем: «Дорогая Донхва,Это тихоня-Лан. Я давно хотел сказать, что твоя улыбка такая красивая! Пожалуйста, улыбайся чаще; мне нравится видеть счастье в твоих таких же красивых глазах. Донхва, ты меня, как видно, совсем не знаешь, но давай как-нибудь поговорим и узнаем друг друга! Донхва, ты мне нравишься, пожалуйста, не смейся надо мной за это.
Любовь — драгоценный камень,
Розовый свет его, Всегда на утреннее солнце похожий, Стал временем, которого не вычеркнешь. Светлой фантазией стало твое имя.******
Ты можешь увидеть меня на той самой скамьи на детской площадке. Я буду ждать тебя завтра и послезавтра, и все последующие дни; я буду надеяться, что запечатлю тебя там же.
Лан»
Разобрав то уничтоженное письмо Лана, я постарался его переписать, добавив малость лирики для трепета в груди юной девочки. На полке в моей комнате была своего рода библиотека, но она была столь мала, по сравнению с моей сегодняшней, что я не в силах назвать ее библиотекой. Когда-то давно бабушка дала мне книгу-сборник Пак И До, дабы я пополнил запас своих книг, и показалось мне, что один из ее стихов отлично впишется в любовное письмо. Почему-то уже тогда я знал, что подобное привлекает внимание и интерес. Я совсем не знал ту девочку, даже толком не пускал в ее сторону взор, потому не мог знать наверняка, но проигнорировать любовное письмо Донхва была бы не в силах, это точно. И я оставил подарок Лана на крылечке у окна девчонки на следующее утро, постучал и скрылся, точно она вот-вот могла меня заметить. Однако я не ушел, мне необходимо было удостовериться, что подарок попадет именно в девчачие руки. Так оно и было, спустя мгновение, рама окна раскрылась, и я могу запечатлеть знакомые темные косы. Помню, что я улыбнулся тогда, ведь Донхва была удивленна, а прочитав содержание письма, на лице ее так же появилась улыбка. И я почувствовал эйфорию, особенно когда вечером того же дня я запечатлел на скамье рядом с Ланом не себя, а Донхву. Оба не смотрели друг на друга, но вели беседу, стараясь скрыть багровость своих щек. Тогда я почувствовал себя героем, точно из сказки, которую обычно читала мне бабушка перед сном. Ну, не очарователен ли был маленький Чонгук?* * *
В тот исключительно приятный и, осмелюсь сказать, романтичный день, когда я задержался с Пак Саран в Национальном театре на последнем этаже, любуясь небесной твердью в поздний вечер, витала волшебная атмосфера, не хотелось мне покидать то место, и Амура пообещала мне вернуться туда вновь. И стоило нам покинуть здание театра, как в голову моя пришла нелепая идея. — Не желаешь покататься на качелях? ________________ *«Aimer, c'est agir» — «любить — значит действовать». Последние слова, написанные в дневник Виктора Гюго. **Измененная цитата «Не меньше чумы губит любовь людей». Максим Горький «Старуха Изергиль». ***«Ханыль» (кор. Небо) — зал под открытым небом, оснащенный акустической аппаратурой и осветительными приборами. ****Хангук Чонджэна (кор. 한국전쟁) — Корейская война, начавшаяся в 1950 г. и продолжавшаяся до 1953 г. (официального окончания войны объявлено не было). *****Qui, bien sûr — (фр. Да, конечно). ****** Отрывок из стиха корейского поэта Пак И До «Первое письмо».