«Тебе. Я открываю себя тебе, Словно нежный весенний бутон; Нахожу силы в себе и извне Вливаюсь в жизнь, точно в чуткий сон…»
Мое времяпровождение с Пак Саран заметно участилось. И пусть девушка, к которой я питал влюбленность, отрекалась словами, мол, она не в себе и что невозможно мое существование, я все равно ощущал ее интерес, ведь не может же так «Воображение» завлекать своими разговорами, одарять приятными словами и кокетством. Она знала, что я настоящий, просто не хотела признавать этого. Больше всего мне нравилось в ней то, что Пак Саран была искренней. Она не говорила о себе самовольно, старалась казаться таинственной, точно трудно разгадываемый ребус. Только своими вопросами, как бы невзначай, но всегда кстати я понемногу узнавал Пак Саран: ее работу, семью и увлечения. Почти все наши разговоры состояли из наших хобби, темы о которых порой раскрывались чуть глубже: мы переходили на философию, пусть и не были мы философами вовсе; мы обсуждали всевозможные виды искусства, затрагивали психологию, но всегда оставались при своем мнении. У меня и у Пак Саран было достаточно общего, но при всем этом замечательном, у нас проскакивали разногласия, — а иначе и нельзя, дорогие мои. Я почти не говорил о себе, лишь то, что, возможно, уже писал в письмах однажды: то, что живу один, в небольшом доме, вблизи Национального театра; про то, что пишу, и знаю каждую свою лирику наизусть; я открыто высказывал все свои чувства Пак Саран, как она вдохновляла меня на работу, не стесняясь, а наоборот, раскрываясь, точно юный цветок при свете солнечных лучей; говорил про эмоции, которые захлестывали меня, когда я посещал театр, и страсть, что я чувствовал при игре замечательной актрисы Амуры Селин. Ей было приятно слушать все вышеперечисленное, а мне было приятно все вышеперечисленное излагать из души своей. Вместе с этим мы питали к друг другу интерес, а в дни, когда я не мог встретить ее после работы иль в те самые выходные, она писала мне в письмах незамысловатое, с ноткой иронией: «Сегодня в воздухе столь громко царила тишина, что мне даже стало тошно». Я смеялся над ее шутками (аль попытками) в свой адрес по поводу моей невидимости; я больше не обижался, ведь понимал ее чувства и как априори это странно говорить с человеком, одновременно не видя его. Я понимал, что Пак Саран не пыталась меня задеть, лишь разбавить заумный разговор долей юмора, который частенько проскальзывал из наших уст. А этот самый юмор сплачивает, шутки запоминаются и столь трепетно и приятно становятся общими, понятными лишь вам двоим. В один из выходных мы решили встретиться: столь взволнованно я желал подарить ей при встрече цветок Эсмеральда (который удивительно походил на саму актрису). Увы, ларек по прежнему был закрыт, или, быть может, он закрывался именно тогда, когда я надумывал туда наведаться. В любом случае ушел я тогда из магазина с ничем, только с грустью, ведь я с печалью осознавал, что вновь не увижу в нежных руках Пак Саран такой же нежный и загадочный цветок Эсмеральда. Это было Рождество, мы гуляли в парке, наслаждались смехом детей и музыкой, исходящей из каждого угла. Людей было достаточно, только в этот раз я не чувствовал тревоги, кой-ощущал обычно в людных местах, — на этот раз я был не один, и в этом вся причина. Понял я это, когда поток людей нахлынул в противоположную нам сторону, а мы, точно два воина против всего грешного Мира, направлялись в сторону набережной. В тот момент я испугался; да, именно, — испугался, и будто маленький мальчик спрятался за хрупким станом Пак Саран, касаясь ее руки. Моего касание она испугалась точно так же, как и я людей, проходивших мимо нас. Даже сквозь теплое пальто я почувствовал, как по телу ее прошла дрожь, а уста приоткрылись, испуская вздох, сопровождаемый легким паром. Я планировал извиниться перед ней после того, как мы бы прошли толпу людей, ведь схватил ее руку я без предупреждения, опаляя своим теплом, неожиданно, и все равно, что не специально и с испугу. — Извините меня, — шептал я тихо, унимая сердцебиение от всего конфуза: от треклятых людей и того касания, — я немного растерялся того большого количества людей, шедшего в нашу сторону, и только Вы показались мне спасением в тот момент. Извините. — Все в порядке, — на губах актрисы появилась улыбка, от которой груз с моих плеч свалился, побуждая облегченно вздохнуть. Мы замолчали на некоторое время, просто шли в сторону тихой набережной. И только позднее Пак Саран заговорила: — Чон Чонгук, Вы боитесь людей? Ее вопрос поставил меня в тупик. Да, я боялся их. И мне было неловко признавать это другому. — В какой-то степени да. Я боюсь столкнуться с ними, ведь сами знаете, что касание со мной не есть приятное. Особенно для тех, кто даже не подозревает о моем существовании. — Я не скажу, что это есть «неприятно» касаться Вас, — я видел, как девушка смущалась своих слов, пусть в них и не было ничего походящего на то, чтобы чувствовать смущение. — Просто… неожиданно, вот и все. — Понимаю. — Предупреждайте меня в следующий раз. Кажется, в следующую секунду мое сердце остановилось и забилось в тысячу раз быстрее прежнего. Ее слова, должно быть, не имели весомого смысла, только для меня они показались столь значительными и ценными, что внутри я ликовал от счастья, снаружи выдавая искреннюю улыбку, которую, увы, Пак Саран увидеть не могла. Давайте, наконец, я расскажу вам ее историю жизни, которую я успел собрать по кусочкам (иль лишь малую ее часть). В тот вечер Рождества, когда все отмечали праздник, я настоял на том, чтобы Пак Саран выпила хотя бы стакан шампанского. Я не замышлял ничего плохого, лишь хотел, чтобы молодая девушка расслабилась, чтобы груз будней свалился с ее плеч. Пак Саран согласилась, а после румянца на ее щеках (от холода, или же от малого количества алкоголя), девушка заговорила более открыто, заставляя, точно радары, навостриться мои уши. Мы стояли у забора набережной, где когда-то я наблюдал заход солнца; я и Пак Саран стояли рядом с друг другом, смотрели на ледяную водицу, а актриса медленно, но без стеснения говорила о своей семье. «Должно быть, Вы читали обо мне в газетах. <…> Отчего я так думаю? Наверное… потому что я завладела Вашим вниманием?.. В любом случае в газетах пишут правду, ведь на все вопросы отвечаю я сама; однако, там не будут раскрывать каждую деталь; даже больше: сама я ни одному журналисту не раскрою все подводные камни своей семьи…» Тогда я задал вопрос: «А мне?.. Мне Вы раскроете?» После моих слов я услышал смешок со стороны актрисы Пак, улыбка ее искосилась. «Почему-то мне хочется поделиться этим с Вами.» «Пожалуй, начну с того, что у меня нет матери; ее не было у меня с восьми лет. Тогда я понимала абсолютно все, что происходило, — отец же считал иначе: думал, что в восемь лет ребенок не способен думать, чувствовать и понимать важные вещи. Абсурд. Я всегда замечала, даже в нынешнем возрасте, что детей и их понимание происходящего занижают. Порой дети умнее самих взрослых… <…> Извините, я что-то отвлеклась. Итак, отец, по-видимому, посчитал, что смерть моей матери, забудется в моей памяти, будто все те два года ее болезни и страданий, походов по больницам со мной за руку сотрутся в щепки юного и впечатлительного ребенка. А я все помню и по сей день, в особенности ту боль, когда приходит осознание, что вот-вот не станет родного человека. А соль в том… что мы не сможем на это повлиять. Разве это честно? После смерти моей матери и ее похорон, точно через три года, отец влюбился в другую женщину (право, не знаю, любовь ли это, или же природная нужда?..), в любом случае я так и не нашла с той женщиной общий язык. Спустя два года отец отправил меня за границу. <…> Да, да, в Нью-Йорк, Вы правы. Еще в Сеуле я увлекалась актерским мастерством, родители видели во мне тот самый огонек и старались всеми силами поддерживать его пыл и яркость. Полагаю, у них получилось. В Нью-Йорке благодаря отцу я обучилась многому, должно быть, местные мастера внедрили все мои нынешние повадки в игре, за это я им действительно благодарна. Могу сказать даже больше: они воспитали меня как личность; даже в один прекрасный момент наградили меня именем «Амура Селин*». Разумеется, это было не случайно, мы долго обсуждали мое сценическое имя, ведь «Саран» на местном языке звучало не есть выразительно. Тогда меня спросили, что означает мое корейское имя; а после того, как я озвучила слово «любовь», одна из моих напарниц с восклицанием произнесла: «Амура!» В то же мгновение я поняла, что ничто мне так не подойдет, как это имя, а «Селин» мы придумали позже, сначала всего лишь показалось гармоничное звучание, а после я узнала значение, точно описывающее меня. А на одном из прощаний со зрителями, в конце нашумевшей пьесы «Ромео и Джульетта», где я впервые играла одну из главных ролей; когда бурные аплодисменты заполонили весь зал, отдаваясь дрожью в ушных перепонках и коленях, меня озвучили не просто «Пак Саран», никому неизвестную и невзрачную, а звучно и трепетно «Амура Селин». После того вечера меня запомнило большинство; как видно, имя играет многое, это я поняла и усвоила, должно быть, навсегда. Думаю, Амура Селин приелось ко мне до последнего вздоха даже здесь, в Корее. Что ж, Бродвей поглотил меня, отвлекая от внутренних мук. <…> Какие же у меня были муки? Ах, Чон Чонгук, мне столь сильно не хватало материнской поддержки… Я была лелеяна и любима своей матушкой, ничего мне не нужно было, — лишь бы ее теплые руки на моих холодных. И даже спустя четыре-пять лет, а то и больше, я продолжала скучать и измываться. Разве такое забывается? Быть может, если только никогда не чувствовать этого. <…> Вы погрустнели, Чон Чонгук. <…> Что ж, по поводу моего отца… Он писал мне, высылал суммы, пусть я приноровилась обеспечивать себя сама, и мало когда я могла слышать слова поддержки от него; прочем, была ли в них искренность? Кажется мне до сих пор, что он был вынужден писать мне лишь потому, что является мне отцом. Он так и ни разу не навестил меня, представляете? Я прожила в Нью-Йорке чуть меньше десяти лет, получала домашнее образование, пропадала на занятиях по актерскому мастерству, учила язык; и не больше пяти раз возвращалась домой, в Сеул, чуть ли не на несчастную неделю. Последние два года принесли мне некую славу в штате, а перед тем, как вернуться на Родину, я испытала нервный срыв, — будто обрушилось, вырвалось наружу все то, что я старалась скрыть и затаить глубоко в себе. Я поникла, почти не выходила на улицу; думала о матери и о том, что не достает мне ее поддержки; злилась на отца за его безразличие к собственному ребенку; не поверите, даже нью-йоркская жизнь показалась мне чуждой и точно не моей. Все те мысли уничтожали меня, из-за чего я решила вернуться домой. Я подумала, что заработанные за все то время деньги позволят мне снять собственный дом в Сеуле, жить какое-то время, пока зарплата на новой работе не станет стабильно удовлетворительной. От чего-то я знала, что меня без проблем возьмут в наш Национальный театр. Так оно и было. Что ж, скоро будет год, как я выступаю на здешней сцене. Знаете, Чон Чонгук, тут мне спокойнее. Нью-Йорк дал мне многое, но его движение, столь шумное и динамичное, явно не для меня. Сеульский Национальный театр будто есть отражение меня, мой очаг и внутренний мир; он для меня комфортен и спокоен, ничего меня не тревожит, по крайней мере, не тревожило до Вашего появления…» Я слушал Пак Саран, внимал и проникался, в какой-то момент даже поник, но последние слова заставили меня удивиться, с усмешкой поинтересоваться: — Чем я Вас тревожу, дорогая Пак Саран? — Сами Вы все понимаете, — пролепетала актриса, утыкаясь носом в свой большой шарф. — Вас смущает мое существование? — Это просто невозможно… Я не сдержал смешка, так и норовящего сойти с моих уст. — Разве в мире есть что-нибудь невозможное?* * *
После нашей вечерней прогулки, длительного рассказа Пак Саран о ее жизни, прошло три дня. Я малость приболел; однако, ничего серьезного, лишь насморк да боль в горле с ознобом, но подлечиться было безоговорочно важно. Потому все это время у меня был постельный режим и малый темп работы; какая работа, когда в голове вместо вдохновения треклятая головная боль? Пару раз я обменивался письмами с Пак Саран; было столь много поставленных пьес, которых я мог увидеть с ее участием, подарить ей букет и одарить комплиментами, а я не мог и с кровати встать. На третий день я очухался, горло больше не саднило, насморк прошел, я был готов лететь на всех порах в полюбившейся мною театр; именно поэтому я помчался к его большим дверям, дабы подхватить шуструю Пак Саран, неожиданно поприветствовать ее и запечатлеть скромную улыбку, которую обычно выдает актриса, услышав со стороны мой голос. Я был в паре метров от крутящихся дверей Национального театра, как увидел ее стан, любимый, тонкий профиль; даже походка выражала ее индивидуальную элегантность. Я было хотел ускориться, дабы поприветствовать ее, за которой столь сильно успел заскучать, как запечатлел мужской силуэт, накидывающий в спешке на свои широкие плечи черное, длинное пальто, позади Пак Саран. Я приостановился, в некой надежде, только все это было бессмысленно, — мужчина почти что** приобнял мою (мою!) Пак Саран за плечи, спускаясь с ней по небольшой лестнице. Нахмурился ли я? Что уж там… казалось, брови готовы были слиться в одну общую. Хотелось крушить и метать, однако ничего я не мог сделать, да и глупо ревновать даже не свою женщину к каждому столбу. Я успокаивал себя, мол, наверняка, это ее отец… Такой ухоженный, молодой и красивый. Абсурд! Не мог он быть ее отцом! Не стоило обманывать себя, Чон Чонгук. Если только брат, иль друг невесть откуда взявшийся… Мечтал я, чтобы тот негодяй (пусть он мне ничего и не сделал) побыстрее скрылся за горизонтом, а я, наконец, смог заговорить с актрисой Пак, узнать, как ее дела, а в первую очередь: что за паренек соизволился приобнимать ее за плечи. Больше я опешил, когда тот парень приоткрыл ей дверцу машины, показывая жестом садиться. Тогда я молился, чтобы это был какой-нибудь личный водитель, ведь все-таки Пак Саран является достаточно известной личностью.? Только после того, как стан актрисы Пак пропал за сбродом железяки, а сам мужчина уместился на место водителя, я понял, что все мои оправдания могут сходиться на «нет», — не позволительно это простому пассажиру сидеть на переднем сиденье с водителем. Машина тронулась, поехала в том самом направлении, в котором я с Пак Саран обычно прогуливаюсь до ее дома. Грустно мне как-то было, неприятно, будто внутри, в районе груди вонзили острие, клинок предательства. Головой я понимал, что ничего серьезного не произошло, какие-либо выводы строить слишком рано, да и повода не должно быть… ведь мы с Пак Саран всего лишь приятели? Так ведь? Только сердце измывалось, не было ни одной спокойной минуты внутри, чтобы я не чувствовал противную тревогу, треклятую ревность. И когда я уже был готов идти вновь к себе в гнездо, я переменился в настроении, развернулся, и пошел пешком в сторону дома Пак Саран. Я ничего не могу с собой поделать, кровь из носа, мне нужно было с ней поговорить. Не могу сказать точно, сколько времени заняла у меня дорога, — занят я был своими мыслями и переживаниями. Никогда мне еще не приходилось ревновать кого-то, а тут пришлось, и могу я сказать, что это невесть какая мерзость! По дороге я повстречал уже знакомый мне автомобиль, Шевроле Импала, выпуска так семьдесят пятого, черная, как и мое настроение в эти минуты. Водитель был все тот же, внимательно следил за дорогой, глядя уверенным взглядом вперед. Выглядел все так же важно; красивый автомобиль, красив и он сам, что я могу еще сказать… Возможно, что отныне не выношу эту марку машины, да и все на этом, пожалуй. Добравшись до знакомого дома, я не стал медлить, перепрыгнул через заборчик, и постучался в дверцу дома, не заботясь о своем упорстве. Немного спустя за дверцей послышались шаги: — Кто там? — трепет овладел мною, заглушая ревность, стоило услышать нежный голос актрисы Пак. — Это Чон Чонгук. Замок быстро прокрутился, а дверь слегка приоткрылась, лишь одна цепь не позволяла мне полностью увидеть стан Пак Саран. — Чон Чонгук, — почему-то она шептала, — что Вы тут делаете? — Думал поговорить с Вами. Право, по пути, провожая Вас; только вот… — Вы болеете, разве нет? — Я выздоровел. — Неужели? Прошло всего три дня. — Поверьте мне на слово. Из щелки послышался вздох, Пак Саран глядела на бывшую клумбу у себя во дворе, которая, я уверен, летом будет заполнена какими-нибудь благоухающими цветами. — О чем Вы хотели поговорить? — Вы не впустите меня? — вопрос на вопрос есть невежливость, однако, я порядком продрог. — - Я не впускаю людей мне незнако… — Пак Саран не договорила, будто увидели мой растерянный взгляд. — Впрочем, проходите. Цепь была снята, дверь приоткрыта, я смог наконец-то увидеть вблизи то, за чем всем сердцем успел заскучать. — У Вас миленько, — произнес я, зайдя внутрь и проникнувшись в спокойную, уютную атмосферу домишка, в котором было сразу видно, хозяин — опрятная дама: стиль походил на минимализм, в воздухе витал тот самый запах, который я мог чувствовать от Пак Саран при более близком расположении. Актриса Пак прикрыла за мной дверь, бормоча тихое «спасибо», и направилась в одну из комнат со словами: — Проходите сюда, я пока налью нам чай. Вы будите чай? — Буду, — отвечал я на ее гостеприимность и наблюдал милую гостиную, с небольшим диванчиком цвета хаки, такими же милыми подушками, столик с журналами, стеллаж в пол стены, заполненный книгами. Последнее особенно сильно завладело моим вниманием. Завладело настолько, что я даже не заметил прихода Пак Саран с подносом, кружками и чайником на нем, до тех пор, пока посуда не издала звонкий звук от соприкосновения со столом. — Вы на диване, Чон Чонгук? — Нет, у стеллажа с книгами. — Что делаете? — Узнаю Ваши литературные предпочтения. — Ах, это… Пак Саран тоже подошла к стеллажу, осматривая свою домашнюю библиотеку. Уверен, она испытывает такой же трепет, любуясь своими книгами, как и каждый литератор, иль просто любитель глубокого чтения. — Любите Оскара Уайльда? — задал этот вопрос лишь потому, что две полки точно были заполнены его произведениями. Я не буду перечислять вам все книги до последней, но назову парочку: «Лорд Артур», всеми любимый «Портрет Дориана Грея», «Соловей и роза», помимо большого количества романов, на полке были и пьесы: «Как важно быть серьезным», «Саломея», «Женщина, не стоящая внимания»… Признаюсь вам, мало что я знал и читал из этих произведений, но небольшое представление все же имел. — Вы правы, он замечательно пишет. Увлекательно и просто, это побуждает читать наперебой. Я часто вдохновляюсь его главными героинями, речами и поступками персонажей… — Не стоит, лучше пренебрегайте поступками некоторых… — я не удержался, оставил комментарий, припоминая отчаявшегося мальчишку Дориана; автор не хило поиздевался над его судьбой. — Вы правы, — Пак Саран улыбнулась, смотря на нижнюю полку стеллажа. — У Оскара Уайльда достаточно персонажей с чуждым мне обиходом. Давайте, наконец, присядем. Мы сидели на диване, пили горячий чай, я расспрашивал Пак Саран о времяпровождении всех пройденных трех дней, пусть она и писала мне о них мельком в письмах. Мне этого было недостаточно. Или, быть может, мне попросту недостаточно ее бархатного голоса? Кто знает… Было столь уютно, что я на секунду ощутил себя в точности, как у себя дома. Только все испортило минутное молчание, из-за которого я вспомнил про того парня, что подвез Пак Саран до дома. — Пак Саран? — Да? — казалось, что сама актриса призадумалась о чем-то. — Кто это был? Тот, на чьей машине Вы сегодня уехали? — Ах, это Ким Сокджин, Вы не узнали его? — Почему я должен был его узнать? — я вновь нахмурился, стараясь вспомнить очертания лица этого Ким Сокджина. — Быть может, потому что он так же играет в театре? — актриса Пак посмеялась. — Как Вы пьесы смотрите, раз не видите часто выступающего актера? Во многих спектаклях мы играем вместе. — По обыкновению, я смотрю на Вас. Амура Селин (ведь давно я так не называл актрису Пак) подавилась, делая очередной глоток чая. — И вправду, как это я забыла, — она слабо улыбнулась, точно смущение вновь завладело ею. — Так что Вы делали в его машине? — Право, что за допрос… — она глянула в мою сторону, только промахнулась, ее взгляд был в районе моих ключиц. — Если хотите посмотреть Вашим возмущающим взглядом прямо мне в глаза, то мои находятся чуть выше, — сказал я, посмеиваясь; мне нравилось подтрунивать над негодующей Пак. Как же мне объяснить ей, что ревновал я? Безусловно, я не в праве задавать такого рода вопросы, тем более, получать на них ответ, однако… — Все одно, Чон Чонгук, — вновь возмущенно, однако, взгляд она свой подняла, смотря прямиком в мои глаза; и тут табун мурашек пронесся по всему моему телу. Будто в душу глядела и испепеляла своими глазами, цвета темного янтаря. — Так Вы не ответите? — я так же смотрел в ответ, увы, только актриса Пак не видела всех моих эмоций, в особенности — серьезность, ведь кто будет спрашивать такое от нечего делать, когда ревность овладевает каждой клеточкой тела? Пак Саран вздохнула, поставила кружечку чая на поднос и сложила руки вместе. — Ким Сокджин предложил меня подвести, вот я и согласилась. Мы хорошие друзья и напарники! — А как же Ваша любовь к прогулкам на свежем воздухе? Все знают, что Амура Селин любительница пройтись до дома пешочком, а вместе с этим улыбнуться зрителям сеульского театра и дать желающим свой автограф. — Вас не было все эти дни, мне было тоскливо идти до дома одной. Сегодня же мне составили компанию, в добавок к этому еще и с комфортом. Я громко и протяжно вздохнул, облокачиваясь на спинку дивана, только сейчас обращая внимание на белый потолок с различными узорами. Я говорил, что чувствую уют в доме Пак Саран? Это действительно так. Я чувствовал, что весь груз, что, по ощущениям, повис на плечах моих, обрушился вниз, на основание дивана. Следом я поинтересовался: — Мне любо слышать это, правда. Но как же Вы раньше ходили до дома одна? — Откуда Вам знать, что я ходила одна? Вовсе нет. — Не обманывайте меня, пожалуйста, — я улыбнулся, бросая взгляд на растерянное лицо актрисы. Почему же она краснела от своих слов, не зная, куда деть свой взгляд, когда способна нацепить маску и сыграть свою роль непроницаемой дамы? Почему столь неуверенно отвечала мне, когда могла выдать кипу слов, заставляющих меня поверить ее игре? Отчего мой вопрос ее побудил соврать, а ложь — смутиться? — Пак Саран? — Да? — Что Вы чувствуете ко мне? _________________ *Амура Селин: «Амура» — (лат. Amor — любовь, (также название большой реки)), «Селин» — имеет качества такие, как привязчивость, влюбчивость. **Почти что приобнять — означает приобнять на весу, не касаясь человека в рамках этикета и уважения.