Personne Invisible

— Что Вы хотите от меня услышать? — Правду, должно быть. — А что делать… — взгляд актрисы в спешке стал метаться по ковру гостиной, — что же делать, если я не знаю правды? Реплика Пак Саран сразила меня наповал, и я подал смешок: — Не знаете правды? Как же Вы это объясните? — Вы… — Знаете, давайте мы наконец-то избавимся от этих формальностей, — перебил я актрису Пак, ведь обращение на «Вы» с уже родных уст стало резать слух. — Мы достаточно друг друга знаем, чтобы так официально обращаться к друг другу. — Ну, хорошо; я продолжу с твоего позволения, — Пак Саран коснулась ручки чашки и вновь отдернула ее, — Вы, нет, — ты, Чонгук, стал и вправду близок мне. Проводить с Вами, тобой, время вошло в мой обиход, сказочно разбавляя обыденность будней чем-то… мистическим? Я ни разу не смогла запечатлеть тебя, и даже вообразить у меня не получается твой образ и внешность, но наши разговоры! Наши разговоры столь сильно приелись мне, в мою душу, что, кажется мне, что и дня без Вашего, твоего голоса я буду тосковать и чувствовать неудовлетворение. Это пугает, меня ужасно это пугает. — Что именно тебя пугает? — будто зачарованный я слушал ее речь и внимал каждую искреннюю эмоцию, проскальзывающую на лице. — Пугает то, что я до того привыкла к твоему обществу. — Разве это плохо? — Нет, то есть, я не знаю. Вы невидим, Чон Чонгук, это не дает мне покоя. Но раз уж это действительно так, то… в таком случае я осознала, что внешность человека — это мелочь, что человек может симпатизировать не только своими глазами, чертами лица, телосложением… но и душой. Я поняла это благодаря тебе. Мурашки прошибли мои руки, я кусал губы из-за нахлынувшей нервозности, перебирая, сложенные в замок пальцы на руках, и все думал, чем закончится же наш сердечный диалог. Любой бы на моем месте нервничал так же, как и я, чувствую воцарившее напряжение в воздухе. — Амура, — произнес я с трудом, побуждая голову девушки, сидящей рядом, вздрогнуть, — так что же ты ответишь на мой первый вопрос? — А я дала ответ, — услышав, я вновь нахмурился; ее ответ был неоднозначен, не понятен мне целиком и полностью, — я и сама не знаю, что чувствую к тебе. Пак Саран говорила тихо, еле слышно, но не мог я просить о большем, ведь уши мои и так горели от стыда, ведь я говорил напрямую, желая узнать ответ, что не делал ранее совсем и не с одной личностью. — И как же мне быть? — Вы, — та, кажется, стала задыхаться то ли от смеха, то ли от возмущения, — ты спрашиваешь у меня? — А я и сам не знаю, кого могу спрашивать, — я подтрунивал, ответив в точности, как и ранее мне Пак Саран. — Давай, Чонгук, не будем торопить время. Должно быть, я все еще недостаточно хорошо знаю тебя и столько же не знаю нас, чтобы давать какие-либо однозначные ответы. Чувства — штука не простая. — Что Вы сказали? — воскликнул я, не веря в услышанное. — Какая жалость — чай закончился, нужно сделать новый. Пак Саран стала было привставать, улыбаясь украдкой, отчего не смог я сдержать вздоха, который с уверенностью могу назвать «влюбленный». Я перехватил из рук ее поднос для чайного сервиза, мимолетно касаясь ее нежной кисти руки, и из-за этого же легкого соприкосновения я смог уловить ее томный вздох: — Что ты, — воскликнула, но после понизила свой тон, — что ты делаешь, Чонгук? — Штука непростая… такие тяжести носить. Я помогу!

* * *

Проводить время с Пак Саран было подобно хобби, что до изнеможения приносило удовольствие и из-за которого хотелось потратить все свое время, дабы быть связанным хоть малой ниточкой с этим увлечением, со временем которое перерастает в обиход жизни, а от просто слова «увлечение» не останется ничего. Однажды ночью я уснул с мыслью о счастье. И как бы это заурядно не звучало и не казалось на написанных буквах, но я действительно думал о счастье: о своем собственном и о возможном счастье других людей. Что являлось счастьем для меня? Да подобных примеров не сосчитать! Вы и сами можете себе это вообразить, не буду на этом зацикливаться. Что ж, уснул я тогда сладко, улавливая краем уха бушующий ветерок за пределами открытого окна, — и пусть на улице было порядком трех градусов, в моем же доме отопление полов неконтролируемо заставляло попотеть. В надежде не простудиться, я погряз в пучину сна, глубокого и не самого приятного. Показалось мне, что я будто очнулся, в поту и ознобе, оглядывая свою небольшую однокомнатную квартирку. Впрочем, кошмар забылся мимолетом, точно и не было его вовсе, побрел на кухню, дабы заварить, как вы уже знаете, черный кофе, который обычно я пью в наичистейшем виде, без капельки молока или же грамма сахара, только вот в горле неприятно засаднило, от чего ни с того ни с сего я подумал: а не так уж было бы и плохо добавить ложечку сахарка. Я так и сделал, стал сыпать сахар прямо из коробки: да будь я столь невежден, — сахар, точно затвердел и совсем не желал высыпаться; ну, я и треснул по коробке хорошенечко, от чего целая гора из белых хрусталиков заполонила не только мою кружечку, но и половину стола. Ясное дело, что кофе теперь мой никуда не годился, и с этого момента мое утро, да и весь последующий день давали о себе знать. Хмурый и малость раздраженный я все убрал, собрался с новыми силами и вновь заварил кофе, убирая сахар на прежнее место, где она никогда и не стояла, в надежде, что в глаза мне та злосчастная коробка никогда больше не попадется. Я вернулся к себе в комнату, подтянулся, оставив перед этим кружечку кофе на рабочем столе, глянул в окно: солнце палило со страшной силой, побуждая зажмуриться, и, прикрывая глаза рукой, открыть окно, впуская свежего воздуха и прохлады, как резко в дверь мою раздался стук. Метнулся я в сторону прихожей до того резко, что опрокинул треклятую кружку кофе прямо на свои бумаги, которые всегда разбросаны по рабочему столу, как бы не старался я исправить эту привычку; клянусь, я чуть не завизжал, оглушая весь свой квартал, но мысль о неудаче покинула меня довольно быстро, а в дверь мою все стучались и стучались, да с каждым разом все настойчивее. И только стоило оказаться мне у двери, как стук прекратился, а на пороге, на старом, ненавистном мне ковре показалось письмо. Не медля, я поднял его, в такой же спешке всматриваясь в глазок, но ничего так и не завидев, лишь пожал плечами и вернулся в комнату, усаживаясь на кровать да раскрывая конверт, который показался мне больно уж белоснежным. Таких я не видывал давненько, обычно бумага темнее, на тон так точно. Адресата я так же не запечатлел, лишь увидел свое имя и адрес свой. Листок с письмом оказался в моих руках и тогда я прочел: «Дорогой Чон Чонгук…» Местами виднелись потертости да размытости, потому незнакомый почерк был тяжело читаем для меня. «… Сегодня я играла Катерину, помните, ту самую, что из пьесы Островского? Я Вас так и не заметила, точнее, не… <…> От одной мысли, что я пойду до дома одна… Ах, никогда еще дорога до дома не казалось мне столь тоскливой. Представляете, я даже напросилась Ким Сокджину, чтобы тот меня проводил, иль отвез, — как ему угодно; только вот машина его не завелась, поэтому он поспешил ее наладить. Столь смешно и печально, я побрела до дома одна… Знаете, играя Катерину, героя, коему не хватало свободы и искренних чувств, легкости и заветного счастья… <…> Я набрела на мысль, что чем-то я похожу на этого персонажа. Вот Вы, Чонгук, могли прочувствовать всю ее отчаянность, весь тот мятеж, внутри нее, несмотря на ласку из уст и доброго взгляда? Я вот чувствовала, возможно лишь потому, что ощущаю что-то подобное внутри, не в силах сказать об этом никому. Даже Вам! Отчего же я пишу это Вам сейчас? Добравшись до дома, я прилегла на диван, устремляя взгляд в свой потолок с узорами, который привлек однажды Ваше внимание; тогда я поняла, что не этого я хотела в своей жизни: не детства в Нью-Йорке, выступлений на Бродвее, а после скудной сцены в театре своего города; я вовсе не думала и подавно не мечтала о ссоре с отцом и встрече с Вами! Почему же в моей жизни все столь абсурдно и нелепо? <…> Сегодня в полдень я покончу со всем этим. Нет, я не хочу, чтобы Вы…<…>. Просто я осознала, что мне нужно освобождение от оков всего абсурда бытия, мне необходима свобода, легкий полет, точно… птицы. Да! — Я ведь птица! Во так бы разбежаться, поднять руки и…» Письмо на это оборвалось, или же я не бы в силах прочитать всю ахинею написанного до конца. Я метнулся с кровати, хватая настольные часы: время подходило к полудню. Под моими ногами раздался хруст. Осколки кружки валялись на полу, благо, я был в ботинках. И что есть мочи я помчался к обрыву, мысленно моля сил свыше, чтобы я успел. От одной мысли, что Пак Саран не станет, меня пробирало ознобом. Уже вблизи обрыва я увидел силуэты двух людей. Сердце забилось еще сильнее, я замедлился: стал присматриваться к тем людям, что стояли чуть ли не на краю обрыва, за которым виднелась вода, пугающая до чертиков. В тех двух силуэтах я узнал Пак Саран и Ким Сокджина, и лишь тогда я запечатлел, как руки их были сцеплены, взгляды устремлены друг друга, а в тот самый момент, когда губы чужого накрыли губы актрисы, душа, казалось, покинула мое тело, а сердце остановилась. Я ощущал себя, точно маленький мальчик, смотревший на то, от чего боль заполонила все сердце. Их поцелуй не прекращался, да будь я абсурден, что продолжал смотреть; я попытался закрыть глаза, дабы комок в горле не перешел в стадию сильной эмоциональности, но даже когда глаза мои были закрыты, я продолжал видеть страсть, что зарождалась в действиях и поцелуях Амуры по отношению к другому. Хотелось крушить и метать, казалось мне, что не в силах я был больше терпеть ту пытку; я был готов напрячь свой кулак, и разобраться с треклятым негодяем, подправить его красивое актерское личико, а после мятежно и долго говорить с Пак Саран на повышенных тонах. И видя то нахальное, изощренное лицо Ким Сокджина, который, точно глядел на меня, одновременно ощущая поцелуи моей возлюбленной на себе, так и не открыв глаза, я услышал звук, пробравший с макушки головы до пят, — это был стон из Ее уст, а после еще и еще. В недоумении я раскрыл глаза, не веря своему треклятому слуху, который, к сожалению, не подвел. Пак Саран уже лежала на земле, в ласках извиваясь под мужской спиной. Ким Сокджин глядел на меня исподлобья, продолжая подавать толчки и усмехаться. Рот мой приоткрылся, и я сжал кулаки, не позволяя себе наблюдать за недостаточной для оправданию похотью. Я метнулся со своего место и, запечатлев на секунду дымку в глазах Пак Саран, схватил Ким Сокджина за плечо, опрокидывая того спиной на землю. Я чувствовал ненависть к насилию, сколько я себя помнил, но в этот мерзкий момент ненависть к треклятому актеру превзошла все апогейные пики, побуждая меня усесться на этого кретина и замахнуться кулаком. Краем уха я слышал назойливый смех Пак Саран, слышал стоны с тряпья подомной, в тот момент, пока сам я продолжал оставлять ссадины и удары на чужом лице, не контролируя силу и ярость свою. Я не мог остановиться, я и не желал; хотелось мне выбить всю дурь с зазнавшегося актера, и пусть на руках моих так же появлялись ссадины и кровь, я глядел точно в глаза актеру Киму, видя в них насмешку, а на пухлых его губах — оскал, и лишь посл того, как я моргнул, я запечатлел, как вместо Ким Сокджина показался кто-то другой, коего узнать я был не в состоянии из-за нанесенных ударов. Рот был приоткрыт, из него сочилась струя крови, а я все продолжал наносить удары по слишком поддаваемой моему кулаку голове, как вдруг я услышал: — Чонгук! И стоило мне развернуть голову влево, как узрел я в стороне силуэт своей бабушки, ее сожалеющий взгляд и покачивающуюся голову. Не совсем понимая произошедшее и почему рядом стояла бабушка, я вновь развернулся к Ким Сокджину подо мной, который теперь не походил на Ким Сокджина вовсе; я встряхнул его за плечи, а после того, как голова его вновь оказалась на земле, запечатлел в глазах напротив столь знакомый взгляд, походящий точно на мой. Своим взглядом я уцепился и за уста, которые слабо изображали то ли улыбку, то ли усмешку. Встряхнув головой, я, будто трезвым взглядом, вновь взглянул на лицо лежащего подо мной, и до меня дошло страшное, — это был я; без сомнений, мое лицо, мои волосы, телосложение и одежда. Вдруг, на мое плечо пала чья-то крепкая рука. Я было подумал, что это Пак Саран, но, развернувшись, я узрел своего деда, его осуждающий взгляд. И вновь послышался смех Пак Саран, переходящий в плачь, резко зачирикали птицы, будто их было не меньше десятка, а из неоткуда начал доноситься стук, точно о что-то деревянное. Меня вновь прошиб озноб, а смешок подо мной побудил развернуться, и стоило мне это сделать, как лежащий под собой же я, крикнул мне в лицо: — Чон Чонгук! И я вскочил, раскрывая ошалевшие глаза, хватая ртом воздух. Я сидел на своей кровати, в поту и с тяжелой отдышкой, а в дверь мою кто-то непрерывно стучался. Сердце норовило вырваться из груди, будто минуту назад я закончил бежать кросс. Холодок обволок мокрое от пота тело, и я глянул на раскрытое окно. Должно быть, я простудился, раз мне приснился столь дурной сон. В дверь мою все так же стучали, и, надев тапочки, я двинулся в сторону звука. И все-таки, достаточно давно мне не снились кошмары, сейчас же, после, казалось бы, испытавшего, мне кажется, что кошмаров-то я никогда и не видел прежде. Я взглянул в глазок, изумляясь от увиденного в нем: за дверью стояла Пак Саран, задумчиво глядя куда-то в сторону. Завидев актрису, сердце мое вновь учащенно забилось, только в этот раз не от кошмара, а от чувств, что обычно вызывает одно ее имя. Незамедлительно я прокрутил замок, раскрывая дверь. — Пак Саран? — Ох, — та воскликнула перепугавшись, — Чон Чонгук! Ну, наконец-то! Неприлично это заставлять даму ждать с часу у своей двери. — С часу? Ты столько тут стояла? Как ты вообще… — Как я нашла твой дом? Должно быть, по адресу, — та улыбнулась, метаясь взглядом по моей квартире, часть которой Пак Саран могла видеть сквозь приоткрывшуюся дверь. — В письмах указаны наши адреса, позабыл, должно быть? — Позабыл, — отвечаю заторможенно, не совсем осознавая действительность. Не сон ли это вновь? — Так по какой причине ты решила навестить меня и… прождать час за дверью? — Ну-с, ждать с часу я не планировала вовсе! Это Вы, Чон Чонгук, больно уж гостеприимен. А пришла потому, что никогда не слышала от тебя приглашения, да и у меня кое-что есть для тебя, — та улыбнулась, должно быть, стараясь попасть взглядом прямо-таки мне в глаза. Однако же, актрисе стоит запомнить, что я порядком выше. — Выше, — шепчу в надежде, ведь смотреть глаза в глаза куда приятнее, не находите? А после до меня доходит: — Что же мы стоит? Проходи! — Ах, боженьки, ну, в коем-то веке! Отчего же ты такой джентльмен?.. Я усмехнулся иронии слов Пак Саран, не давая какого-либо ответа, а он и незачем: какой же джентльмен заставит час ждать за дверью, пока сам сопел на кровати, измываясь от, казалось, нескончаемого кошмара. Точно! Мой сон! И как же я мог позабыть о том ужасном и мерзком?.. В памяти моей до сих пор остался тот стон и туманный взгляд, та ухмылка Ким Сокджина, мое окровавленное лицо, которое стало таким от моих же собственных рук. И я почувствовал необходимость быть утешенным. Закрыв дверь, я развернулся к Пак Саран; она рассматривала комнату, ступая, точно мышка, по чужому чердаку. — Ты сказала, что у тебя есть что-то для меня? — Да, — та хмыкнула, разворачиваясь в мою сторону, — точнее для нас, то есть для тебя и меня, — Саран раскрыла свою сумочку и достала от туда что-то походящее на два маленьких листка. — В нашем театре в предстоящую среду состоится спектакль «Гордость и предубеждение». Помнится мне, как-то мы увлеченно обсуждали этот роман, потому я подумала, что было бы здорово сходить в театр на поставленную по этому роману пьесу. А ты что скажешь? — Конечно! — что я мог еще сказать? Любое времяпровождение с Пак Саран приносит мне продолжительную эйфорию; поход в театр же с Пак Саран мне мог лишь сниться. — Однако, почему же ты не играешь в этой пьесе? Из груди напротив вырвался смех. — Ну, не во всех же пьесах мне принимать участие! Ты такой забавный, Чонгук! — Саран отвернулась от меня, подходя к моему рабочему столу, один из билетов на спектакль стал покоиться вместе с моими разбросанными черновиками. Пак Саран затихла, разглядывая листы, не позволяя себе прикасаться к ним. Должно быть, я бы запретил кому-либо даже разглядывать мои черновики, однако, Саран для меня человек, ради которого я мог бы свернуть Эверест, а при ее желании и прочесть всю написанную чертовщину на помятых черновиках, в которых я несколько десяток раз, а то и сотен, признавался ей в любви. — Саран, — я подошел чуть ближе, — ты снилась мне сегодня, буквально пару минут назад. — Да? И что же я делала? — та слегка подняла голову, разворачиваясь, осматривая всю комнату. — Я бы… не желал этого говорить, но знай, сон мой был кошмарным. — Что же это получается, сон со мной для тебя есть кошмар? — Да, именно этот был именно таким. Я невыносимо испугался. — В таком случае прости меня, чтобы я там не с делала, — на устах Пак вновь появилась улыбка. — Как же мне помочь тебе забыть о том кошмаре? На самом деле, одно ее присутствие было для меня спасением, а разговоры, — точно утешение. Но произнесенные возлюбленной Амурой слова, я не смог проигнорировать: — Будет достаточно, если ты позволишь обнять себя. На последнем слове осанка Саран вытянулась, а плечи расправились, пока сама она смотрела в раскрытое окно и так и не обернувшись на меня. — Так обними, Чонгук.